В вихре времени

Она лакомилась и с любопытством оглядывалась по сторонам, надеясь увидеть знакомые лица.

Беспутный дядюшка Николаша приучил её ценить поэзию, выпуская роскошный журнал “Золотое руно”. Он открыл для неё символистов Блока, Андрея Белого и Валерия Брюсова. Попасть в их общество сродни проникновению в алтарь, куда женщин не пускают, но так хочется заглянуть!

Вспомнив дядю, она поморщилась.

– Коля, скажи, пожалуйста, а почему ты воспринял дядю Николашу в штыки? Что плохого он тебе сделал?

Николай отставил бокал и взглянул на Машу. Глаза его странно блестели, а губы раскраснелись.

– А чем он должен мне нравиться? – ухмыльнулся он. – Машенька, я уважаю людей творческих, но от компании праздных недорослей меня тошнит.

– А здесь разве не праздные люди сидят? Посмотри на их свинские привычки – иногда кажется, что мы пришли в дешёвый трактир.

Николай пожал плечами:

– Я думал, тебе будет интересно послушать любимых поэтов. Вон посмотри туда – это Брюсов. Ты хотела его увидеть, помнишь?

Она осторожно повернула голову.

Недалеко от них, между тенью и светом, Маша увидела столик, где словно нахохлившийся ворон сидел мужчина с пышными тёмными усами. Он восседал в кресле, сложив руки на груди, и поглядывал на собеседников строгим взглядом, как смотрел директор Машиной гимназии на нерадивых учеников.

Рядом с ним рассеянно помешивал чай мужчина, лохматой гривой напоминавший льва из цирка, недавно приезжавшего в Москву. Она знала, что это Максимилиан Волошин. Его стихи тоже печатали в журнале дяди.

Внезапно все замолчали, как по команде. В полном безмолвии, словно вечерние колокола, зазвучал низкий голос Брюсова.

Брюсов замолчал, но тишина отступила не сразу. Сначала раздались робкие хлопки, а потом в зал словно залетел пчелиный рой: критики бросились обсуждать услышанное, журналисты записывали, что запомнили, подходили к поэту, переспрашивали, трясли руку.

Маша переспросила название у Николая. Оказалось, такое же мрачное, как и стихотворение – “Демон самоубийства”.

Будто решаясь на рискованный поступок, Волошин резко отодвинул стул и тоже начал декламировать:

Маша тоже громко апплодировала – ей понравилось, хотя смысл немного ускользал. Зачем нужно обманываться? Но всё равно – красиво…

Коля сидел, задумчиво подперев щёку рукой. Он не выражал никакого восторга.

– Тебе не понравилось?

Он усмехнулся, отпивая из бокала ещё вина.

– Отличные стихи, но мне нравятся попроще у того же Брюсова:

– Обычные стихи, как у многих, – пожала плечами Маша, – наше время такое необыкновенное, что и стихи должны быть необычными, а ты: "небо, церкви, зреющей ржи…"

– Маша, поверь, время всегда одинаковое, и чувства людей одни и те же… Всё искусственное умирает, живёт же только вечное, – задумчиво проговорил Николай.

Маша хотела что-то спросить, но её отвлёк шум в зале. Она повернулась и заметила, что официанты с тряпками в руках бегут к странному молодому человеку в нелепом коричневом костюме с поднятым воротником и в мерзком зелёном галстуке. На его столике краснела винная лужа, но он не выглядел смущенным, наоборот, было ощущение, что ему даже нравится всеобщее внимание.

Время шло. Надо было телефонировать домой, что она с Николаем в ресторане, иначе мама будет волноваться. Маша спросила у официанта, где у них аппарат, и отправилась звонить. А когда вернулась в зал, то увидела, что на столах в полутёмной части зала поставили свечи, отчего стало ещё уютнее. Но странное дело, Николая за столом не было.

Маша в растерянности оглянулась – тот стоял у колонны, и, казалось, весь превратился в слух. Он слушал очередного поэта. А выступал на этот раз тот самый молоденький мальчик в зелёном галстуке.

– Браво! – вдруг громко крикнул Николай, захлопав. На него недовольно оглянулись господа, перед которым читал молодой поэт.

– Как ваше имя? – небрежно спросил один из господ.

– Есенин Сергей Александрович, – негромко ответил юноша.

– Вам надо поучиться, господин Есенин. Ваши стихи, так сказать, несвоевременны, да-с, – с важным видом произнёс один из критиков, оглядываясь на Брюсова, как бы ища поддержки. Но тот стал лениво о чём-то говорить с Волошиным, не удостаивая чести своей оценки никому неизвестного поэта.

Есенин вприщур посмотрел, ничего не отвечая, и вдруг стал декламировать с надрывом:

Маша видела, что молодого человека не слушают, и за стол, конечно же, не пригласят. Ей стало его чуть-чуть жалко. Словно подслушав её мысли, Николай извинился и направился к Есенину. Он взял его за руку и что-то сказал. Паренёк по-детски почесал затылок, но решительно тряхнул кудрями и пошёл с Николаем.

– Машенька, надеюсь, ты не будешь против, если Сергей Александрович к нам присоединится. Мне кажется, чтобы в столь юном возрасте так писать – надо иметь большой талант.