Страница 9 из 22
– Я?! Да я бы её своими руками придушила!
– И тем и укрепила бы её власть! Твои эмоции, кто ими сейчас управляет? … Ты? … Или та женщина? Она хотела, чтобы люди рассердились, сказала злые слова, ты услышала и вот – ты сердишься, даже хочешь убить. Её уже нет рядом, но её слова до сих пор управляют тобой. Настенька, какие бы слова ни говорил человек, для тебя они должны быть только информацией, звуком и ничем более. Человека, владеющего собой, никто не может заставить сердиться или обижаться! Понимаешь, девочка? Я хочу, чтобы ты была свободной от злых манипуляций.
– Так значит, зло пусть остаётся безнаказанным?
– Нет. Злу надо давать отпор. И первый рубеж борьбы – ты сама, твои эмоции. Будучи разозлённой на чью-то злость, ты умножаешь зло – был один злой, стало двое. Я уж не говорю о том, что, заразившись злостью от одного, человек обязательно поделится злостью с третьим. И главное, Настя, дети чувствуют энергию лучше, чем взрослые, и я хочу, чтобы мои дети жили в добрых энергиях.
– Лидия Ивановна, – глаза Насти вновь затуманились влагой, – не обижайте, я люблю и Макса, и Катеньку.
– Я знаю, девочка. Потому и говорю с тобой. Пять минут назад, какие чувства ты испытывала? Это была любовь?
Настя помотала головой.
– Дети не могут знать, на кого была направлена твоя нелюбовь, на них или ещё на кого-то. Они остались спокойными потому, что не чувствовали агрессии в свой адрес, но твою нелюбовь они почувствовали.
– Получается, злая тётка не нанесла малышам вреда своими словами, а я рассердилась и причинила вред?
– Именно так и распространяется зло, запомни это, девочка! И ещё, Настя, – я улыбнулась – кастрируют мужчин, женщин стерилизуют.
В апартаменты мы поднялись все вместе. Предстоял торжественный ужин, и этикет предписывал мужчинам надеть смокинги, а дамам вечерние туалеты.
Андрэ зашёл побыть с детьми, пока Настя будет собирать их на прогулку. Через неплотно закрытую дверь спальни, я слушала, как Его Сиятельство разговаривает с будущими (возможно!) Их Сиятельствами на чистейшем французском языке, а те отвечают на чистейшем детском, непонятном, но зато чрезвычайно искреннем и эмоциональном.
Даша тоже слушала и улыбалась, раскладывая на туалетном столе расчёски, зажимы, шпильки, словом всё, что может потребоваться для конструирования причёски. Ещё вчера, как только я определилась с платьем, мы придумали довольно сложную причёску, а посему сидеть перед зеркалом мне предстояло довольно долго.
Раздевшись, я шмыгнула в ванную.
Платье моё, кроме Даши, никто не видел. Я «изобретала» его с Мишелем в таком бурном споре, что мы поругались. Он настаивал на более открытом варианте, я требовала элегантности. Мишель в сердцах обозвал меня старой бабкой, даже не догадываясь, насколько недалёк от истины. В результате наш творческий союз распался на месяц. А когда мой любимый модельер выкипел до дна и взялся за исполнение заказа, было поздно – тот приём, для которого я заказывала платье, прошёл. А потом я забеременела. Платье я шила под фамильный изумруд графов Р., а роскошный изумруд на рядовой ужин не наденешь. «Вот и дожидалось оно, моё выспоренное платьице, особого случая. – Я усмехнулась. – Случись Мишелю узнать, что я нарядилась в платье полуторагодичной давности, разразится гроза. Хотя мой свадебный туалет они так и не устают штамповать тому уже четыре года. Сколько невест в нём вышли замуж».
Мишель быстрый во всём – умом, речью, моторикой, сменой эмоций. Мы познакомилась в Милане, в самый первый мой приезд в этот город. Случайно. Он зачем-то явился в торговый дом, где я в это время хотела купить половину костюма. В костюме мне понравилась оригинальная юбка-брюки, но абсолютно не устроил верх. Консультант убеждал в тенденциях сезона. «Так, я и не спорю, – соглашалась я, – верх прекрасен для девушки ростом, скажем, 175. Но с моим ростом – объёмный верх, да с юбкой-брюками?! Ну никак, нет-нет. Нельзя!» Возмутившись наглостью дилетантки, Мишель ввязался в разговор. Серёжка веселился, переводя риторику сторон. Не знаю, с чего я в бутылку полезла, но я выбрала среди вешалок другой верх и в оскорблённом молчании удалилась в примерочную, затем продемонстрировала на подиуме свой вариант, а потом их вариант. Переоделась в своё и, выйдя из примерочной комнаты, заявила:
– Серёжа, пойдём. Устала я от них.
