Страница 8 из 9
К.Малевич
«Одеколон «Северный»
Олеся слушала его, раскрыв рот. Картины Малевича, благодаря увлечённости этого импозантного, убелённого благородными сединами человека, раскрывались перед ней, обнажали душу художника, звенящий тонкий нерв его души. Олеся была в числе тех пятерых, кто остался в зале лектория до самого последнего вопроса. Она, конечно, вопросов не задавала. Чтобы спрашивать о чём-то, надо это «что-то» знать хоть немного. Но она так внимательно слушала, что в конце вечера Александр Алексеевич смотрел, отвечая, только на неё. И, когда предложил всем оставшимся встретиться завтра днём и погулять с ним по Москве художественной (совершенно бесплатно, между прочим), ей показалось, что приглашение прозвучало персонально для неё.
Так, в принципе, и получилось. На встречу с профессором она пришла одна. Оба от этого ничуть не расстроились, только вначале Олесе было немного неловко. А потом она обо всём забыла.
На мартовские выходные они снова встретились в Москве, а на майские праздники расписались. Спасибо родному государству за такое количество выходных и праздничных дней!
Летом Олеся перебралась к мужу в Москву и с энтузиазмом начала её изучение. А в остальное время занималась домашним хозяйством и Сашей, поскольку муж убедил Олесю работу не искать. Дети Александра Алексеевича отнеслись поначалу к молодой жене отца (они с новоявленной мачехой были почти ровесниками), да ещё и провинциалке, настороженно. Но потом, когда познакомились поближе, и увидели, как он расцвёл, какой порядок и уют царит в его ещё недавно явно холостяцкой берлоге, успокоились. Слава богу, жили каждый своей семьёй отдельно, поэтому напряга не возникало.
Резко ухудшились отношения, когда неожиданно даже для самой себя, не говоря уже о Саше, Олеся забеременела. Она долго не обращалась к гинекологу, поскольку никак не могла связать своё недомогание с беременностью: ей – 37, менструальный цикл, видимо, из-за длительного отсутствия сексуальной жизни, не чёткий, мужу – 63.
Саша надулся, как будто она его в чём-то обманула. Если бы не поздний срок, наверное, настаивал бы на аборте. Олеся обиделась. И что за мужчины ей всё время попадаются?! Эгоисты махровые! Она прекрасно помнила, каким недовольным был Сергей, когда узнал о ребёнке. И тот, и другой были бы счастливы, только если бы Олеся была в их полном единоличном распоряжении!
Дети Саши вообще смотрели на неё волками. После их приватных разговоров с отцом, он становился ещё смурнее. Олеся всерьёз задумывалась о возвращении к родителям. Очень переживала, что нервотрёпка в семье губительно скажется на малыше. Но, не смотря на всё, была безмерно, безгранично счастлива!
Но вернуться в Оренбург она не успела. Саша заболел. Врачи ничего конкретного не говорили, настаивали на операции, во время которой обещали уточнить диагноз. А после операции собрали родственников и сообщили о раке прямой кишки последней, четвертой стадии с многочисленными метастазами в неоперабельных местах.
И дальше всё закрутилось в какой-то фантасмагорической пляске. Её бесконечный токсикоз, выхаживание мужа после операции, потом роды и бессонные ночи около сына, сыночка, Антошки. В круговерти дел Олеся даже не заметила, что дети мужа исчезли, изредка радуя отца телефонными звонками. Но это ей было даже на руку – в доме установилась более спокойная атмосфера. Саша, конечно, не помогал ей с Антошкой, но она на это и не рассчитывала. Спасибо, что хоть за собой старался ухаживать сам. Он, вообще, вёл себя очень мужественно. Однажды только сказал: «Я понимаю, как тебе трудно. Спасибо тебе за всё!» Олеся потом проплакала полночи, зарываясь лицом в подушку, чтобы не разбудить сына и забывшегося неспокойным сном мужа.
