Вечный эскорт

Особый настрой моего хрусталика сохранялся довольно долго. Я легко схватывал боковым зрением: вот идет ундина, настоящая ундина. Отмечал и тут же забывал. Но когда встретил Ану, я понял: Аганиппа все время жила во мне затаенно, скрытно, неприметно, и, когда представился случай – Господин Великий Случай, – она выпрямилась и стала в полный рост.

Но это было потом. А пока я был юн и неопытен, пока все только начиналось. У меня были нормальные отношения и сношения с обыкновенными земными девчонками и девчонками, довольно быстро превращавшимися в теток. Бесформенные, расплывчатые, громоздкие или махонькие, неловкие, иногда туповатые человеческие особи женского пола, которые подпускали меня к себе и разрешали пользоваться собой, казались просто теплыми резиновыми заменителями того, что мне нужно было на самом деле.

Они виделись мне самками свифтовских йеху. Ограниченные стихийные неучи-манипуляторы, как бы деланые, но недоделанные… Игрушки небожителей, брошенные на полпути, изделия, не дошедшие до конца технологического цикла, неотшлифованные, не доведенные до уровня высоких образцов.

У каждой своей новой подружки я находил изъяны. Эта – слишком умна, просто зануда, у той вообще нет мозгов.

Что уж тут говорить о геометрии? Об особой дисциплине – чувственной геометрии, которую я для себя открыл. Короткие массивные ноги с толстыми щиколотками, тонкие мосластые ноги с просветом между ними. Арбузные груди, груди грушами Бере, беспомощные спущенные резиновые клизмочки вместо грудей. И волосы, волосы, волосы. На голове, как правило, ухоженные.

А все остальное? Боже мой: эти волосатые ноги, руки, подбородок, уши, неухоженные лобок и подмышки напоминали мне запущенный, заросший сорняками допотопный сад или огород. Что за грубые упругие черные или рыжеватые кудрявые растения с какими-то точечками и шершавостями, и это все там, где все должно быть идеально и изысканно!

Почему именно на лобке черные волосы имеют в основании такие черные точки, будто там, под этим упругим деревцем, в его корнях устроило себе домик, живет маленькое насекомое, которое кормится под этим деревцем и охраняет его от нежданных посетителей? Йеху, бедные йеху, они ведь ни в чем не виноваты. Мои случайные подружки не были виноваты в том, что какие-то побочные, не зависящие от них мелочи вызывали у меня внезапное отвращение к ним и немотивированное отталкивание!

Иногда я незаслуженно обижал их.

Однажды в сентябре, когда мой чудесный город погрузился в листопад, а брызги дождя вдохновенно рисовали причудливые узоры на стекле, томной походкой и под звуки старинного блюза в мою жизнь неожиданно вплыла прехорошенькой йеху бальзаковского возраста.

Ей было под тридцать пять, мне – около тридцати. Я навещал подружку, когда дома не было ни ее матери, ни дочки, девочки-подростка, и она оставалась одна, если не считать флегматичного дымчатого кота-перса, равно безразличного как к хозяевам, так и к гостям – откуда, интересно, у кошек эта ленивая уверенность, что именно они главные в доме, а все остальные существуют только для того, чтобы обеспечивать их не слишком разнообразные жизненные интересы? Так вот, в юности она, видимо, была преотменной шкуркой – вы не поняли, кто такие эти шкурки? – не знаю даже, как объяснить: чувы, телки, цыпы… Да и сейчас… Невысокая, очень складная, с небольшими изящными руками и симпатичными ножками. Огромные, широко поставленные светлые глаза, выходящие за пределы абриса лица, пикантная перемычка между ноздрями точеного польского носика, чуть припухлые манящие губы. Стремительная, летящая, временами таинственная, обещающая нечто неопределенное, сулящая новые ощущения и переживания, дразнящая. Все это можно было разглядеть и угадать в ней еще и сейчас. При всем этом шкурном антураже было в ней что-то и от ботанки: любила музыку, стихи, вообще все красивое. Такой необычный микс. Временами она казалась мне даже немного ундиной.

К сожалению, время никого не щадит, а к ней, моей бальзаковской пассии, оно было втройне несправедливо и безжалостно: слишком рано стала увядать кожа на руках и животе, да и под глазами появились уже мешочки, которые, правда, можно было еще скрыть на время с помощью лифт-кремов.