– Маленькая, я оплатил твою юбочку. Верх, который не понравился, выбросим.
– Нет. Рассердили они меня. Не нужен мне ни верх, ни низ, ни середина. И всё то, что я до этого спора выбрала, тоже не нужно. Скажи, пусть оформляют возврат.
Серёжа рассмеялся.
– Дай губки поцелую, чтобы не дулись.
Мишель сам принёс пакеты с моими обновками. Показал юбку-брюки с верхом, выбранным мною, подтвердив, что мой выбор верный, и… предложил поработать на подиуме: «Сценарий дефиле утверждён. Три, – он растопырил перед моим лицом три пальца с прекрасным маникюром, – всего три выхода могу тебе дать! – Будто я умоляла о каких-то выходах. – Посмотрим, возможно, нахальная девчонка с улицы – это то, что нам надо».
«Господи, помилуй, нахальная – это я?! – изумилась я про себя. – При моей неуверенности в себе, звучит как комплемент!»
Так я получила работу и нашла любимого модельера одежды, а следом и любимого дизайнера обуви.
Трудно вообразить себе более неподходящую пару, чем эти двое.
Большой, слегка косолапивший, Луи, очень напоминающий уютного плюшевого медвежонка гигантских размеров, подслеповатый и флегматичный, в каждую минуту жизни с бесконечным обожанием смотревший на Мишеля, и Мишель – маленький атомный реактор, фанат самого себя, небольшой росточком, тонкий, крикливый и неожиданно сентиментальный…
Потеряв терпение, я посмотрела на Дашу. От улыбки Даши не осталось и следа, Даша шмыгала носом, видимо, «пережёвывая» ссору со Стефаном. Я знала, что она и хочет, и ждёт моих вопросов.
– Что случилось, Даша? У тебя второй день глаза на мокром месте.
Но Даша смахнула слёзы ладошкой, опять шмыгнула носом и не ответила. Я вздохнула.
– Хорошо. Расскажи, что дома за день произошло.
– Ничего не произошло. Скучища. Весь дом, как вымер. Собаки и те в угол забились и целый день дрыхли. Марь Васильевна их уже часа в три на улицу вытолкала, так они дальше террасы не ушли. Одна Эльза жуткую деятельность развела, генералила детскую и вашу спальню.
– Как Анюта?
– У Марь Васильевны оставила. Вчера куксилась, сегодня вроде ничего.
– Ссоритесь со Стефаном, она и куксится.
Дашины глаза вновь наполнились слезами.
– Так он ехать опять собирается! На могилку к своей. А меня опять не берёт!
– Даша, третий год одна и та же песня. Ты к мёртвой ревнуешь! У могилы поминать ты ему зачем?
– Так я не пойду на могилку. Пусть сам идёт с мёртвой разговаривать. Поехать только с ним хочу.
– А Анюта?
– Анюту с собой, я же кормлю её!
– Зачем полугодовалого ребёнка таскать туда-сюда?
Даша бросила локон, который до этого старательно укладывала, и со злостью размазала слёзы по щекам.
– Ты что с ним сговорилась?! Почему ты всегда на его стороне?
– Сядь!
Она попятилась и упала попой на изножье кровати.
– Ты вон везде с Сергей Михалычем… и дети с вами.
– Разница в том, что ни я, ни Серёжа, мы не принуждаем друг друга. – Я протянула ей упаковку салфеток. – Даша, Стефан любил свою первую жену. Ты знаешь, что он себя винит в её смерти. Боль его так велика, что он не может не ездить на могилу. Так он отдаёт долг живого перед мёртвой. Стефан честно предупреждал тебя, что не готов к отношениям, но ты так хотела за него замуж, что тебе всё нипочём было! Я надеялась, что твоя любовь и ласка ускорят его исцеление, и он вновь полюбит. Тебя, Даша, полюбит! Но беда в том, что замуж ты за Стефана хотела, а вот любить его, не любила.
– Неправда, – выкрикнула Даша, – я люблю Стефана!
Я покачала головой.