Радко отважный

К какому роду он принадлежал — история не сохранила. Да и недостоин его род быть увековеченным. Разве что проклятым посмертно, весь скопом — до того опозорил его означенный граф. Зато прозвище его сохранилось в веках. Бела Безбожник.

— Тиран что ли? — вновь проявил сообразительность здоровяк, давеча делавший вид, что даже стриг-кровососок не испугался бы.

— Увы, не только, — было ему ответом.

То есть, конечно, этот Бела и с подданных три шкуры драл, и неугодных пачками казнил, на колы сажая. А уж как воевал — города разграблял, деревни сжигал, жителей вырезал под корень. Но даже этим его пороки как владетеля и господаря не исчерпывались.

В безумии своем граф разрушал и осквернял церкви в своих владениях, а монастыри опять-таки грабил. Если же иной монастырь был женский — отдавал его обитательниц (и молодых, и старых) своей дружине на забаву. Воины Белы Безбожника, кстати, были ему под стать. Просто-таки упивались насилием и разрушением.

Что, и теперь, думаете, все? Да если бы! Потому что граф не просто сошел с ума и дошел до кощунств. Был он безумным, но безумием расчетливым, целеустремленным. Умалишенным с целью… пусть эта цель родилась в его больной башке и к настоящей жизни отношения не имела.

Так какой-нибудь деревенский дурачок, завидев как-то луну сквозь ветки ближайшего дерева, решил бы, что ночное светило именно на этом дереве растет. И полез бы на него, вышеназванную луну сорвать. Да не одну попытку сделал небось. Пока не свалился бы, не ушибся больно. Или не нашел бы что-то другое, что способно завладеть его вниманием и помыслами.

Что до графа, то он… эх, лучше бы этот Бела был деревенским дурачком. Потому что у того возможностей всяко меньше. Разрушительных — в том числе.

Бела старел; чувствовал, что оставалось ему немного, причем все меньше и меньше. И осознание это заставило у графа ум за разум зайти. Проще говоря, он озаботился поисками секрета вечной жизни. А поскольку церковники ничего предложить ему не могли, кроме райских кущ опять-таки после смерти, сильно на них прогневался. Ну и объявил вне закона вместе со всеми заповедями и проповедями.

Зато с энтузиазмом, достойным лучшего применения, граф обратился к знаниям и искусствам, считающимися темными. Да и справедливо считающимися, если учесть, какими способами приходилось добиваться благосклонности у тех сил, что, как учит церковь, враждебны всему живому.

Замок Боркау, принадлежавший графу, стал местом ежедневных оргий, чередующихся с кровавыми ритуалами. Сначала Бела и его приспешники приносили в жертву скот. Потом перешли на людей. А затем — на многих людей. Зарезать за день пару десятков крестьян, насильно пригнанных в замок, было для его обитателей вполне обычным делом. И потом Бела Безбожник принимал ванну, наполненную кровью и внутренностями убитых людей. Жрал их сырое мясо. И надо ли говорить, что сами подданные графа жертвовать жизнями ради его сумасбродных идей желанием не горели.

Потому и бунтовали. Потому и приходилось Беле воевать. Особенно когда подданных, доступных для жертвоприношения, стало заметно меньше. И оттого, наконец, целыми деревнями народ бежал из владений графа. В соседнюю Данувию хотя бы.

В общем, добился Безбожник того, что его земли попросту опустели. А потом, казалось, сама природа, воспротивившись гнусному поведению графа, сделала Паннонию столь неприветливым краем. Луга заросли лесом, поля превратились в болота. А от некогда цветущих деревень и городов не осталось ничего.

Или это адские силы, к которым Бела так долго и упорно взывал, отозвались-таки… ну и наслали проклятье. Ибо не нашлось у них для своего приверженца другой награды. Едва ли они вообще были способны отплатить чем-то полезным. Не то не считались бы злом.

А сам граф сгинул, никакого бессмертия не добившись. Во всяком случае, с тех пор никто не слышал о Беле Безбожнике.

— Как и о самой Паннонии, — не выдержал и вклинился в рассказ господина Гайду я, — ей разве что детей пугают.

— Все так и было, — согласился наш предводитель.

Правда, почти сразу поспешил внести уточнение:

— Но… до последнего времени.

Как оказалось, в прошлом году или чуть раньше в Паннонию наведались два искателя приключений на свою тыльную часть. Преодолели десятки верст лесов и болот; грязные, выбившиеся из сил, но еще живые добрались чуть ли не до восточных окраин страны. Ближе к горной цепи, по ту сторону болот-лесов начинающейся.

Там, увидели те двое, люди еще жили. Да в немалом количестве. По крайней мере, на одну деревню парочка путешественников наткнуться успела. Однако гостеприимством ее жители не отличались… и немудрено. Потому что людьми (обычными) перечень нынешних обитателей Паннонии не исчерпывался. И речь не о птицах, зверье и прочей живности.

Незадачливые путешественники видели жутких крылатых тварей, сосущих кровь — тех самых стриг.

Доходили искатели приключений и до самого замка Боркау. Тот тоже оказался обитаем. Иначе как объяснить вспышки света в его окнах. Свет был тоже своеобразный. Холодный, напоминавший болотные огни. Только гораздо ярче.

Закончился визит в Паннонию у этих двоих печально. Одного вообще стриги уволокли да наверняка слопали. Второй спасся, но не иначе как чудом. А на обратном пути (или чуть раньше) повредился рассудком. Во всяком случае, именно такое впечатление он производил, объявившись в Златнице. Где, уже поседевший до белизны, бродил по улицам или просиживал в кабаках. Да рассказывал каждому встречному, бормоча дрожащим голосом, про крылатых хищниц, похожих на человеческих женщин, про замок, озаренных холодными огнями. А также о зловещих призраках, выходящих прямо из болотного тумана; о кошмарных снах, неотличимых от яви. О снах, которые теперь не отпускают этого человека ни на ночку.

Люди (многие, по крайней мере) сочувствовали бедняге. Некоторые даже подавали. Или угощали выпивкой, если дело в кабаке происходило.

Занесло потом незадачливого путешественника и в Неделицу. Где, естественно, о его россказнях узнал Шандор Гайду. А Шандор Гайду был не из тех, кто отмахивается от сведений, могущих стать полезными. Даже если они кажутся бредом безумца.

— Ну а мы-то тут для чего? — все недоумевал здоровяк-гайдук. — Нечисть эту, что ли выводить?

— Нечисть выводить — дело, несомненно, хорошее, — молвил Гайду в ответ на такое предположение, — но этим лучше заниматься нашим правителям… владетелям с их воинствами. У них и сил побольше. Да и предназначение состоит как раз в этом. Вести людей на бой за правое дело. Что до меня… нас, то мы, конечно, хотя бы часть тех же стриг изничтожим. Даже сомнений нет. Однако цель моя гораздо ниже. Более, так сказать, приземленная.

— Сокровища! — воскликнул кто-то, будто с языка сняв.

— Именно! — Гайду даже в ладоши хлопнул, так его восхитила сообразительность одного из бойцов. — Граф… точнее, весь род его был весьма богат. Подвалы замка Боркау наверняка золотом набиты и драгоценностями — за несколько веков накопилось. Конечно, половину я беру себе, как главный устроитель похода и тот человек, который потратил на него свои кровные. Но вторую половину намерен отдать вам. Разделите между собой… те из вас, кто в живых останется. Бьюсь об заклад, обижены тоже не будете.

— Ну что? — обратился я к шедшему рядом Драгану уже на марше, когда мы снова преодолевали леса и болота. — Выходит, ты прав оказался. С нечистью мы воюем. Для того нам и серебро.

— Прав, — отозвался тот без особой радости.

«Лучше бы я оказался не прав», — слышалось в его голосе.

— Просто я не ахти какой знаток этих тварей, — продолжал я, — ну, адских… потусторонних. В приюте-то нас монашки все больше добру учили. Заповедям… про ангелов рассказывали.

— А ты ведь тоже прав оказался, — вдруг проговорил Драган, неожиданно оживившись.

— То есть?.. — с недоумением покосился я на него.

— Ну, ты говорил, что Гайду за сокровищами собрался. Так он за сокровищами и собрался, сам же слышал.