Страница 2 из 5
Уже тогда у меня начало формироваться отношение к мужчинам. Для меня это были странные субъекты, которые появляются из ниоткуда, а потом исчезают в никуда.
На деле же все было иначе. Как я догадываюсь теперь, мой отец вел дела с братом Инги по кличке Микроб. Дела были явно бандитскими. А вот ее муж на тот момент был при других делах – связанных с ЮКОСом. Сейчас он сидит в тюрьме.
С тех пор таким квартетом – мы с мамой, Инга и Оля (я ее никогда не называла тетей, только по имени) – мы часто проводили время. Иногда к нам присоединялась дочь Ольги Эля.
Имя Эле дала моя мама. Она младше меня на пять лет. Мы с Элей были очень близки в детстве: одинаковые игрушки, одинаковые рейтузы, ей даже перешел по наследству мой горшок в виде большого желто-оранжевого слона с глубокими синими глазами.
Инга никогда не брала с собой Машу, и в этом я чувствовала свое превосходство перед ней. Хоть она и была чуточку старше меня, во взрослых разговорах она участия не принимала.
Я всегда чувствовала себя комфортно в обществе взрослых людей, и мне казалось, что они воспринимают меня как ровню. До меня часто доносились обращенные к моей матери фразы о том, «какой у нее все-таки умный ребенок». Моему развитию уделяли много внимания: спортивно-бальные танцы, уроки английского языка, чтение. Мне искренне нравилось заниматься всем этим, но особенно я любила очаровывать взрослых.
Вы наверняка решите, что меня допускали до взрослого мира, рассчитывая на мое непонимание. Но поверьте, я знала все их секреты, давала советы и была свидетельницей эпизодов, которые, возможно, были мне не по возрасту, но многому меня научили. Сегодня я, став их ровесницей, благодарна им за это.
Вообще я чувствовала себя среди них маленькой женщиной. Мне даже казалось, что я знаю лучше и больше, чем они. Помню, как представляла себя молодой девушкой, одетой во все белое: на мне брюки клеш, водолазка, шубка, остроносые сапоги на шпильке, у меня аккуратно уложенные кончиками вовнутрь каштановые волосы чуть ниже плеч, я еду на белом джипе и почему-то приезжаю в свой детский сад, но все мои одногруппники – еще дети, а я уже взрослая.
Уже тогда у меня начало формироваться отношение к мужчинам. Для меня это были странные субъекты, которые появляются из ниоткуда, а потом исчезают в никуда. Справедливости ради надо сказать, что иногда они оказывались рыцарями-спасителями. Например, однажды зимой мы заглохли с мамой на дороге, но приехал приятель Инги и довез нас на своем Land Cruiser. По дороге он пытался флиртовать с мамой, но она очень сдержанно и спокойно ответила, оборачиваясь на меня с переднего сиденья, что замужем и у нее есть ребенок. Он с пониманием снял с зеркала заднего вида брелок в виде боксерских перчаток и подарил его мне. Милый жест. Хотя бокс меня не очаровывал, но вот теплота со стороны мужчины…
Я не очень помню прямое участие отца в моей жизни. Ну был поход в зоопарк, был подарок в виде светящейся палочки. Еще он напугал меня, натянув на себя уродливую резиновую маску, наорал на меня за мой испуганный плач и сказал матери: «Заткни этого ублюдка». Друг отца, присутствовавший при этой сцене, встал на мою сторону и сумел меня тогда успокоить. О своем отце плохого я помню больше, поэтому я переполнена обидой. И чуть ли не в каждом мужчине я вижу его и поступаю всегда так, чтобы показать свое превосходство: «Я могу без тебя. Я ненавижу тебя. Смотри, что ты безвозвратно потерял».
Мой отец страшно избивал мать. Мы с семьей переехали от бабы Кати в отдельную квартиру в 1999 году, и с тех пор отец слетел с катушек. Стало больше наркотиков, больше неадекватных состояний, сплошные скандалы и животные оры.
У наркоманов абсолютно нечеловеческое поведение: они зависают, как роботы, их взгляд ужасен. За несколько лет, проведенных с наркоманом в одном доме, я научилась моментально определять торчка. «Глаза как у бешеного таракана» – так мы женской половиной семьи называли дикий взгляд кайфариков с бегающими зрачками.
Я так ненавидела отца, что была настроена его убить. Как-то мы были дома втроем, смотрели телевизор, и вдруг он попросил принести ему сок. Я вызвалась это сделать. Пошла на кухню, налила сок и туда же плеснула водки. По моему детскому предположению, эта штука должна была сжечь его изнутри. Я поднесла стакан, предвкушая страдания этого чудовища. Он сделал глоток и с ожесточением посмотрел на меня: «Там что, водка? Олеся, на, попробуй!» Она все поняла, отпила из стакана и сказала, что ничего не чувствует. Господи.
Я не оставляла попыток избавиться от него и позже, когда он обменял наш черный Chaser на полтора килограмма «белого». Я подошла к пакету, стоявшему на стиральной машине, и натерла туда мыло. Мама увидела и быстро все убрала, попросив меня больше никогда так не делать.
Баба Катя пыталась спасти сына, не дать ему уничтожить себя. Она не хотела, чтобы с ним случилось то же, что с ее племянником. Тому было восемнадцать лет, когда его сажали в деревне на цепь, чтобы не сбежал. Но однажды, когда вся семья была дома, он зашел в туалет, укололся и умер там же от передозировки. Об этом невозможно писать без слез, это раздирает сердце. Мне жаль не этих ребят, а их матерей. Но, думаю, своей безотказной любовью эти женщины убили своих детей.
Баба Катя была цыганкой. Она прожила очень непростую жизнь, и у нее сложный характер. Но бабушка оказала на меня огромное влияние, надо сказать, позитивное. Правда, ей удалось навязать мне глубокое чувство вины, но, поверьте, в моем случае это наименьшее из зол. У нее часто бывали сильные приступы головной боли. Помню, как однажды мы пришли к ней с мамой, а она от боли била руками по оконному стеклу и кричала. Мама стояла и плакала.
Моя Катя родилась с больными ножками и первые два года жизни провела в больнице. Врачи предлагали ее родителям отказаться от нее, но они ее не оставили. Впоследствии она безгранично любила своего отца, Иннокентия, а вот мать, бабушку Женю, недолюбливала. С первого класса Катя со своей младшей сестрой Таней вместо уроков «ходили по карманам», после чего их мать с удовлетворением вытряхивала из их школьных портфелей деньги и кошельки. Обе они окончили только восемь классов школы и рано повзрослели.
Катя вышла замуж в пятнадцать лет. Ее муж Петр был очень красивым мужчиной, зеленоглазым Казановой и жутким алкоголиком. У него было четырнадцать братьев и сестер. Катя должна была обстирывать и кормить всю эту ораву, пока Петька гулял направо и налево. В 1975 году родился мой отец Саша. Петр в то время сидел в тюрьме. Катя же продолжала промышлять щипательством, а когда Саша подрос, брала «на дело» и его. Они заходили в автобус, Катя высматривала какую-нибудь дорого одетую бабенку, незаметно доставала у нее «гануро» (кошелек на цыганском), а потом сильно щипала маленького Сашу: «Ру! Ракир, со ту чадэс!»[1] «Ой, остановите автобус, ребенку плохо!» – кричала она. Автобус останавливался, они выходили. Дальше Сашеньке надо было сделать вид, что его тошнит в кустах, а потом они убегали.
Бедный Саша натерпелся. Когда Петька спустя шесть лет вернулся из тюрьмы, он часто напивался. В таком состоянии он хватал нож и гонялся за женой и ребенком по всему микрорайону. Они прятались от него в кустах или у соседей. Не помню, в какой момент бабушка Катя ушла от Петра. Знаю, что сына в первый класс она не проводила: ее поймали. «Помнишь, сука, как мы обещали вас, маленьких, посадить? Положи сюда пальцы», – сказал в отделении мент и со всей силы прищемил ей пальцы ящиком письменного стола. Бабушку действительно несколько раз ловили с сестрой по малолетству. Попадалась она и с грудным Санечкой. Но тогда судья была очарована моим маленьким папой – темненьким, хорошеньким малышом – и дала Кате условное. Но на этот раз ей дали четыре года.
Саша рос, окруженный женской заботой и лаской: пока Катя была «на зоне», его воспитывали моя прабабушка Женя и ее дочь Света. Но хотя мой отец рос среди женщин, в нем не было ничего женского, он был самым настоящим мужчиной.
1
Плачь! Говори, что тебя тошнит (цыг.).