Сборник рассказов

Смерть торговца - потусторонняя история

– Где это я? – удивился очнувшийся Михаил.

Последним, что осталось в памяти, был салон «Мерседеса», а сейчас он лежал на полу очень необычной комнаты. Похоже, что у неё не было потолка, а ослепительно-белые стены стремительно удалялись, стоило остановить на них взгляд. Из-за этого кружилась голова, поэтому он не спешил подниматься с тёплого и слегка пружинившего под руками пола. Вопрос был задан незнакомому типу, сидевшему в нескольких шагах от Михаила за обычным канцелярским столом. Тип был весь в белом и немного светился.

– Долго вы намерены так валяться? – спросил он приятным голосом. – Ах, кружится голова! Смотрите на меня или в пол. Садитесь, у нас будет долгий разговор. Неудобно вести его с лежащей душой.

– Какой душой? – не понял Гинзбург. – Что вы болтаете? Кто вы такой и как я здесь оказался?

– Нужно меньше пить, – назидательно сказал белый. – Отпустили своего шофера, нажрались как свинья, а потом сели за руль. Мало того что погибли сами, ещё и угробили вполне порядочную семью. Одного этого достаточно, чтобы осудить вас на вечные муки, но я всё-таки проведу суд. Традиция, знаете ли.

– Я умер? – не поверил Михаил. – Хватит заливать!

– Встать! – рявкнул белый и сам встал из-за стола. За его спиной развернулись два огромных крыла. Перьев на них не было или душа их не увидела из-за ослепительного света.

Гинзбург с трудом поднялся: ставшие ватными ноги едва держали. Если он и потерял тело, это никак не чувствовалось.

– Садитесь, – уже тише сказал белый и сам сел, свернув крылья. – Итак, слушаем дело души Михаила Борисовича Гинзбурга, торговца...

– Я предприниматель, – перебил его подсудимый.

– Ещё раз перебьёте ангела и будете наказаны, – предупредил белый. – Продолжим... Дело!

У него на столе появилась довольно толстая книга. Она сама открылась и быстро перелистала страницы.

– С вами всё ясно, – объявил ангел. – Как я и думал, ад без права обжалования! Есть возражения?

– Кто же так судит?.. – растерялся Михаил. – Ни адвоката, ни последнего слова...

– Я у вас и адвокат, и обвинитель, и судья, – объяснил ангел. – Можете говорить, что хотели. Вы у меня последний в смене, поэтому я никуда не спешу.

– За что ад? – спросил осуждённый.

– Это ваша чёрная книга, – ответил ангел. – Не поняли? В неё записываются все ваши грехи. Есть и белая, в которой то, что можно отнести к добродетелям.

Откуда-то сверху на книгу упал небольшой блокнот.

– Мне их взвешивать? – язвительно спросил судья. – Или поверите на слово, что ваши грехи перевешивают любовь к вашим детям и собакам?

– Я не хуже других! – крикнул Михаил.

– Вы не хуже многих, – поправил его ангел, – поэтому будете гореть в большой компании. Ворам положено вечно жечь руки. Души не чувствуют боли, поэтому вас всех вселяют в эти тела. Они не могут умереть, но прекрасно чувствуют боль.

– Я не вор!

– Кто украл мелочь у деда? – ехидно сказал ангел. – Но я даже не рассматривал детские грехи, у вас их в достатке во взрослой жизни. В России что ни торговец, то вор! Я имею в виду не рядовых работников, а хозяев. Исключения очень редки. Торговая наценка от пятидесяти до двухсот процентов – это даже не воровство, это грабёж! За чей счет куплены дома в Англии и Греции? А яхта и три шикарные иномарки? Вам с неба упали тридцать два миллиона баксов? А сколько денег вы потратили на детей и промотали на жену и любовниц? А ведь они отобраны у покупателей ваших магазинов!

– Меня не могут осудить до страшного суда! – в отчаянии крикнул торговец.

– Вам было откровение, – сказал белый, – но за прошедшие века всё забыли или переврали. Мёртвые судятся сразу и приговор тут же приводится в исполнение. Страшный суд не для них, а для тех живых, кому не повезёт уцелеть к моменту, когда у вашего Создателя иссякнет терпение. Но он очень терпелив, поэтому я думаю, что вы убьёте себя сами, а нам не придётся пачкаться. Есть что сказать?

– Я покаюсь! – уже ничего не соображая от ужаса, закричал Михаил.

