Страница 119 из 126
Першин был уверен, что с Персондером «разыграли комедию» и клад обманом заполучили большевики, но как всё было на самом деле, сказать трудно. Сохранилось письмо Персондера советскому полпреду в Монголии, в котором он назвал имена своих информаторов — это хорунжий Немчинов, чья жена гадала Унгерну на картах, и один из ближайших помощников Сипайло, тогда ещё живой Панков. Первый якобы говорил о кладе в доме Тимоновича (бриллианты, 20 фунтов золота, 2 пуда серебра) и о закопанных на Желтуре сорока двух ящиках с золотом, второй — о ценностях китайских банков, зарытых близ Урги (бриллианты, золото, до десяти миллионов долларов). Впрочем, если верить Трилиссеру, начальнику ИНО ОГПУ, в указанных местах ничего найти не удалось. Самого Персондера он охарактеризовал как «тип авантюриста, бывавшего везде и всюду ищущего заработка на такого рода вещах, как слухи о кладах».
Тем не менее поиски продолжались ещё долгие годы. Повезло ли кому-то, неизвестно, при успехе никто бы не стал хвалиться удачей, но охотники за сокровищами Унгерна не перевелись до наших дней.
По гипотезе Витольда Михаловского, барон посвятил в свою тайну двоих поляков — Оссендовского и Гижицкого, которым доверял больше, чем русским. В конце 60-х годов XX века Михаловский тщательно изучил архив автора «Зверей, людей и богов», обнаружил фотографии каких-то степных ландшафтов, по его мнению, указывающие на место захоронения клада, и непонятные планы на клочках бумаги — вроде тех, что описаны у Эдгара По или в «Острове сокровищ», однако применить свои находки на практике ему не удалось. Оссендовский давно умер, Гижицкого он тоже не застал в живых, но сумел побеседовать с вдовой. На вопрос, не собирался ли её муж съездить в Монголию, не было ли у неё такого ощущения, будто его там что-то привлекает, вдова отвечала, что нет, о Монголии он никогда не вспоминал, зато часто говорил о своих либерийских плантациях и очень хотел увидеть их перед смертью, но осуществить эту мечту так и не смог.
ВТОРАЯ ЖИЗНЬ
1
Разговоры о том, что Унгерн жив, пошли почти сразу после его казни. Выдвигалась следующая версия: красные не сумели его захватить, процесс был искусной мистификацией, в Новониколаевске под видом барона судили другого человека. Тогда же начали курсировать слухи, в основе которых лежала идея менее экстравагантная: судили действительно Унгерна, но в ночь после суда ему удалось бежать.
Вскоре после того как ДАЛЬТА, телеграфное агентство ДВР, распространило отчёт о новониколаевском процессе, во владивостокской «Вечерней газете» появилась заметка под характерным названием «Унгерн или двойник?». Её автор, скрывшийся за псевдонимом «П. Кр-сэ», утверждал, что лично знал барона в Харбине, и по пунктам перечислил все странные, на его взгляд, детали этого отчёта, вызвавшие у него сомнения в подлинности фигуры подсудимого.
1. Говорится, что Унгерн — высокого роста, с большими «казацкими» усами, с бородкой. «Ладно, — замечает по этому поводу П. Кр-сэ, — борода могла отрасти, но усы так быстро не растут, у него были интеллигентные усы. И он был среднего роста!»
2. Унгерн сказал, что до революции был войсковым старшиной, а от Семёнова получил чин генерал-лейтенанта. Однако правда такова: в 1917 году барон был есаулом, и Семёнов произвёл его только в генерал-майоры[232].
3. «Что за чушь о создании Срединной монгольской империи? Ведь Монголия была для Унгерна лишь базой для операций против ДВР!»
4. Почему барона судили в Новониколаевске, а не в Чите? Не потому ли, что там его многие знают в лицо?
Утвердительный ответ на последний вопрос, резюмирует П. Кр-сэ, разрешает и все предыдущие недоумения. Очевидно, что суд был фарсом, умелой инсценировкой; барон ушёл на запад Монголии, как и собирался это сделать, а перед трибуналом предстал загримированный под него актёр или двойник. Двойничество — не столь уж редкое явление природы. Всем харбинцам известен один железнодорожный служащий, который является буквально копией Николая II. Тем проще было найти человека, похожего на Унгерна: его внешность представляет собой «обычный интеллигентский тип, каких тысячи».
Эта версия рухнула, когда унгерновцы появились в Харбине и в Приморье, но слухи о побеге проверке не поддавались и оказались куда более живучими. Рассказывали, будто сразу по окончании процесса барон симулировал психическую невменяемость, причём настолько натурально, что исполнение приговора решено было отложить. Такую форму поведения подсказала ему действовавшая в Новониколаевске белогвардейская подпольная организация. Унгерна поместили в тюремную больницу, откуда он той же ночью бежал с помощью члена этой организации, фельдшера Смольянинова (конкретная фамилия придавала убедительность всей истории). Чтобы избежать скандала, администрация тюрьмы скрыла побег, вместо барона расстреляли очередного смертника, а самого Унгерна поймать не смогли[233].
