Страница 4 из 10
Однако отрицание одной потребности не приводит к тому, что человек вовсе перестает желать. Он начинает испытывать потребность в чем-нибудь еще: сначала, к примеру, в не однообразной пище, а в разнообразной; сначала хоть в какой-нибудь одежде, потом в теплой одежде, потом в теплой и удобной одежде, потом в теплой, удобной и красивой одежде; сначала хоть в какой-нибудь крыше над головой, потом в уютном доме, потом в большом, уютном и красивом доме. Другими словами, качество переходит в количество, происходит количественный рост потребностей, которые требуют удовлетворения и находят его благодаря накопленному опыту, новым открытиям, изобретениям и идеям в дальнейшем качественном совершенствовании производительных сил. Оно заключается, с одной стороны, в создании принципиально новых, до сих пор неизвестных средств и методов производства, с другой – в повышении производительной силы труда, когда одна единица рабочей силы начинает производить большее количество продукта, из-за чего потребности, первоначально доступные единицам, становятся доступны сначала большинству, а со временем – всем. Вот, к примеру, эти стулья, на которых мы сидим. Еще несколько веков назад они могли бы стать украшением покоев какого-нибудь знатного барона, а теперь стоят в каждом доме.
Или, например, автомобиль: еще в начале века первые автомобили, на которых мы теперь даже не рискнули бы передвигаться, могли быть собственностью лишь очень состоятельных людей. Теперь же в экономически развитых обществах они доступны большинству.
III
От таких совсем неинтересных ей разговоров Ленку стало клонить ко сну. Она намаялась за день, до обеда постирав, приготовив кушанье, которое теперь в основном стояло на столе, а после обеда помогая Федьке на пасеке. Звуки чужого разговора доносились до нее всё глуше и глуше, пока она и вовсе не заснула прямо здесь, сидя на диване. Но перед этим она всё ж успела подумать, что Игорь Николаевич такой же недоумок, как и все остальные мужчины, и что завтра ей опять придется рано вставать, обслуживать гостя, а если тот уедет, перестирать использованное им постельное белье.
И приснился Ленке сон, будто…
Стоит она на берегу не то моря, не то озера – всё, что впереди, покрыто густым непроницаемым туманом. Она стоит одна, по привычке перегнувшись через борт моторки, и пытается разглядеть уже не то, что находится на дне лодки, а что там – впереди. Сзади кто-то подошел к ней и обнял за талию так, что пальцы его достали до ее живота. Она не оборачивается, но знает, что это Игорь Николаевич.
– Ленка, чего бы тебе хотелось больше всего? – спрашивает Игорь Николаевич голосом ее бывшего учителя истории, который на днях помер.
– Чтобы туман рассеялся и солнышко вышло.
– Глупая! – почему-то сердится Игорь Николаевич. – Что тебе за радость от того?
– Как же? Мне холодно и одиноко. А так я буду не одна.
– А что если оно совсем не выйдет?
– Выйдет, – убежденно говорит Ленка.
– А что если оно выйдет, да уж поздно для тебя – когда ты уж ни к тому, ни к другому будешь негодна? – не унимается Игорь Николаевич.
Ленка не понимает, к чему это – к тому или к другому, пугается, пытается обернуться назад, но не может.
– Что же мне делать? – отчаянно спрашивает она.
– Ты уже не хочешь ждать солнца?
– Хочу.
– Верно. Но люди научились пережидать непогоду, – вкрадчиво говорит Игорь Николаевич. – Они разводят костры, строят дома, проводят свет. И тогда будущее уже не кажется им таким ужасным и туманным.
Он отпускает Ленку и делает несколько шагов назад.
Ленка оборачивается, но не видит ничего, кроме неясного силуэта.
