Страница 114 из 126
После этого безоружным унгерновцам позволили войти в Хайлар. Там они встретили товарищей из резухинской бригады, начались дружеские застолья с рассказами о том, что им пришлось пережить по отдельности. Это вылилось в «безудержный разгул»; пропивали полученный от китайцев аванс и награбленные в Монголии ценности, за гроши скупаемые местными коммерсантами. Питейные заведения и японские публичные дома «брались с бою». Попутно шло выяснение отношений, находились сторонники и противники Унгерна, о казни которого узнали только сейчас. Забайкальцы винили оренбуржцев в убийстве Резухина. «Затевались драки, — пишет Аноним, — летела посуда со столов. Лилась кровь. Сокрушалась мебель. На улице благим матом вопили перепуганные хозяева. Прибегали китайские солдаты и с трудом разнимали дерущихся».
Евфаритский, Львов и ещё несколько заговорщиков, в ночь мятежа обстрелявших палатку барона, а позже, при его появлении перед строем дивизии, ускакавшие в лес, пропали бесследно. Никто из унгерновцев никогда больше с ними не встречался. Правда, был слух, будто какая-то забайкальская газета напечатала сообщение о их поимке и казни: якобы Евфаритский и его товарищи пытались напроситься на службу к красным, ставя себе в заслугу организацию заговора против Унгерна, но им указали, что если они изменили одному начальнику, изменят и другим. Эта фольклорная история, в которой слугу-предателя наказывает благородный враг преданного господина, выглядит слишком красивой, чтобы быть правдой.
В начале октября 1921 года примерно 500 человек из обеих бригад (половина всех пришедших в Хайлар) особым эшелоном были отправлены в Гродеково. Там генерал Глебов, опасаясь держать у себя эту вольницу в виде отдельного формирования, раскидал их мелкими группами по разным частям. Уже в ноябре они участвовали в каппелевском наступлении на Хабаровск. После падения белого Приморья многие поступили на службу к Чжан Цзолину и составили значительную часть входившей в его армию Русской бригады. Её командиром был Костромин, погибший в сражении с войсками У Пейфу под Шанхайгуанем.
Большинство унгерновцев[221] «рассосались» в зоне КВЖД. Кто-то обосновался в Харбине, другие со временем подались в Тяньцзин, Пекин, Шанхай, а оттуда постепенно рассеялись на пространстве от Австралии до Сан-Франциско и от Японии до Парагвая.
2
Захваченный на границе Сипайло скоро был отпущен, а затем, уже в Харбине, вновь арестован по обвинению в убийстве жившего в Урге датчанина Ольсена (Олуфсена), у которого он по своему обыкновению вымогал деньги и, ничего не добившись, задушил. Родственники десятков его жертв, русских и евреев, не смогли возбудить против него дело, но датское консульство сумело настоять на своём. В 1922 году состоялся судебный процесс, какая-то инициативная группа приглашала унгерновцев прибыть на него и дать показания о других преступлениях Макарки-душегуба, но, кажется, желающих не нашлось.
Сипайло приговорили к десяти годам каторги. Многие жалели, что этот палач так легко отделался, другие утешали себя тем, что «китайская каторга — вещь пострашнее смерти». Все эти годы он будто бы содержался в изоляции, поскольку и русские, и китайские заключённые грозили учинить над ним самосуд. Впрочем, Торновский сообщает, что в тюрьме ему жилось совсем недурно: «Он оказался образцовым арестантом, за почтительность и благонравие был назначен старшиной. Заведовал библиотекой, тюремной церковью». Рассказывали и о том, что стараниями заинтересованных лиц Сипайло отбывал срок вблизи Дайрена, где жил Семёнов; подкупленная стража отпускала его к атаману, и он помогал ему по хозяйству. В газетах писали, будто активное участие в его судьбе принимал капитан Судзуки — сбежавший от Унгерна командир Японской сотни. Даже освобождение Сипайло из тюрьмы в 1932 году связывали не с тем, что истёк десятилетний срок его заключения, а с вступлением в Харбин японских войск. Куда он потом делся и как прожил остаток жизни, никто не знал. Скорее всего, Макарка-душегуб сделался мирным обывателем и умер в своей постели, тем самым в очередной раз подтвердив, что никакой высшей правды в этом мире не существует.
Зато все его ближайшие помощники кончили плохо. Панкова уже в Китае настигла пуля одного из офицеров Азиатской дивизии, отомстившего ему за прошлые дела. Безродный, после убийства Резухина пытавшийся скрыться в лесу, был пойман; унгерновцы собирались его судить, однако он снова от них сбежал, при переправе через Селенгу бросившись в воду и «симулируя потопление», но через несколько дней попался партизанам Щетинкина. Тот приказал его расстрелять.