Иногда организатором побега выступал не кто иной, как главком ДВР Василий Блюхер. Его немецкая фамилия, чьё происхождение тогда не было широко известно, служила весомым аргументом в пользу данной версии[234], хотя она могла возникнуть и много позже — после того, как в 1938 году фотографии арестованного Блюхера появились в немецких газетах, и денщик ротмистра австро-венгерской армии, графа Фердинанда фон Галена, погибшего в Карпатах во время Первой мировой войны, опознал в нём своего бывшего начальника. Можно предположить, что дожившая до наших дней легенда, будто Блюхер — это и есть попавший в русский плен и ставший красным маршалом фон Гален, породила легенду о спасении им Унгерна: один германский аристократ не мог не помочь другому[235].
Особый вариант этой версии изложен в воспоминаниях португалки Бьянки Тристао. Она была сестрой милосердия у белых, потом какое-то время прожила в Харбине. По её уверениям, Блюхер не только устроил Унгерну побег, но ещё и помог ему уехать за границу. Как Борман и Берия, которых легенды объявляли спасшимися и переселяли в Южную Америку, барон обосновался в Бразилии. Это доказывалось приложенной к запискам Тристао фотографией — на ней мужчина, похожий на Унгерна, ласкает ручную пуму[236].
Другую фотографию такого типа Торновскому в 1937 году показывали в Шанхае. Она запечатлела троих мужчин в одежде буддийских монахов: слева — «благообразный и почтенный» старик, настоятель монастыря где-то в Бирме, справа — «ламенок» лет пятнадцати или немного больше, а между ними — «высокий худой лама лет сорока двух — сорока пяти и до поразительное™ похож на Р. Ф. Унгерн-Штернберга». Про подростка с чертами «завки» (полукровки) сказано было, что это сын барона от маньчжурской принцессы.
Фотография демонстрировалась как иллюстрация к рассказу даже не о побеге Унгерна, а о воскрешении его из мёртвых. «Легенда говорит, — приводит Торновский пояснения тех, кто показал ему этот снимок, — что высшие ламы Монголии не остались безучастны к судьбе Бога Войны. Они следили за его жизнью, и когда его привезли в Новосибирск, то, зная заранее, что его там расстреляют, купили алтайских шаманов, чтобы они тёплое, ещё не подвергшееся разрушению тело Бога Войны вывезли в горы, где их ожидали искуснейшие да-ламы. Они оживили его, залечили раны и через Тибет доставили в один из почитаемых и стариннейших монастырей Бирмы». Туда же из Пекина был привезён его сын.
Справедливо полагая, что едва ли ГПУ было так наивно, чтобы не удостовериться в смерти барона и не закопать тело «скрытно», Торновский тем не менее отмечает: «На фотографии, несомненно, подлинный Унгерн. Если это искусная инсценировка фотографа по чьему-то заданию, то её нужно признать весьма удачной»[237].
232
В 1917 году Унгерн был представлен к чину войскового старшины, но не получил его, а чин генерал-лейтенанта Семёнов присвоил ему после взятия Урги.
233
Про Колчака тоже рассказывали, что он не был расстрелян в Иркутске, а бежал в Монголию и пропал без вести где-то по пути в Китай или в Тибет. В. Хатчер в письме ко мне сообщила, что братья её бабушки, сыновья П. А. Витте, лично видели Колчака в районе Налайхи под Ургой и даже говорили с ним. Он будто бы сказал им, что был спасён теми, кому поручили его расстрелять.
234
Дед Блюхера, крепостной крестьянин, получил её от помещика, поклонника знаменитого прусского маршала эпохи Наполеоновских войн.
235
По всей видимости, Унгерн и Блюхер никогда не встречались — нет ни одного заслуживающего доверия свидетельства о их личном свидании. Это, однако, не помешало А. Дугину воссоздать состоявшийся между ними разговор: «Оба говорят на немецком (Блюхер немецким языком не владел.— Л. Ю.). Блюхер рассказывает о евразийцах, национал-большевизме, об особой национальной линии в советском руководстве, которая лишь внешне прикрывается марксистской фразеологией, но на деле стремится построить гигантское континентальное традиционалистское государство не только в рамках Монголии, но на всей Евразии... Блюхер обещает барону полную амнистию и высокий пост». Нетрудно заметить, что главком ДВР конспективно излагает идеи самого Дугина.
236
Фотографию и записки Тристао разыскал чешский кинорежиссёр Пётр Садецки, когда после 1968 года жил в Германии и собирал материалы для документального фильма о Джа-ламе (сообщено И. И. Ломакиной).
237
Такие фото в то время нередко использовались в пропаганде. В 1927 году некто Поздеев на Урале снимался в роли якобы живого Михаила Романова. «Снимала меня монахиня, имя её я не знаю, — рассказывал он на допросе в ГПУ. — Ордена были сделаны из бумаги, лента была белая, ситцевая, чёрная тужурка, галуны на которую пошиты из мишуры от ризы... Фотографические карточки с меня как князя Михаила, по моему мнению, распространялись среди верующего населения, так как я слышал, что многие просили эту карточку».