Женщина – понятие недолговечное, впрочем, как любое устойчивое выражение или афоризм. Вчера клевая чувиха, завтра потускневшая гирла, послезавтра – забытая и выцветшая фотография в старом альбоме. Впрочем, и о мужчине можно сказать что-то подобное: когда-то мачо, потом обрюзгший пентюх, потом выброшенное на свалку ординарное устройство для обрюхачивания.

Жизнь все расставляет по своим местам. Небольшая вечерняя усталость – и нет больше молодящейся щебетуньи. При ближайшем рассмотрении выясняется то, что не угадаешь с первого взгляда. Стройные ножки выше колен неожиданно превращаются в мясистые лядвии, аккуратно уложенные волосы не могут скрыть грубоватую смуглую кожу шеи (совсем не шелк и медовая сладость), а грудь… Тяжелая грудь, которая в молодые годы задорно рвалась наружу из тесно обтягивающих ее ковбоек и кофточек, грудь, которая была наверняка предметом вожделения всех вращающихся вокруг нее по своим орбитам мальчиков и разновозрастных командировочных и плейбоев, теперь уже, будучи в момент близости лишенной привычной упаковки, являла мне, скорбному наблюдателю сего таинства, свою истинную желейно-расплывчатую консистенцию. Да что говорить, нетрудно перечислить много еще чего другого, фиксирующего черты унылого и грустного образа, к которому в обычной жизни цепко приклеился стандартный ярлычок «красивой женщины».

Но кое-что у этой видавшей виды шкурки было еще очень даже ничего – и спинка, и две скругленные вершины ниже талии, и пикантные ямочки между вершинами этого ее Эльбруса и спиной. Так что вполне возможно было во время кульминаций наших встреч найти нужную диспозицию, чтобы моим глазам, особо жаждущим эстетических впечатлений, предстало в тот момент что-то действительно изысканное и духоподъемное.

И вот, когда я взгромоздился уже на вожделенный Эльбрус, когда предо мной открылся вид на безупречный склон выгнутой, как адмиралтейский мост, спины, завершающийся каштановым прибоем ее волос, когда я, словно петушок, добравшийся до любимой курочки, захлопал крыльями и мое горло исторгло крики восторга, когда над убогой обстановкой старой квартиры понеслась и загремела литаврами песнь победы в битве местного значения (чтобы дополнить картину и подчеркнуть торжественность момента, добавлю, что я оставался в это время в белой рубашке с галстуком, а брюки и трусы были приспущены, на них никак не повлиял общий подъем моего настроения, и под действием сил гравитации они довольно неопрятно опустились на мои туфли – «ш-шикярный вид», как бы сказал незабвенный Мишка Япончик, и я это тоже в какой-то момент осознавал в полной мере), когда этот петушок взлетал все выше и выше, я вдруг почувствовал укус неизвестного насекомого. Еще один, еще. В икру, в колено, в бедро.

Песня любви, прерванный полет, приземлившийся в грязь звездолет…

«Замечательный перс где-то подхватил блох от своих соплеменников, однако я-то тут при чем?» Боевой настрой мгновенно улетучился, и ваш покорный слуга, поспешно закончив для блезира так успешно начатую работу, быстро ретировался, не потрудившись придумать более или менее правдоподобных объяснений.

После этого позорного эпизода мой проснувшийся было интерес к шкурке старинного блюза был безвозвратно утрачен. Бедная, бедная йеху. Для нее внезапное и необъяснимое исчезновение милого друга с горизонта ее жизни стало, скорее всего, большим разочарованием; она имела, видимо, на меня конкретные матримониальные виды и надежды, которые, впрочем, и раньше никогда не находили позитивного отклика с моей стороны.

Сколько было подобных случаев – разных по форме, но одинаковых по сути. Потому что подобные нюансы – блохи домашнего любимца, не вовремя закипевший чайник со свистком, аплодисменты захлопнувшихся дверей или фрамуг, неправильный, по моему мнению, запах подмышек, неаккуратно выбритый лобок, неприятные любовные рычания вместо женственных стонов, стилистически грубоватое замечание «не заваливай меня», сказанное в разгар волнующей прелюдии, – все это было не самым важным. Главное – искра не высекалась. Тем не менее в моей жизни появлялись все новые йеху, и я продолжал прилежно исполнять подобающую в таких случаях рутинную работу.