Страница 7 из 10
– Так что вы предлагаете мне и чего хотите? Ну, смелей же…
По правде говоря, он совсем не понимал, зачем ему это выяснение отношений. Скорее всего, он поступил так под влиянием выпитого в харчевне бордо или из-за своей дурацкой манеры разыгрывать всех, за что ему неоднократно доставалось.
Неуместное остроумие губит самоуверенных молодых людей, поскольку. всему есть мера. Нужно соблюдать чувство реальности, ибо немало умников пострадало от непонимания простейших казалось бв вещей. У таких язык то и дело оказывается проворней мысли, а внутренний взор не видит ничего дальше собственного носа. Острословов редко любят, поскольку трудно выносить их колкости и дьявольское остроблудие. Ими восхищаются издали, но никто по-настоящему не ценит их. Эти весельчаки изначально оказывались обречены на уничтожение, но понимают это далеко не все, тем не менее острословы ничего не могут с собой поделать. Их темперамент диктует им манеру поведения. Да иначе и быть не может, хотя каждый имел возможность прочесть свою судьбу на своей левой ладони, как уверяют хироманты…
«Бог с ним, с этим святошей, мне от него ничего не нужно, не детей же с ним крестить», – машинально подумал Франсуа, видя двусмысленное положение, в котором оказался священник, и приподнял бровь:
– Уж не желаете ли вы сказать, что то, что угодно кюре Сермуазу, желает сам Господь? Смелый посыл, только он здорово смахивает на приступ гордыни, а то и на всплеск слабоумия. Право, смешно и в некоторой степени комично слышать такое из ваших уст. Не слишком ли вы самонадеянны и не много ли на себя берете? Не заигрались ли часом? – поинтересовался Франсуа.
Тут какой-то желтый свет вспыхнули и мгновенно потух в глазах соперника. Если бы молодой повеса заметил этот всполох в зрачках собеседника, то, верно, заподозрил бы неладное, понял, что перешел некую грань дозволенного, и пожалел о том, что так прямолинейно выразился.
Подавив внезапно вспыхнувшую в душе ненависть, кюре сделал вид, что не обратил внимания на вызывающий тон собеседника, и как ни в чем не бывало изложил суть своего предложения, план которого заранее продумал и не желал отступать от намеченного.
– Твой кошелек пуст, как мошна нищего, просящего корку хлеба на церковной паперти. Мир полон соблазнов, а человеческая жизнь слишком коротка и быстротечна. В твои годы у каждого такой зверский аппетит, что хочется есть за двоих, а пить за троих. Помню, я испытывал такое же в юности, но с годами умерил свои страсти. Сейчас мало что изменилось с библейских времен, или ныне дети родятся иначе, чем встарь? Может, ныне они производятся на свет не из чрева матери, а из ее головы? В самом деле, молодежь стала так говорлива, что хочется заткнуть себе уши, а ей глотку.
Франсуа не стал спорить о том, в чем ничего не понимал, а лишь неопределенно кивнул, заметив:
– Нет, думаю, род человеческий ничуть не изменился. Во всяком случае, мне о том ничего не известно.
– Вот видишь! Для удовлетворения своих страстей каждому всегда нужны деньги, а человек, обретает материальный достаток только с годами, тогда, когда ему уже ничего не надо, кроме спасения своей грешной души. Все минуло, впереди нас ожидает лишь наспех вырытая пьяным могильщиком яма, и более ничего… Если ты этого не уразумел до сих пор, то вряд ли постигнешь и в дальнейшем.
– Да, Париж – город похоти и соблазнов, а древнеримская богиня Фортуна изменчива и непостоянна, – согласился Франсуа. – Ну так что с того, или вы хотите предложить мне что-то конкретно?
– Вот именно. Если ты выполнишь то, о чем я тебя попрошу как христианин христианина, то я отблагодарю тебя по мере своих скромных сил и возможностей, – понизив голос, вкрадчиво продолжил священник. – Скажем, сорок серебряных экю тебя устроят?