Бурдуковский и 11 человек из его карательной команды погибли той же смертью, только их на острове посреди Селенги казнили свои. Когда после импровизированного суда Бурдуковского уводили на расстрел, он заметил поблизости Рябухина и крикнул ему: «Доктор, куда нас ведут?» — «Туда, — ответил Рябухин, — куда ты отправил столь многих». Возможно, впрочем, что и вопрос, и свою столь удачно найденную ответную реплику он выдумал задним числом. Князев рассказывает, что в ночь мятежа Бурдуковский без всякого суда был «взят в шашки налетевшими на него всадниками и разрублен на части за тот короткий промежуток времени, пока падал с коня на землю». Унгерновцам хотелось думать, что он не избежал заслуженной кары, но согласно другим, тоже не слишком достоверным сведениям, ему удалось уцелеть, в середине 1920-х годов агенты ГПУ в Китае пользовались его услугами.
Любимец барона, доктор-убийца Клингенберг был расстрелян по пути к китайской границе. По одним сведениям, приказ об этом отдал полковник Циркулинский, взбешённый тем, что Клингенберг, вывозя награбленное в Урге имущество, отобрал подводы у раненых; по другим, более вероятным, — именно эта добыча, на которую зарились многие, и стала причиной его смерти. Вместе с ним погибла сестра милосердия Швецова, его любовница и соучастница его преступлений. Клингенберг успел принять несколько таблеток морфия из походной аптечки и по пути к месту расстрела насвистывал шансонетки. Нога, сломанная ему Унгерном, ещё не зажила, он опирался на костыль, а Швецова поддерживала его под руку. «Когда они отошли от дороги шагов на двадцать пять, — со слов очевидцев пишет Голубев, — их остановили. Швецова обняла Клингенберга, поцеловала, и они встали на колени. Раздались два выстрела, и оба, поражённые в затылок, упали на землю».
Гибель Джамбалона была менее драматичной, но тоже связанной с монгольской добычей. По рассказам, почти у самой границы его настиг красный разъезд; он ещё мог ускакать, но пытался отстоять верблюдов с вывезенным из Урги добром и был убит в перестрелке.
Ивановский, считавшийся начальником «тылового» штаба Азиатской дивизии, доехал до Хайлара на автомобиле. Позднее жил в Трёхречье, в станице Покровской, работал учителем в местной школе. Поскольку при Унгерне он считался полковником, Ивановский, как тогда поступали многие, из тщеславия не то сам присвоил себе чин генерала, не то получил его от какого-то эмигрантского «штаба». Это его и погубило. В той же Покровской, женившись на юной казачке Фросе, проживал старый семёновский генерал Мациевский, и когда в конце 1920-х годов ГПУ решило его похитить и вывезти в СССР, вместо него диверсионная группа по ошибке выкрала Ивановского[222].
Лев Вольфович, «собственный жид» Унгерна, в 1926 году был схвачен в Монголии, куда пробрался из Китая. Что ему там понадобилось, непонятно; возможно, хотел разыскать золото барона, зарытое не то под Ургой, не то на Буир-Норе. Монголы выдали его советским представителям в Улан-Баторе, Вольфовича увезли в СССР и, скорее всего, расстреляли[223].
Тубанов, непутёвый сын ургинской портнихи, при штурме столицы выкравший из Зелёного дворца Богдо-гэгэна с женой и награждённый за это княжеским титулом, отличился чудовищными зверствами во время похода возглавляемого им отряда на Мензу. После того как Азиатская дивизия ушла на восток, он около года скрывался в Урге, но в конце концов был пойман и расстрелян, несмотря на личное заступничество хутухты.
221
Одному из них, капитану Почекунину, Арсений Несмелой посвятил стихи, которые применимы и к остальным:
222
Об этом мне рассказал А. М. Кайгородов, уроженец той же Покровской станицы. Недавно Б. В. Соколов, автор книги «Барон Унгерн: Чёрный всадник», предпринял малоубедительную попытку доказать, что настоящая фамилия Ивановского — Клуге, и раньше он был начальником штаба одной из колчаковских дивизий.
223
АВП РФ. Ф. 111. Оп. 10. П. 5. Д. 4; Оп. 9. П. 3. Д. 3. Речь идёт о человеке по фамилии Волькович (Волькофович), но это, несомненно, Лев Вольфович. Полпред СССР, добиваясь передачи его советским представителям, писал министру иностранных дел МНР: «Гражданин Волькович будучи ближайшим помощником Унгерна в его борьбе с Правительством СССР, является соучастником всех преступных деяний последнего и должен быть судим по законам СССР». (Сообщено исследовательницей из Франции Дани Савелли).