Страница 101 из 126
В дацане захвачено 400 пленных. Из них около сотни (по другим сведениям, 20–30), «по глазам и лицам» определив якобы добровольцев, Унгерн велел расстрелять, а раненную в ногу сестру милосердия, которая «вела себя вызывающе», — зарубить. Прочих отпустил как вестников его милосердия к сложившим оружие.
Найденные в штабе советские деньги сожгли, а большую партию новых трофейных карабинов и 12 пулемётов закопали на будущее, пометив это место на карте. Погибших при штурме 30 «казаков» (видимо, бурят и всадников Татарского полка), двух японцев и сто с лишним монголов и китайцев похоронили в одной общей могиле, а четырёх офицеров — в другой, с воинскими почестями. Над ними поставили крест, сверху засыпав его землёй, чтобы, как поясняет Гижицкий, «большевики не уничтожили этого ненавистного им знака».
На следующий день дивизия достигла посёлка Загустай у северной оконечности Гусиного озера. До Верхнеудинска, где уже объявлено осадное положение и началась эвакуация советских учреждений, остаётся 80 вёрст — два-три перехода. Чуть большее расстояние — до станции Мысовая на Байкале. Весной, когда разрабатывался план совместного с Семёновым вторжения в Советскую Россию, Мысовая считалась важнейшей целью; Резухин должен был захватить её и взорвать железнодорожные тоннели, тем самым отрезав Забайкалье от Сибири, но теперь это не имеет смысла. Народного восстания не предвидится, а из рассказов пленных и местных жителей Унгерну становится окончательно ясно, что поблизости нет ни Семёнова, ни японцев. Впервые, по его признанию, сделанному в плену и зафиксированному в протоколе допроса, он «пал духом».
Красные опомнились и обкладывают Азиатскую дивизию со всех сторон. По пятам за ней идёт неутомимый и отчаянный Щетинкин со своими конными партизанами, из Монголии подходит Кубанская кавалерийская дивизия в тысячу сабель. С севера движутся шесть пехотных полков, отряд особого назначения, и ещё новые части перебрасываются по железной дороге из Иркутска. Среди унгерновцев ползут панические слухи, будто командование 5-й армии стянуло сюда 60-тысячную группировку с мощной артиллерией, броневиками и аэропланами, что переправы через Селенгу прикрыты флотилией канонерских лодок. Всё это — сильное преувеличение, хотя общая численность противостоящих Унгерну войск достигает пятнадцати тысяч. Соотношение сил примерно такое же, как при штурме Урги, но противник далеко не тот.
Опаснее всего были кубанцы. С их прибытием менялся расклад сил, конница Унгерна уже не могла использовать преимущество в скорости и свободно маневрировать между скованными в своих действиях пехотными частями, громя их поодиночке. Получив от Резухина эти новости, Унгерн после суточного раздумья отказывается от дальнейшего наступления и по западному берегу Гусиного озера направляется обратно на юг. По рассказу Рябухина, решение было принято не без тайного вмешательства группы офицеров, обеспокоенных перспективой угодить в западню при прорыве к Мысовой. Они вступили в сговор с любимым вестовым барона, бурятом Цаганжаповым, и тот поведал ему, что найденные в Гусиноозёрском дацане священные книги сулят беду в случае продвижения к Байкалу. Едва ли, впрочем, Унгерн сам не понимал гибельности этого плана в сложившейся обстановке; возможно, апелляция к священным книгам понадобилась ему, чтобы сохранить лицо перед монгольскими союзниками. С той же целью, сообщает Князев, он довёл до сведения своих русских соратников, что диверсии на железной дороге проводиться не будут, поскольку она скоро «потребуется для наступающих на Иркутск войск атамана Семёнова». Вряд ли этому кто-то поверил; после поворота на юг все поняли, что, несмотря на победы, поход окончился провалом.
Отступая, озлобленные бароновцы не только реквизируют скот, но начинают грабить станицы и деревни, где их никто не поддержал. Все маски сброшены, громкие лозунги забыты. Коней пускают пастись на посевы; то, что нельзя увезти с собой, уничтожают или сжигают, вызывая ответную ненависть. Возле Цэженской станицы какой-то храбрец-бурят, оставшийся безымянным, предпринял самоубийственную попытку покончить с самим Унгерном, чтобы вырвать корень зла. Он разрубил саблей челюсть некоему «добровольцу Бергу», приняв его за барона, и был сожжён заживо.