– Кому нужно ваше покаяние? – пожал плечами ангел. – На Земле грехи отпускает не Бог, а священники, и это никак не сказывается на вашем посмертии. Богу не нужны ваши молитвы и восхваления. Даже Ему не под силу слушать сразу десятки миллионов людей, да и зачем? Молитвы нужны самим верующим. Они очищают души и придают людям уверенность в жизни. А каяться нужно до наказания, а не после. Даже сейчас ваши слова вызваны не раскаянием, а страхом.

Он опять встал, развернул крылья и внезапно стал абсолютно чёрным. Это было так страшно, что Гинзбург потерял сначала голос, а потом и сознание. В чувство привела страшная боль, которая терзала руки, и ей не было конца.

Холод - мистика

– Сын мой, я принял решение! – сказал отец. – После мора у нас осталось всего два крестьянских хозяйства и совсем нет слуг. Но я не хочу, чтобы ты занимался чёрной работой! Ты моя надежда и единственный уцелевший наследник рода Боже! Если и дальше будешь ковыряться в земле и носить навоз, через несколько лет станешь таким же, как наши арендаторы.

– Что я должен делать? – ощутив дрожь волнения, спросил я.

– Ты пойдешь в Париж! – ответил отец. – Мор не пощадил и благородные семейства. К тому же недавно закончилась война в Италии. Многие погибли, и этим нужно воспользоваться!

– Вы даёте мне коня? – поразился я.

– Храбрец останется здесь, – ответил отец. – Он уже забыл, для чего нужно седло, и годен только для пашни. Зачем тебе такая обуза? Дойдёшь пешком!

– Но мне только пятнадцать! – осмелился возразить я.

– Тебе уже пятнадцать! Я в этом возрасте служил королю Генриху! Сил у тебя больше, чем их было у меня, и ты гораздо проворней и искусен со шпагой. Если позволишь себя убить, я буду очень разочарован!

– Дадите денег? – смирившись, спросил я.

– Дам, но немного. После уплаты налога осталось двадцать серебряных франков, возьмёшь себе половину. Ещё дам в дорогу всю медь. Её наберётся на две сотни сантимов. Бережно трать деньги, и тебе должно их хватить. Сейчас тепло, и, если не будет дождя, можно ночевать в поле, прикрывшись плащом. В деревни лучше не заходи, питайся в трактирах. Выйдет дороже, зато безопасней. После мора не везде будут закон и порядок, а одинокий молодой путник – лёгкая добыча для уцелевших крестьян и бродяг.

– Что ещё дадите?

– Шпагу, которую привез с войны. Она для тебя великовата, но сможешь обменять в любой оружейной лавке на что-нибудь полегче. Ещё дам наш пистоль.

– К нему давно нет пороха, – сказал я. – Зачем тащить с собой бесполезное железо?

– Подумай головой! – рассердился отец. – Пороха нет, но об этом никто не знает. Можно кого-нибудь припугнуть, а если не хватит денег, тогда продашь. Ещё возьмёшь еду и грамоту, которую заверил наш граф. С ней никто не усомнится в твоем благородстве!

Когда отец закончил свои наставления и ушёл заниматься делами, я забрался на сеновал, чтобы дать волю слезам. Без свидетелей можно было ненадолго забыть о гордости и выплакать свои злость и обиду. Я не родился наследником, им был старший брат, который пал жертвой мора. Вместе с ним умерла сестра, а мать не смогла вынести роды семь лет назад. Год назад у моего отца шевалье де Боже было два десятка крестьянских хозяйств. Он тоже занимался землей и разведением скота. Конечно, всю чёрную работу выполняли батраки. Мор, который обрушился на Нормандию в одна тысяча шестьсот тридцать втором году от рождества Христова, обезлюдел земли графства Мортен. Странствующий монах, который получил у нас приют на два дня, рассказал, что чума была не везде, в иных местах вообще не болели. И за что нас покарал Господь? А теперь я должен покинуть дом и идти в столицу без лошади и почти без денег! Была надежда на то, что отцу удастся устроить меня у графа, но результатом его поездки была только грамота, подтверждавшая мою принадлежность к роду Боже. Я злился не на отца, который хотел мне добра и не мог дать больше того, о чём говорил, а на свою судьбу. Вряд ли у меня получится добраться до Парижа, а если доберусь, кому там будет нужен такой, как я? В тот день я слез с сеновала, только когда подвело живот. Надо было помогать отцу, но меня охватили безразличие и тоска. Он не упрекнул и молча положил на стол лепёшку с сыром. Ночью я плохо спал, а утром поели то, что было недоедено вечером, и я стал собираться в дорогу. Приличной одежды мне не шили, поэтому отец отдал сорочку, колет и штаны, оставшиеся от брата. Сапоги у меня были свои, как и плащ.