Страница 3 из 23
Сам Пётр Ильич вспоминал: «Моё быстрое продвижение, которое выражалось также в музыкальных импровизациях, не могло не вызвать удивления в тесном семейном кругу в заштатном, провинциальном местечке Вятской губернии на Урале, где прошли годы моего детства. Так продолжалось – причём мои природные способности к музыке не привлекали особенного внимания моих родителей, предназначавших меня к карьере чиновника».
Воткинск был заводским посёлком, где не было ни театра, ни какого-либо другого места, где можно было бы послушать музыку. Только в домашнем кругу, когда собирались по вечерам гости, Илья Петрович играл на флейте, Александра Андреевна играла на рояле и пела. Чаще слушали оркестрину – механический орган. У этого органа есть клавиши, а в нижней части деревянного корпуса расположены две широкие педали. Внутри корпуса находятся меха, при нажатии на педали меха раздуваются и приводится в движение вал, на который намотана бумажная перфолента (лента с дырочками) с записью музыкальных произведений. На органе можно либо самостоятельно проигрывать мелодии, нажимая на клавиши, либо прослушивать записанную на валики музыку, нагнетая воздух нажатием на педали. На валиках этого механического органа была записана популярная в то время музыка Моцарта, Беллини, Россини, Доницетти.
Оркестрина, как писал первый биограф Петра Ильича, его младший брат Модест Ильич, была «первым музыкальным просветителем великого композитора», а музыка из оперы Моцарта «Дон Жуан» была первой музыкой, которая произвела на мальчика потрясающее впечатление. Она возбудила в Пете «святой восторг, принесший впоследствии плоды». Через неё он проник в тот «мир художественной красоты, где витают только величайшие гении». «Тем, что я посвятил свою жизнь музыке, я обязан Моцарту. Он дал первый толчок моим музыкальным силам, он заставил меня полюбить музыку больше всего на свете», – говорил впоследствии Пётр Ильич Чайковский.
Чайковские жили на первых порах роскошно. Хорошее жалование позволяло ни в чём себе не отказывать. Приветливость Ильи Петровича и привлекательность Александры Андреевны способствовали тому, что их дом был любимейшим местом всего общества Воткинска. Молодёжь, приезжавшая на службу из Петербурга, и семьи англичан, состоявших при заводе, заставляли забывать отдалённость от столичных городов, чему способствовали и устраиваемые в доме начальника Камско-Воткинского завода музыкальные вечера. «После обеда были у меня квартет и трио, – читаем в одном из писем Ильи Петровича 1837 года, – флейта – я, гитара наподобие лиры – Романов: он очень хорошо играет, виолончель – Вокар, гвардеец». Когда Александра Андреевна отправилась в Петербург, Илья Петрович напутствовал её: «Пожалуйста, съезди в Павловск… и послушай там оркестр Германа, а после мне расскажи». Александра Андреевна повезла сломавшуюся оркестрину, и Илья Петрович пишет, чтобы она попросила мастера «сделать пять или больше валов хороших пьес по твоему выбору, мне бы хотелось иметь вал с вальсом Штрауса и французскую кадриль…». Он согласен, если починка и валы буду стоить дороже восьмисот рублей, сократить расходы на него, не покупать ему шубу и «тому подобное».
Однажды к Чайковским заехал офицер поляк Машевский и сыграл на рояле мазурки Шопена. Петя был потрясён этой музыкой. У него был прекрасный музыкальный слух и музыкальная память, и когда Машевский через полгода опять заехал в Воткинск, Петя сыграл ему по памяти те самые две мазурки. Машевский поднял его на воздух, расцеловал, похвалил. Однако в семейном кругу музыкальные способности Пети не производили никакого впечатления. Родители предназначали Петю к карьере чиновника. Профессия ж музыканта в то время не была престижной, да и специальных музыкальных учебных заведений в стране ещё не существовало.
Илью Петровича в Воткинске все любили. Он ведь был местный, родился в Вятской губернии. Его родители жили небогато, экономя на всем, чтобы дать образование детям. Илья Петрович писал в своей автобиографии: «Нас всех у отца было 9 человек… из сыновей я был последний. Все старшие братья мои пристроены были в военную службу… а меня, бедного мальчишку, по окончании курса в Вятском народном училище, в 1808 году матушка отвезла в Ижевский завод…». Было ему 13 лет. Он учился в заводской школе, а затем поступил в Горный кадетский корпус в Петербурге, который окончил с большой серебряной медалью. В 1837 году Илья Петрович был назначен горным начальником Камско-Воткинского горного округа. Здесь он проявил трудолюбие и большие организаторские способности, стремление внедрять передовые научно-технические идеи. Организованное Ильёй Петровичем производство высокосортного железа позволило начать строительство железных корпусов для пароходов. В 1847 г. на Воткинском заводе был спущен на воду железный пароход «Астрабад» с машиной в 130 лошадиных сил – один из первых русских пароходов. Трудами Ильи Петровича завод из убыточного предприятия превратился в прибыльный. «Всё, что я сделал для Воткинского завода, возбуждает во мне справедливую гордость, гордость безукоризненную, какую только чиновник, честно исполнивший свой долг, чувствовать может», – говорил Илья Петрович. Дважды за годы воткинского периода Илью Петровича повышали в звании: сначала до полковника, затем – до генерал-майора. За выдающиеся успехи в руководстве Воткинским заводом он был награждён орденами Святого Станислава II степени и Святой Анны.
Однако в 1848 г. Илья Петрович оставил свой пост в Воткинске «по домашним обстоятельствам в чине генерал-майора с мундиром и пенсионом полного жалованья». Домашние обстоятельства – это уменьшившееся жалованье, не покрывавшее расходы большого семейства Ильи Петровича. Завод приносил большой доход государству; разработанные Ильёй Петровичем мероприятия по удешевлению себестоимости продукции позволяли заводу работать с высокой эффективностью. Но был произведен перерасчёт «штатов», то есть финансирования, в результате чего выплаты и премии за экономию чугуна и топлива сократились. К тому же Илья Петрович был очень честным человеком и никогда не позволял взять себе лишней копейки. Он писал в департамент: «Рассудив по справедливости, я не включил себя в списки награждённых, учитывая, что за предыдущий 1833 год получил большую сумму».
Материальное положение семьи оказалось очень тяжёлым, Илья Петрович был вынужден обратиться к министру финансов с унизительным для начальника Горного округа прошением о выдаче ему 3 тысяч рублей на уплату долгов и на выезд из завода, но в этой просьбе ему было отказано. Илья Петрович вышел в отставку с пожалованием ему пенсии и чина генерал-майора. Он думал о частной службе у одного богатейшего промышленника, и надо было ехать для переговоров в Москву, да и старших детей пора было определить в учебные заведения. Самое печальное, что Фанни пришлось оставить семью Чайковских. Гувернантка и дети сжились и очень подружились и были счастливы, но Фанни не могла последовать за семейством Чайковских в Петербург. Коля и Петя должны были там поступить в пансион, а она боялась, что будет не нужна и не найдет в столице такого выгодного предложения, какое ей сделали в Воткинске богачи Нератовы, пригласив в свою семью. Расстаться с детьми ей было очень больно, потому она ушла из дома ещё до того, как проснулись дети, чтобы избежать слёз при расставании. Вечером того же дня, 26 сентября, и семья Чайковских выехала из Воткинска. Петя очень скучал, на первой же остановке он непременно захотел написать Фанни, но от горя сделал столько чернильных клякс, что письма этого не послал. Однако, приехав через две недели в Москву, Петя пишет письмо без помарок и, видимо, под диктовку взрослых: «Милая мадмуазель Фанни!.. Я уверяю вас, что каждый день вспоминаю воспитание, которое вы мне дали. В среды, помните, как я хорошо учился? в пятницы тоже, а в субботы, помните, как вы записывали, сколько у нас первых отметок в неделе. Мне хочется плакать, когда я думаю об этом…».
Описание отъезда из Воткинска мы находим и в письме Зинаиды Ильиничны к Фанни Дюрбах (уже из Москвы): «Слава богу, наше путешествие было вполне благополучно, 9 октября мы приехали в Москву … Недавно мы получили письмо от m-elle Карр. Она пишет, что в Воткинске не очень-то веселятся и в особенности в их семье. Если бы вы знали, дорогая Фанни, как они плакали, покидая нас, совсем как родные… Когда мы проезжали по улицам, крестьяне собирались и прощались с папа, называя его отец и благодетель, и видя печаль на их простых и добрых лицах, я не могла сдержать слезы».