Страница 20 из 57
— Наша вера не позволяет производить… — Женщина замолчала и попыталась подобрать слова, закончив брезгливым: — Подобное. Я вообще не понимаю, зачем моего мужа затащили в больницу. Кто вам разрешил осквернять храм его души? Что же нам теперь делать? Как забирать?
— Нет такой религии, которая бы запрещала обращаться к врачу, — сказала я как можно увереннее, покидая кабинет.
Потому что стало страшно. Этой женщине бы показаться психиатру. Ее муж умирал, а она была против того, чтобы он попал в больницу.
Первым делом я залезла в документы в поисках этого Турова. Нашла. Зарычала.
Эта психанутая заставила его умирать в долгих муках! Страшно даже представить, что испытывал Игорь с таким набором заболеваний. Как он вообще до больницы добрался — непонятно. Дочитала до конца и поняла как. Дочь. Та беременная, которой стало плохо. Похоже, она вызвала скорую или увезла отца в больницу самостоятельно. Потного, с одышкой, хрипами. Пневмония была настолько запущена, что его не удалось спасти.
Я поняла, что не осилю сейчас вернуться и все объяснить этой женщине. Спокойно, без наездов и угроз. Мне ее прибить хотелось за то, каким мукам она подвергла мужа. Да и дочь тоже. Но это нужно. Поэтому вернулась с документами и постаралась спокойно объяснить.
Но эту очкастую не волновало, что ее муж погиб. Ее беспокоило только то, что это было как-то не так.
— Возьмите ручку и бумагу. И напишите все в письменной форме на имя главного врача. После чего покиньте помещение.
В итоге она отказалась забирать тело мужа и написала отказ от захоронения, обвинив врачей в нарушении ее прав. Я посмотрела на бумажку, перед глазами возник труп Гришки, который при живых родственниках так же лишился достойного захоронения. Я не могла понять в той ситуации, как понять здесь? Ведь по их же религии положено почтить умершего, но потому что кто-то там задел какой-то там храм, его не только решили лишить достойного захоронения, но и заставили умирать в муках. Подумала и порвала заявление. Пойду обходным путем. Я же обещала той беременной позаботиться об ее отце. И я это сделаю. Видимо, девушка предчувствовала, что может произойти что-то подобное, если не позаботится о своем отце самостоятельно. Первым делом стоило найти ее контакты. А пока сделаем вид, что этой бумажки нет и не было. Неправильно ли это? Да, неправильно, но единственно верно для меня.
А религия… она для того, чтобы дарить силы справиться с утратой. Так, моя мама пережила смерть мужа гораздо легче, чем я — отца. Но религия не должна запрещать обращаться за помощью. Откуда вообще у людей в нашем городе такие мысли? Ведь с мамой по этому вопросу я работаю уже много лет. Хотя бы уже есть сдвиги.
Несмотря на изменения в Наташиной ситуации, настроение было катастрофически испорчено. Но отказываться от посещения бабы Фаи я не стала, купила ее любимых конфет и чая для ее соседки Лидии. Покупая последнее, сжалась от чувства вины перед той старушкой в прощальном зале. Я же ей налила настолько ужасный чай, что она даже не смогла его допить. Ее тоже звали Лидой.
Наверно, именно это ощущение заставило выбирать чай особенно тщательно, пусть и для малознакомой мне пожилой женщины.
Палата встретила меня тишиной. Одна женщина спала, другая вязала, а баба Фая читала.
— Людонька! — заметила меня заядлая читательница. А я ощутила укол вины повторно, потому что не догадалась принести новую книгу, эту, насколько я помню, старушка уже читала. Что находит женщина семидесяти лет в романах с нефритовыми жезлами — я не представляла. Иногда она зачитывала особенно интересные отрывки или пересказывала историю какого-то рыцаря или лорда. Я краснела, а соседки хихикали. Ведь даже их слабый слух не мог позволить пропустить такой веселый для них момент.
Положила конфеты на тумбочку «своей» бабули. А чай — рядом с вязальщицей. Получила море благодарностей, которые невозможно было бы услышать от любого другого человека даже за гораздо большее деяние.
Присела рядом с бабой Фаей и погрузилась в ее рассказы о больнице и книгах. Здесь подавали ужасную пищу, персонал постоянно настолько загружен, что вряд ли успевал даже здороваться. Но бабуля всегда была довольна и хорошо обо всех отзывалась. Ее послушать — так здесь не палата для неизлечимо больных раком, которым и жить-то осталось от силы пару лет, а Мальдивы.
Фаина Семеновна мне не бабушка. Хотя я ее так однажды случайно назвала, а ей безумно понравилось. После этого так и повелось. Я ее зову бабушкой, она меня внучкой. А познакомились мы с ней у меня на работе. Баба Фая до последнего не верила, что у нее подтвердили злокачественное образование. Она часто ходила в морг и просила пересмотреть стекла. Была уверена, что мы все ошибались и опровергнем диагноз. «Я молоденькая, а вы тут такое пишете. Невозможно», — шутила улыбаясь семидесятилетняя старушка. Этим она мне и понравилась. Не отчаивалась, веселилась. Жила.
Мы много болтали, угощали друг друга конфетами и жаловались на судьбу. Удивительно, но больше всего баба Фая сетовала, что не сможет часто видеть свою настоящую внучку перед смертью. Потому что та работает и учится в другом городе. Более того, она отказалась от дорогостоящего варианта лечения, сообщив внучке, что все, что могут сделать врачи, сделают бесплатно. Подобный подход я не приветствовала, считая, что жертвенность — это минус для обеих сторон. Бабушке сокращает жизнь, а на ее внучку потом навалится грузом вины, когда та узнает, что могла помочь. Но бабуля заявила: «Один год дороги не сделает. А малышке деньги сейчас очень нужны. Это моя жизнь, Людонька. И мое решение».
Удивительная женщина, правда? Как будто престарелая бизнес-леди. Такую более вероятно встретить в каком-то дорогом отеле, а не в государственной больнице. Но потом она добавила: «Тем более для окружающих я уже умерла, когда мне поставили диагноз». И это правда — наблюдаю подобное день за днем. Что у престарелых, что у неизлечимых. Как будто они умирают в какой-то точке до остановки сердца. Иногда за день, а иногда за несколько лет.
Почему-то считается нормальным, что неизлечимо больной или катастрофически пожилой — значит, обязан находиться в отвратительных условиях и не иметь никаких потребностей. Гораздо ужаснее другое. Сами уходящие тоже считают это нормой. Одна баба Фая и выбивалась из этого потока. Никому не позволит на себя кричать, не стесняется заказать вкусненькое и бойко расскажет о нефритовом жезле лорда Монтгомери. Тогда как ее соседка — старушка по имени Лида, которая сейчас прижимала к сердцу пакет с чаем, — постесняется попросить даже поменять подгузник. И никогда ничего не попросит, с трудом вталкивая в себя противную больничную еду или странный навар, принесенный дочерью. Я-то и про чай узнала только благодаря одной сцене, случившейся в один из моих визитов.
Дочь Лидии ругала ее за то, что та не выпила тот странный навар. Ведь дочка так старалась и готовила. Да и вообще из всего диалога выходило, что Лида должна быть благодарной за все те муки, что испытывают из-за старушки ее родственники. А ведь мать всего лишь попросила чая. Даже не сготовить что-то, просто купить заварной чай. Но в ответ — обвинения.
Неужели если человека нельзя вылечить, то он больше не человек? И он не хочет вкусно есть, общаться, смеяться, шутить, находиться в чистоте и пить хороший чай?
К другой старушке (не знаю, как ее зовут), которая сейчас спит, никто толком и не приходит. А явившиеся просто обмениваются фразами и уходят. Им важнее выяснить, кто виноват, что делать, и пофантазировать, осуждая, чем помочь бабуле жить дальше. Жить в том смысле, чтобы все еще быть частью семьи и общества. Потому что лишний год такой ужасно одинокой и оторванной жизни дела не сделает. Поэтому я прекрасно поняла, что имела в виду бабушка Фая.
— Внученька, ты лучше расскажи, как ты? — вспомнила наконец баба Фая, что уже перессказывала сюжет этой книги. — Как Мишка твой поживает? Ты почему сегодня такая бледная и нахмуренная? Даже не порозовела от моих рассказов.