Франсуа машинально прикинул. Да, сорок серебряных монет очень пригодились бы, как, впрочем, и любая другая, пусть даже менее значительная сумма. Не вполне поняв замысла кюре, немного помолчав и не зная, что ответить, молодой человек заметил:
– Вы просто весельчак, мэтр, и страшный богач. Более того, невероятный транжира. Не приходитесь ли вы родственником богачу Жаку Кера[21]? Что до меня, то, к сожалению, такая сумма не спасет мою заблудшую душу от геенны огненной. Спасибо за сострадание и желание помочь мне, как христианин христианину, но я не могу принять такую щедрую помощь, ибо она слишком странно попахивает. Так, верно, смердели те тридцать сребреников, которые Иуда Искариот получил за Иисуса Христа от иудейских первосвященников. Церковь учит нас, что в корыстолюбии и гордыне берут истоки многие прочие пороки, потому я принужден отказаться от сделанного мне великодушного предложения и остаться в своем убожестве и нищете.
Сермуаз однако посчитал, что высказывание Франсуа противоречит здравому смыслу. Он призадумался, не в силах постичь сего казуса, но в конце концов решил, что лиценциат просто набивает себе цену, так как ничего другого не приходило ему на ум.
Кюре в самом деле не принадлежал к числу скупердяев, трясущихся над каждым денье, потому предложил:
– Хорошо, ты получишь не сорок, а сотню экю с условием, что отправишься продолжать образование в Болонью. Там готовят юристов для папской курии. Или в Падую, где разрешено являться на лекции со шпагой. Тамошние университеты славятся на весь христианский мир. Надеюсь, тебя это устроит?
– Вы это серьезно, святой отец?
– Само собой. За те деньги, что ты получишь, ко всему прочему можно посетить Рим и услышать воскресную проповедь его святейшества. Древнее изречение гласит: «Путешествия избавляют от предрассудков», и это правда. Так воспользуйся такой возможностью. От тебя требуется лишь самая малость: не появляться на улице Сен-Жак…
– И это за такую ерунду, такие деньги! Если желаете, то я готов обходить стороной и другие улицы, чтобы только доставить вам удовольствие. Скажем улицы Сен-Мишель, Сен-Дени или какие-нибудь еще, – приняв озабоченный вид, принялся уверять священника Франсуа.
– Так ты принимаешь мое предложение или нет? Если да, то вот тебе сорок экю, остальное получишь завтра у ворот, через которые покинешь Париж. Ну а коли нет, то я умываю руки, подобно римскому префекту Иудеи Понтию Пилату[22]… – при этих словах Сермуаз достал из-под сутаны кожаный кошель и чуть подкинул его на руке. Раздался мелодичный перезвон монет.
От веселящего слух и душу звона содержимого кошеля лицо лиценциата расплылось в довольной улыбке. Уловив, какое впечатление произвели на молодого человека мелодичные звуки монет, священник по-отечески положил руку ему на плечо. «Такому не устоять перед соблазном. Чуть поломавшись, он согласится на мое предложенное», – решил священник, считая, что они почти договорились, и начал излагать суть их соглашения.
– Это, конечно, заманчиво, но, к сожалению, никак не возможно, поскольку противоречит моим убеждениям, – прервал его Франсуа.
– Чем, чем? – не понял Сермуаз, и легкая судорога пробежала по его лицу. Ему показалось, что он ослышался, потому непроизвольно потер сначала левое, а потом правое ухо. «В самом деле, какие такие у этого оболтуса могут быть убеждения?» – подумал кюре, нахмурился и попросил: – Сделай милость, повтори еще раз то, а то я в последнее время стал глуховат.
Франсуа с невозмутимым видом повторил свои слова. В воздухе повисла странная, недобрая тишина. Наконец уразумев, что ему отказали, священник как-то нервно пожал плечами. Странно, очень даже! Впрочем, это, может статься, не совсем окончательный отказ, а лишь средство помучить его и получить побольше, потому он лишь холодно заметил:
– Коли ты отказываешься покидать Париж, то оставайся. Только по крайней мере обходи стороной улицу Сен-Жак. Больше от тебя, собственно говоря, ничего и не требуется. Остальной город в твоем распоряжении, можешь ввергнуть его в пучину разврата или свести с ума своими безумными балладами. Меня это не интересует и не касается, – опустив глаза и нервничая, словно вероотступник, продавший душу Дьяволу, молвил Сермуаз.
21
Крупный французский купец, предприниматель, наживший огромное состояние. В 1451 году был ложно обвинен в государственной измене, но бежал из тюрьмы и умер на чужбине в 1456 году.
22
Наместник Иудеи с 26-го по 36 год.