Страница 9 из 11
Когда мы закончили раскладывать пирожные, в магазин начали входить люди. Я мало что понимала, говорила еще меньше, но бабушка первое время вполголоса синхронно переводила:
— Это синьор Марио. Поздоровайся с ним.
— Буонджороно! Добрый день! — это слово я репетировала по раз пятьдесят в день и, похоже, итальянцы меня понимали, почтительно улыбались и отвечали тем же.
— Это синьора Роза.
— Буонджорно!
— Сальве, Сандра. Как поживаете? Красивая у вас дочка.
— Это моя внучка.
— Очень милая. На вас похожа.
Как мне рассказывала бабушка, я в точности повторяла то, с чего начался и ее новый этап жизни. Днем я помогала ей в магазине, который в тайне ото всех называла “зефирный рай”, а вечерами учила итальянский и слушала рассказы Сандры о том, как она училась жить по-итальянски.
— Бабушка, я никогда не научусь говорить на их языке!
— Потому, что ты слишком комплексуешь! Это ведь нормально. Дети тоже не сразу начинают разговаривать, делают много ошибок, падают, снова поднимаются. Это не должно тормозить твоего желания общаться.
— Это ужасно! Я никогда не смогу говорить как ты! Ты будешь меня стыдиться!
— Глупенькая! Многие из них и на своем-то языке не умеют хорошо разговаривать! Ты знаешь, сколько трудностей вызывает у самих итальянцев passato remoto (Давно прошедшее время в итал. языке)? Впрочем, в обыденной жизни многие вещи решаются в более простых глагольных временах. Изучение теории оставь для учебы в университете.
Я сижу и размышляю о том, что совсем не прочь провести остаток своей жизни среди пирожных и тортов. Но бабушка другого мнения:
— Нет, университет тебе нужен, чтобы ты могла найти себе друзей. Ну и культурный уровень свой повысить. Ты же не можешь жить без высшего образования, — в этом она мне очень напомнила маму.
В восемь вечера бабушка закрывала кондитерскую, снова меняла кроссовки на каблуки, надевала шубу, даже когда на улице было плюс пятнадцать, красила губы ярко-красной помадой, и мы шли делать круг почета по площади святого Франциска. Потом садились за столик в баре «У Витторио» с видом на кафедральный собор святого Франциска и заказывали два кофе маккиато, обязательно со стаканом воды. А после того, как официант приносил нам заказ, бабушка оплачивала, накидывая двести лир чаевых. Потом она медленно и элегантно доставала свою «Тоскану» из портсигара, и я замечала, как оживали мужчины вокруг, замолкали, оборачивались на нее, ожидая, как она обнимет своими губами шоколадного цвета шершавый торс сигареты, чтобы наперегонки помочь ей ее зажечь.
Я все еще с трудом переносила этот едкий кислый травяной запах, но соревнование «зажигателей» бабушкиных сигар меня порядком веселили. Победитель даже премию свою получал, которую я называла “улыбкиссима”, улыбка в превосходной степени, за которую ей вполне могли присудить приз самой красивой во всей вселенной.
Полагаю, что именно так у бабушки завелся поклонник, который дарил ей по пятницам большую корзину с розами. Эти дары имели самые высокие шансы на выживание. Все остальные букеты, которые доставлял флорист, заканчивали свою жизнь в мусорке.
В это воскресенье, мы как обычно, варили мясное рагу для уже готовой яичной лапши — длинные, широкие полоски теста, замешанного из шести желтков, белки же бабуля смывала холодной водой в раковине. Дед бы удавился, если бы я решила повторить это на нашей ташкентской кухне. Шесть яиц для лапши в той реальности были непростительным буржуйским расточительством, а смывать белки могла позволить себе только дочь расстрелянного зажиточного кулака, типа бабушки, о чем не забывал частенько упоминать дед: “Госпожа, мать твою!”
— Рагу получается особо деликатным, если варишь его не менее трех часов на маленьком огне, помешивая. И смотри, булькать оно должно едва-едва, — она делает дирижерский жест руками, потом протягивает мне деревянную лопатку и ставит таймер на три часа.
— Чтоооо? Три долбаных часа мне надо стоять над ним с лопаткой?! Это не закончится никогда! — возмущаюсь я.
— Нетерпение — плохая черта для девушки. Так ты никогда не найдешь своего принца.
— Не очень-то я его и хочу, — бормочу себе под нос.
Но потом брала деревянную лопатку и смиренно мешала, все три часа мечтая о том, что мой принц будет очень похож на Леонардо, разве что профессию я бы ему заменила на нечто более земное. Кондитер или врач, на крайний случай. Запахи лаврушки, розмарина, жареного лука с сельдереем и красного вина вводили в измененное состояние сознания, и я видела, как за моей спиной вместе с бабушкой за столом сидели родители и рассказывали, что баба Нюра ни за что и никогда не отпустит сюда деда. Особенно на эту кухню из темного дерева с вышитыми белыми занавесками, где за столом в розовом пеньюаре с сигарой во рту сидит Сандра и режет лапшу, замешанную из шести желтков.
В дверь позвонили. Бабуля стряхнула руки, вытерла их о фартук и приказала:
— Пойди открой. Я сейчас.
Баба Саша исчезла в ванной, а я открыла высокому, привлекательному мужчине с коробкой пирожных в одной руке и букетом роз в другой. Его некогда темные волосы уже почти побелели, будто кто-то пересолил, а в сине-бирюзовых глазах, словно зелёные ящерицы, скакали отблески от коридорных ламп.
— Ничего себе! Выходит, ты и есть Ассоль. Che bella! — кажется, он сказал, что рад видеть меня и что я красавица.
Я засмущалась и крикнула:
— Бабушка, это к тебе!
Мужчина вручил мне коробку с пирожными и корзину с пахучими бордовыми розами. Похоже, он хорошо разбирался в предпочтениях бабушки.
— Уже иду, — отозвалась она из ванной. Я обратила внимание, как он несколько раз поправил полы пиджака, когда услышал ее голос.
В дверях появилась бабушка в темно-красном бархатном платье и такого же оттенка помаде на губах и поцеловалась с ним по-дружески поочередно в обе щеки.
Ее глаза светились и, чтобы не показывать это мне, несколько театрально приказала:
— Ассоль, накрой же скорее для моего друга! — она сделала акцент на последнем слове, будто я не понимала, что ради друзей не меняют наряд и не красят красной помадой губы.
Я передала бабушке принесенные подарки и она, ставя их на столик перед диваном, с раздражением произнесла:
— Алекс, я тебе благодарна, конечно, но не понимаю, зачем нам пирожные, если я сама их делаю? И потом, разве ты не знаешь, кто на самом деле лучший друг женщин?
— Сандра, ты просто чудо! — снова засмеялся Алекс.
Нет, это я не придумала. Это было синхронным переводом слов бабушки, как и его последующие расспросы, хорошо ли мне живется в этой стране, появились ли у меня друзья и прочее.
Затем Алекс стал рассказывать что-то про своего сына, который жил в Швеции или Швейцарии, я толком так и не поняла. Затем он подсел к бабушке на диван, и они принялись между собой о чем-то ворковать.
“Ха! Друзья! Так могли разговаривать только влюбленные!” — подумала я. “Кажется, я догадываюсь о причине ее побега сюда”.
А когда после еды бабуля достала сигару все из той же металлической коробочки с изображением, которое оказалось на самом деле куполом Брунеллески, Алекс поднялся, достал зажигалку, щелкнул ею и поднес к сигаре, нежно положив другую руку на бабушкино плечо.
В его жестах было столько чувств, что будь я на месте бабушки, я бы в тот вечер его никуда не отпустила, отправив внучку к соседке Рите. Тем более, что там есть красавчик-внук, с которым мы все еще никак не встретимся, но которого тоже зовут Леонардо, как и того парня на сцене Сан-Ремо.
Потом мы пили чай с пирожными, но бабушка к ним даже не притронулась. Когда я услышала в их разговоре слово “политика”, бабуля неожиданно вспылила:
— Пока нашим регионом будут управлять левые, в жизни мало что изменится.
— Сандра, давай не будем о политике. Иначе мы снова с тобой поссоримся.
Но бабушка ему что-то буркнула. Алекс встал и засобирался, протянув мне на прощание руку:
— Чао, Ассоль.
— Чао, Алекс, — ответила ему я рукопожатием, а сама подумала: «Очень приятный персонаж ее романа. Дед с его похмельным синдромом ему уж точно не ровня. И костюмчик щегольской такой, и шелковый белый шарфик, и очень приятный влекущий запах».