Слишком быстро Унгерн двигаться не может — мешают обоз, пушки и, главное, скот, без которого его всадникам станет нечего есть. Щетинкин пытается опередить барона, чтобы закрыть ему выход из долины Джиды по пади реки Темник. Туда же и с теми же намерениями устремляются кавалеристы Кубанской дивизии. Возможно, им удалось бы достичь цели, но азарт погони и накал страстей был так велик, что, столкнувшись по дороге, Щетинкин и кубанцы принимают друг друга за казаков Унгерна, завязывают бой и ведут его в течение трёх с лишним часов.
Жара и ясное небо последних недель сменились густой облачностью. Аэропланы не летают, разведка затруднена. Зато унгерновцам достаётся ценнейший «язык» — бывший офицер вермахта, ныне штабист 113-й бригады Майер, кавалер Железного креста и ордена Красного Знамени. При нём найдены карты и оперативные документы с планами по окружению Азиатской дивизии. Они помогают Унгерну ускользнуть от погони.
В плену он говорил, что ему «странно казалось намерение окружить его пешими частями», но это касается только боевых действий. На маршах красноармейцы теперь передвигаются на мобилизованных по станицам и сёлам подводах с возницами и почти не уступают в скорости коннице Азиатской дивизии, отягощённой обозом и мясным скотом. Лавируя между наступающими с разных направлений полками и бригадами 5-й армии, Унгерн рвётся на юг, к монгольской границе. Изнурительные 12-часовые переходы с краткими стоянками, во время которых люди не могут толком ни поспать, ни сварить себе пищу, позволяют оторваться от преследователей, но возле села Новодмитриевка он вынужден принять бой с преградившей путь пехотой. Конная атака опрокидывает стрелковые цепи, скакавший впереди Унгерн видел, как перепуганные артиллеристы рубят постромки орудий, чтобы ускакать на запряжных лошадях, однако появившийся из-за сопок «бронеотряд» пулемётным огнём на ходу решил исход сражения не в его пользу. Тем не менее окружить Азиатскую дивизию красные командиры так и не смогли, хотя были близки к этому, загнав её в болота реки Айнек, где едва не увязли артиллерия и обоз. Напоследок Унгерн наносит им ощутимый удар в кровопролитном бою под Капчеранкой и горными падями вновь уходит в спасительную Монголию.
За ним остаются стравленные посевы и покосы, его путь по Забайкалью отмечен вспышками занесённой сюда коровьей чумы — от неё до конца года пало свыше пяти тысяч голов скота. Из станиц, сел, бурятских улусов угнаны сотни лошадей, тысячи быков и овец. Из конюшен вывезены хомуты, дуги, сёдла; из лавок — мануфактура и деньги; из домов — медная посуда. Мобилизованные красными крестьяне с подводами вернулись домой осенью, кое-где сено докашивали в октябре. Под Троицкосавском и западнее вдоль границы, где боевые действия шли в июне, сеяли поздно и собрали немного, а в районах Селенгинской операции Унгерна не успели запасти паров, сеять пришлось на старых жнивах, и засушливое лето 1922 года погубило не стойкие к засухе посевы. На круг по аймаку урожай вышел «сам-два», а местами не взяли даже затраченных семян.
ЗАГОВОР
1
Унгерн ушёл в Монголию без больших потерь, сохранив все полки, дивизионы и сотни, шесть пушек и весь обоз, включая четыре-пять десятков подвод с тяжелоранеными, составлявших ведомство доктора Рябухина. Все, кто мог держаться в седле, считались раненными легко. В дивизии по-прежнему насчитывалось свыше двух тысяч бойцов.
Теперь можно было сбавить темп, накормить отощавших лошадей, отоспаться и поесть самим, а то последние две недели спали в сёдлах и питались полусваренным или подложенным под седло и провяленным в конском поту сырым мясом. Люди почувствовали себя спокойнее, но как только отодвинулась внешняя угроза, перед всеми, от неграмотного бурята до офицера-генштабиста, встал вопрос о собственном будущем. Оно зависело от того, куда Унгерн поведёт дивизию. Выбор был не богат и сводился к двум вариантам — или на запад Халхи, где ещё не появились красные, или в Маньчжурию. Все надеялись, что барон выберет второй вариант.