Страница 4 из 9
Все двери заперты, лавки закрыты, все люди куда-то делись, на углу, где толклись похожие на бедуинов алкаши – никого, но появилась огромная лужа и в ней будто сумка. Фима подошел ближе и остолбенел от ужаса – оторванная человеческая нога. Где-то за углом раздался глухой сдавленный стон, Фима вздрогнул, боясь вдохнуть или выдохнуть, нервно обернулся, а до гостиницы далеко.
Будучи путешественником в чужой стране или городе любому очень помогает одно верное правило, и звучит оно просто – «тебя это не касается». Именно так и решил Фима – их разборки, я русский турист, меня не обидят. И, скрипя зубами от страха, заторопился к любимой Альке.
За стеной кто-то вскрикнул и захрипел, далёкий крик наполнил едкими вибрациями чернёную улицу. Фима споткнулся на вывернутой плитке и чуть не упал, а когда поднял голову – увидел огромную черную собаку. Та пересекала дорогу в полста метрах от него, и будто отливала красноватой бронзой, поблёскивая в кисельном уличном свете. За спиной у Фимы что-то хрустнуло и заскрипело, вздохнуло.
Собака стала медленно приближаться, разрастаясь перед Фимой, словно огромная рыжая клякса. Одновременно с этим на её морде всё отчетливей проявлялись признаки человеческого лица, отчего у Фимы завибрировал живот и предательски окостенели поджилки. Собака встала на задние лапы и подошла к человеку на расстояние одного прыжка, разум Фимы едва не отключился, черные ватные волны беспамятства бушевали в голове всё громче и ближе.
– Отвали! Пошла прочь! Сука, пшла прочь! – неожиданно для самого себя заорал Фима.
Женщина-собака наклонила голову, её верхняя губа задрожала и скривилась, обнажая ядовитые клыки, за спиной у Фимы что-то ухнуло. Он вздрогнул и инстинктивно отскочил в сторону. Чудовище прыгнуло на его место и вцепилось зубами в горло какого-то оборванца, извивавшегося в истерическом ужасе на подорожных плитах афинского тротуара.
«Это не моё дело» – подумал Фима, содрогаясь от холодных покалываний по всему телу. Рыча и чавкая, чудовище рвало на прохожем мясо, пока тот бормотал что-то, захлёбываясь кровью, не то на арабском, не то на сингальском языке. Фима отвернулся и пошел прочь, мистическая древняя сила еврейского народа, позволявшая тому выживать несмотря ни на что, тянула его теперь прочь из этого ожившего древнегреческого кошмара, и она же подсказывала ему, что чудовище, которое он увидел, хоть и нападает на путешественников, но боится ругательств, и что оно поэтому набросилось на того парня, который прятался у Фимы за спиной, как Дионис за Ксанфием.
Не помня себя от страха, боясь оборачиваться и заготовив на всякий случай еще целый комплект отборный русских и еврейских ругательств, подслушанных у деда, брата и молдавских строителей, Фима добрался, наконец до своего отеля. Постоял некоторое время перед дверью, переводя дух, и постучал.
Завёрнутая в огромное белое полотенце Алька весело подхватила пакет, заглянула внутрь и нахмурилась:
– Ну Фи-има, это же красные…
Гнилые головы (Норвегия)
С парома далёкие скалы казались языками пламени, которым горел горизонт. Облака нависали над чёрным каменным огнём, как вязкий дым, и холодное солнце едва пробивалось в редкие прорехи их тяжёлой завесы, покрывая небо неровными серо-фиолетовыми пятнами. При взгляде на них болели привыкшие к штормовому сумраку глаза. За бортом перекатывались тёмные волны, и на их бурых подвижных вершинах оседал серебристый свет. Рассыпаясь гребнями электрической ряби, он был как будто живым.
Да и многое здесь казалось живым. Не только свет, но и сами горы, и небо, и озёра, и даже дорога, которая мялась у подножия сутулых скал. Словно серая полосатая змея, извиваясь и переваливая через щетинистые хребтыи спины мостов, она ползла через дыры туннелей, словно специально прогрызенные для неё каким-то неведомым зубастым существом. Дорожные указатели походили на растения или грибы, а немногочисленные деревни, где дорога разваливалась на улицы, переулки и тупики, выглядели весёлой красной сыпью на бугристомтеле погрузившегося в море великана.
Дорога проходила по островам и заканчивалась в деревне, обозначенной на карте единственной буквой. И чтобы её не путали с другими одноимёнными деревнями, рассыпанными по всей Норвегии от пролива Скагеррак до Баренцева моря, а также для утверждения её особенности, к этой единственной букве добавляли название окружавшего её архипелага. Будто к имени фамилию, так получалось полное название «Å iLofoten». И всё вместе это читалось, как «О на Лофотенах».
– О! – радостно воскликнул Хрипунов, вытягивая палец в сторону синего указателя с одной единственной норвежской буквой.
– Ага, – улыбнулся Новинский, притормаживая.
Они остановились на обочине, вышли из машины и сфотографировались рядом с указателем. Затем в самой деревне купили по чёрной майке с этой же буквой, за что получили бесплатный горячий кофе и красивый глянцевый буклет с подробным перечислением всех местных гостиниц и рыбных ресторанов.
Хрип разложил на тёплом капоте карту и задумался, посматривая на шевелящиеся сверху огромные тучи. Дул сильный ветер, и карту приходилось придерживать.
– Ты уверен? – спросил он Новинского, который в это время ковырялся с навигатором.
Оба они занимались одним и тем же, но каждый по-своему. И в этом было их основное отличие – два разных подхода к жизни, две противоположные философии, и, как следствие – у одного бумажная карта, у другого новенький смартфон с навигатором. И это касалось буквально всего – от зубных щеток до машины. Хрипунов (Хрип) считал машину дорожным аналогом лодки и к внешности своего автомобиля относился равнодушно, уделяя больше внимания его внутреннему миру. Новинский (Новак), напротив – любил всё новое и прогрессивное. Замысловатая электроника и авангардные технологии облепляли его бытие, как вакуумная плёнка кусок недобитого ужина. От умного холодильника с двадцатидюймовым экраном на всю дверь – до штанов с функцией беспроводной зарядки телефона через специальную прокладку в заднем кармане. Роботизированное то, интеллектуальное сё. Хрипунов этой страсти к инновациям не разделял и вместо ботинок с загадочной технологией «Gore-tex» искал в магазинах обычные резиновые сапоги. Тяжёлые и неудобные, зато понятные и проверенные, и совершенно точно непромокаемые.
– Сегодня двинем или подождём, ты как? – спросил Хрип, рассматривая плотное пятнистое небо.
– Сводка такая, что буря есть, – серьёзно ответил Новак, глядя в экран смартфона, – но идёт с Гольфстримом, нас не заденет, пройдёт севернее на Тромсё.
Хрипунов недоверчиво хмыкнул.
– Да брось, Хрип, норвеги на этом собаку съели.
– Да? – потёр лоб Хрипунов. – На чём?
– На погоде. Это же викинги. Две тысячи лет назад в Америку плавали, без астролябии, секстанта и элементарного компаса. Брось.
– И свои метеорологические спутники у них есть?
– Нет, – сощурился Новинский, – спутники у них американские. А чё ты кривишься? Да подумаешь, тучки набежали. Брось! Это нормальная погода, здесь всегда так…
– Ну да… – согласился Хрип.
– Так что двинем. До вечера должны двадцатку успеть. А там, глядишь, рассосётся.
И они отправились ещё дальше на запад, куда не проложена дорога и где за пустынной суровостью Лофотенских островов открывается морской горизонт стылого Норвежского моря. Потащили два своих здоровых, туго набитых рюкзака по сто литров каждый. Новенький, с иголочки «Оспри» у Новинского и старая, видавшая виды «Татонка» у Хрипунова. Палатка, спальники, пенки, тёплые вещи, горелка, газ, продукты, телефоны и фотоаппараты.
Сразу за деревней им встретились развешанные на высоких, почти трёхметровых хьеллях рыбьи головы. Ловля трески на Лофотенах – основной вид промысла, рыба приходит сюда в декабре на нерест, и до позднего мая её затем сушат без всякой соли, как есть, на этих чернёных постоянной непогодой деревянных конструкциях. Хьеллями застроены все свободные пространства вокруг деревень, но в июне, когда Хрип и Новак вышли из Å в западном направлении, они уже стояли пустыми, сезон был окончен и лишь в некоторых местах висели, догнивая, вонючие рыбьи головы.