Радко отважный

Несколько мгновений мы молчали, лишь меряя шагами землю этой чужой, враждебной страны.

Затем я произнес, усмехнувшись:

— Н-да… а все-таки хорошо, что мы с тобой пари не заключили.

Теперь уже подошла очередь Драгана бросать на меня недоуменные взгляды.

— Ну, — пришлось пояснить, — как бы мы определили, кто победил, если оба оказались правы?

Драган гоготнул, осознав забавность ситуации. Хоть немного, но повеселел. А наш поход продолжался.

8

Прямо на фоне тумана и болотных огней, ставших необычайно яркими, проступил темный силуэт. Скелет… вроде человеческий, но какой-то вытянутый неестественно. Выше меня, например, раза в полтора.

Ребра наружу, тонкие конечности. Голову скелета венчал конический шлем. Одной рукой эта отрыжка загробного мира держала меч — длиннющий, чуть ли не с мой рост, но наверняка проржавевший насквозь. Другой рукой скелет прикрывал туловище круглым щитом. Хотя, казалось бы, чего ему прикрывать. Стрелять в такого точно не с руки. Стрела или болт арбалетный, скорее всего, между ребрами пролетят.

Впрочем, это только вспоминать забавно. Потом. А пока скелет приближался ко мне, поскрипывая на ходу костями, мне было до того жутко, что я даже сдвинуться с места не мог. И не сразу врубился, снится мне это или происходит наяву. Если наяву, то я не мог вспомнить, как проснулся. Просто вдруг обнаружил себя за пределами шатра, среди болотного тумана. Да в компании со скелетом-переростком, явившимся будто ниоткуда.

Когда между нами осталась пара шагов… моих, скелет занес меч для удара. Готовясь, не иначе, надвое разрубить беспомощного меня. Но только тогда вдруг оказалось, что не такой уж я беспомощный. Повинуясь какому-то внезапному озарению, я нащупал под рубахой священный символ солнца. Кругляш размером с монету, обрамленный лучами, больше похожими на застывшие языки пламени.

Нащупал… ухватился как утопающий за случайно подвернувшуюся соломинку. Крепко сжал, почувствовав еще странное тепло, неожиданное в холодную ночь на болоте. Забормотал первую же, пришедшую в голову, молитву.

И… уже в следующее мгновение силуэт скелета исказился до неузнаваемости. Обернувшись тем, чем он был на самом деле. Засыхающим деревом с остатками мертвых ветвей.

Наваждение отступило. Болотные огни были снова лишь тусклыми огоньками. Туман сделался жиже. А я наконец осознал, что таки бодрствую. Не говоря уж о том, что стою босиком на холодной земле. Только сейчас обнаружил.

Еще я снова воспринимал звуки — притом, что встреча со скелетом-то происходила в полной тишине. И обнаружил к немалому удивлению своему, что в лагере у нас неожиданно шумно. Даже днем так не бывает, что уж говорить про ночь.

Чуть ли не через каждое мгновения воздух разрывали крики — то злобно-торжествующие, то исполненные боли и страха. Я оглядывался, видя теперь в тусклом свете оставшихся факелов примерно одно и то же. Мои боевые товарищи носились меж шатров и догоравших костров, как обитатели потревоженного муравейника. Бегали, орали, потрясая оружием.

Нападение? Нет, присмотревшись, я понял, что никакого сражения… настоящего в лагере не происходило. Его и не могло происходить из-за отсутствия противника. Во всяком случае, такого противника, которого можно поразить саблей, секирой или арбалетным болтом.

Ополченцы просто бегали туда-сюда. И время от времени рубили… воздух. Да-да, махали секирой или саблей, так, словно ударяли по противнику, которого видели только они сами.

На первый взгляд это даже могло бы показаться забавным. Даже дать повод для насмешки. Если забыть, что наутро после такой ночки гайдуки будут что мухи сонные. Не успев не то что силы восстановить, но даже потратив, что было.

Мало того. Других ополченцев жертвы наваждения будто не замечали. Чувствовали, что каждый — один на целом свете. Я сам примерно это ощущал, прежде чем за символ солнца ухватился. Но я-то, по крайней мере, не успел никому навредить.

А кто-то успел. На моих глазах один из ополченцев снес другому голову саблей просто потому, что тот оказался на расстоянии удара — в пределах досягаемости. Оставалось только с ужасом представлять, кто привиделся тому бедолаге вместо собрата по оружию.

Впрочем, чаще гайдуки не рубили друг дружку, а сослепу один на другого натыкались. Да падали на землю; об них потом спотыкались другие, образуя кучу малу.

А хуже всего было то, что некоторые из ополченцев прихватили с собой арбалеты. Да то и дело упражнялись в стрельбе. Попадая по своим, разумеется. Лично я успел увидеть аж двух гайдуков, лежащих на земле и с арбалетными болтами, торчащими у одного из лица, у другого из груди.

— Стойте! — заорал я. — Прекратите!

С тем же успехом я мог увещевать грозу. Гайдуки продолжали бегать, махая саблями и секирами, сталкиваться друг с дружкой и вообще вести себя как толпа безумцев.

Я выругался в отчаянии. С тем же результатом. То бишь отсутствием оного.

Внезапно я увидел Драгана. Рыжий несся через лагерь, потрясая саблей и что-то нечленораздельно вопя.

— Стой! — крикнул я ему.

Да еле успел отскочить, чтобы не попасть под удар сабли.

— Да стой ты! — подскочив к Драгану с боку, я обхватил его за пояс.

Тот не устоял на ногах, потерял равновесие. И мы оба повалились на землю.

— Вот! — кричал я, привставая и извлекая из-под рубахи цепочку с символом солнца и протягивая Драгану; буквально вложил ему в руку медный кругляш. — Молись! Молись, дурень!

Краем глаза увидел тень, целящуюся в меня из длинного лука. Уже натянувшую тетиву. Тоже коснулся символа солнца, что было не очень-то удобно — вдвоем держаться за такой небольшой предмет. Тем не менее призрачный лучник исчез, превратившись в большую корягу.

Драган меж тем растерянно заморгал, прозревая. Узнал меня. Зашептал что-то скороговоркой. Я уже было обрадовался маленькому, но триумфу, как что-то врезалось мне со спины. Больно ударило, и я грохнулся, чудом не задев Драгана.

Успел подумать, что кто-то из боевых товарищей рубанул меня, покорный наваждению. Однако, несмотря на силу удара, не ощутил, как по спине бежит теплая кровь. Сердце продолжало биться: разок, другой, третий. Десятый. А я все еще был жив. Даже боль изначальная вроде начала слабеть.

Единственное, что мне досаждало — это тяжесть, давившая на спину и не дававшая ни встать, ни даже перевернуться. Впрочем, вскоре, судя по голосу и бранным словечкам, не первый день слышимым, я понял, что это за тяжесть.

Слободан, чтоб его черти съели! Видимо, гоняясь за очередным призраком, наш десятник налетел сослепу на меня. Врезался. Ну и повалил, да сам рухнул. Зато теперь поднимался на ноги, ругаясь на чем свет стоит.

Поднялись, отряхиваясь, и мы с Драганом.

— Что это еще за шутки? — вопрошал десятник, увидев, какой хаос царит в лагере. А затем повернулся к нам. Будто лишь мы знали ответ.

Нет, не так. Будто мы знали ответ. По крайней мере, понимаем гораздо больше него самого.

— Наваждение, — ответил я.

— Сон какой-то странный, — присоединился ко мне Драган, — какие-то тени, скелеты… чудовища. Гонялись за мной. Я защищаться пытался, понятно. А потом очнулся, но не в шатре, а здесь. На земле. Рядом со мной Радко…

— Меня ваши отношения не волнуют, — как отрезал, перебил его Слободан, — и где вы этим самым заниматься предпочитаете тоже. Голубки… черт вас дери. Понятно ему… а почему мне ничего не понятно? Чего они все как умом повредились? И где Шандор Гайду?

— Может, у себя в шатре, — отвечал я, — может, со всеми. Какая разница? Не думаю, что он нам поможет.

— А что поможет? — не отставал десятник.

— Молитва, — с готовностью отвечал я, — символ священный. У тебя есть?

Слободан кивнул, доставая из-за пазухи такой же, как у меня медный кругляш в обрамлении языков пламени.

— Ну и… как твой пример показал, встряска тоже поможет, — подытожил я. — Ну, может помочь.

С полминуты десятник волком смотрел на меня. Взглядом этим суля все мыслимые кары на свете. Но затем вздохнул, отвлекшись сразу на четырех ополченцев, пробегавших неподалеку, и столкнувшихся между собой. Все четверо повалились наземь и начали приподниматься, ворча и ощупывая ушибленные головы. Ну и еще в недоумении озираясь по сторонам.