Когда Саше становилось чуточку лучше, в Олесе возрождалась шальная надежда, что произойдёт чудо, и он поправится. Но потом ему опять неизменно становилось хуже, и надежда разбивалась вдребезги. Последние полгода Саша жил от укола до укола, их Олеся делала ему сама. Не дожив четырёх дней до своего шестидесятисемилетия, Саша ушёл из жизни, и Олеся осталась одна с трёхлетним малышом на руках.
После поминок на сороковой день, Алексей и Вика, дети Саши, усадили вдову на кухне и чётко изложили ей свою позицию: из отцовской квартиры она должна убраться и подписать документы, что ни она, ни её сын не претендуют и никогда не будут претендовать на наследство Александра Алексеевича Бахрушина. В противном случае грозились затаскать её по судам, в которых ей вряд ли что обломится: её московской прописке всего шесть лет, в завещании о ней ни слова, да и кто отец ребёнка вопрос открытый. Олеся представила себе весь этот ужас и согласилась на двухкомнатную квартиру и некую сумму подъёмных, которые наследники пообещали в случае её согласия.
На детей Саши Олеся зла не держала – кто она, действительно, такая, чтобы претендовать на то, что было нажито до неё? И на Сашу Олеся не обижалась, что не упомянул в завещании. Она была уверена, что он просто не успел, не до того было. А то, что не рад был появлению ребёнка, тоже понятно: давно жил один, в тишине и спокойствии, женился в надежде на ухоженную старость, а тут – детский плач, суета, жена, вместо него, всё внимание сыну уделяет. Да Саша и с внуками не очень часто общался… Только за Антошку всё равно было обидно. Но, чего уж тут! Саша и так подарил ей слишком много счастья: свою любовь, Москву, сына! И даже теперь, уже однозначно её собственная двушка, появилась у неё благодаря нему!
Олеся здраво рассудила, что им с сыном пока вполне хватит одной комнаты. Вторую она может сдать кому-нибудь и на это существовать, пока не найдёт работу, а отступные Сашиных детей положить на детский вклад для обеспечения Антошкиного будущего. Так она и поступила. Только с жильцами произошёл облом. Ну, не смогла она отказать Вареньке с Катенькой, оказавшихся в похожей с ней ситуации. Так же, как не смогла потом брать с них арендную плату, зная, сколько зарабатывает Варенька.
А знала она это потому, что работали они вместе. Варенька и устроила Олесю в отделение кассового пересчёта Сбербанка. Они работали по ночам в разные смены: ночь работаешь, два дня дома. Таким образом, получалось, что дети всегда были присмотрены, и больничные брать было не нужно.
Жили дружно, как сёстры. Через пару месяцев Олеся наотрез отказалась брать с Вареньки арендную плату. Та посопротивлялась, но, в итоге, согласилась. Только настояла, чтобы коммуналку они делили пополам, а то Олеся хотела и её разделить в соответствии с размерами комнат (она с Антошей жила в большой, а Варенька с дочкой в маленькой, восьмиметровой).
И всё было нормально, но очень уж обоим тяжело давались ночные смены. И так-то работа была не из лёгких: приходилось таскать тяжёлые мешки с деньгами, от двенадцатичасового общения с купюрами кожа рук стала похожа на наждачную бумагу, никакие крема не помогали. Не редкие недостачи приходилось покрывать из своего кармана, размазывая недостающую сумму на всю смену, если не получалось найти ошибку, из-за которой приходилось задерживаться на работе. И двенадцать часов смены перерастали в четырнадцать, а то и больше. А тут ещё и не естественный график жизни! И они постановили искать новую работу. Дети подросли, Антошке – семь, скоро в школу, Катеньке – шесть, но она ни в чём не отставала от своего названного брата (занимались-то вместе), так что можно было отдать их в первый класс одновременно.
Олеся была уверена, что Вареньке найти работу будет проще – всё-таки она была младше на целых семнадцать лет. Когда потенциальные работодатели слышали возраст Олеси – 45, они, в лучшем случае, говорили, что выглядит она гораздо моложе своих лет, а в остальных – что они подумают и перезвонят. И не перезванивали.