– Подумай, разве ты можешь быть нужна сейчас тому, кто оставил тебя здесь, в тумане, тогда как я готов вывести тебя к свету, где люди счастливы не тягостным ожиданием своего конца, а строительством великолепной башни, подобной спирали, поднимающейся всё выше и выше и делающей их равными богам. И всё потому, что они научились угождать друг другу, прислуживать друг другу, делать друг из друга кумиров, вылизывать друг друга так, что у всех на языках появились незаживающие кровавые мозоли, а у кое-кого, чей язык разбух больше остальных, на прилизанной шерстке вспыхнули ни с чем не сравнимые, прозрачные, как слезы, бриллианты. Ах, какое это наслаждение – во время сна вываливать свой язык на подушку, чтобы его ноющая сладкая боль помогла покрепче заснуть и увидеть во сне – нет, не солнце, а свет, затмевающий солнце. Ведь так просто затмевать то, что никто никогда и нигде не видел. И чем сильнее твоя боль, тем больше людишек с болью поменьше готовы будут выполнить любое твое желание в угоду твоим страстям и страстишкам. Чего же ты ждешь? Или ты готова вернуться в райский лес и всю жизнь прожить в этом заточении, где твоей красотой будет издали любоваться один-единственный мужчина, неспособный на самостоятельный поступок?! Глупая! Я же знаю всё, что скрыто в твоей душе: солнце нужно тебе лишь для того, чтобы оно осветило тебя, а не других вместе с тобою. Трижды глупая!!! Разве ты не знаешь, что этого не будет никогда?! Только мой свет отбросит от тебя тень настолько длинную, насколько ты этого заслуживаешь. Покажи же мне свой язык… Видишь, он красен, но шерстка твоя не вылизана, потому что ты работаешь на других, а взамен не получаешь ничего. Но ты не настолько добра, чтобы вознаграждение за твой труд не было бы твоею потребностью. Иди же за мной, и я сделаю тебя той – первой, которою ты всегда хотела быть, – сказал он и стал растворяться в воздухе, пока совсем не исчез.
На том месте, где он стоял, появилась одиноко висящая в темноте дверь и чуть слышно поскрипывала. Ленка подошла к ней, открыла, и мир, состоящий из тумана, моря или озера, исчез. Стало светло, тепло и сухо.
За стойкой магазина готового женского платья стоял Володька во фраке и черных скрипучих штиблетах и имел здоровый цвет лица.
– Я прочел в твоей душе, что ты желала здоровья своему бывшему мужу. Как видишь, я даром времени не теряю, – раздался откуда-то голос Игоря Николаевича.
– Володька, ты теперь здесь работаешь? – спросила удивленная Ленка.
– Во-ло-дя, – нараспев заговорил кто-то из-за стены голосом Марины Сергевны, – скажи клиенту, что я сейчас подойду.
– Знаешь что, перестань делать вид, что я по-прежнему твой муж. Теперь я для тебя Владимир Павлыч, и баста!
– А, Ленок! – воскликнула Марина Сергевна, выходя из примерочной. – Ну, пойдем, я покажу тебе нашего Феденьку. Ты же его еще не видела, правда ведь?
Она взяла ее за руку и потянула за собой во внутренние комнаты помещения, в одной из которых сладко посапывал трехмесячный ребенок.
– Ну вот! Правда, славно? – спросила Марина Сергевна.
– А я? А как же я? Что всё это значит? – чуть не плача, заговорила Ленка.
Марина Сергевна насупилась, а потом вдруг звонко рассмеялась, хлопнув себя ладонью по лбу:
– Так, значит, ты новенькая?
– Но-овенькая? – всхлипывая, переспросила Ленка.
– Ну да, ты только что оттуда – из тумана?!
– Из ту-умана? Ну да. Меня Игорь Николаевич пригласил.
– Пригласил, – передразнила Марина Сергевна. – Здесь, милочка, приглашениями не занимаются. Здесь искушают и поддаются искушению и получают шанс превознестись над другими.
– А как же Володька?
– А что Володька? Володька – мой муж. Моя потребность в нем и его потребность во мне больше твоей возможности удержать его у себя. Чего же еще?
– Что же мне делать? – заплакала Ленка.
– А чего хочешь. Хочешь – работай головой, не можешь – работай руками, не можешь руками – работай телом. Главный аргумент – деньги – кусочек мира, который ты можешь на них купить. Страсть как люблю завоевывать мир по кусочкам. Сегодня – шубка – один кусочек, завтра – взятка – другой. Сегодня вечером мы с Володькой даем просветительское театрализованное представление о силе страсти. Приходи, не пожалеешь.
Марина Сергевна вдруг осеклась, подумала немножко, а потом вновь заговорила: