Страница 2 из 10
Игорь Николаевич знал таких людей, испытывал подле них чувство умиротворения и часто завидовал им, потому что они были добры от природы и им никогда не приходилось мучиться, был уверен он, выбирая между добром и злом, и тогда ему тоже хотелось быть таким же. Но потом он вспоминал, что развитие – это борьба противоположностей, что человечество всем своим достижениям обязано не только добру, но и злу, и в очередной раз выражал удовлетворение сложным состоянием своего внутреннего мира.
Игорю Николаевичу стало жаль старика за то, что, возможно, какие-нибудь молодые безмозглые доярки набросали в его телегу пустые бидоны абы как, не задумываясь над тем, с каким грохотом они будут биться по дороге друг о друга, а старик рад бы сейчас сложить их поаккуратнее, да силы уже не те.
– Дедуля, у тебя бидоны гремят, – сказал Игорь Николаевич, чтобы завести разговор.
Старик заулыбался.
– И-и, мил человек, сколько лет вожу их, а они знай себе гремят.
– Так, может, помочь вам сложить их поаккуратнее?
– Да ежели б дорога была б поровней, разве б они гремели? Я б их поставил стоймя, они б у меня и стояли, родимые. А так, как их ни сложи, их на первой же яме да после первого ухаба тут же и разбросает в разные стороны.
– По всему видно, крепкие у вас нервы, дедуля, закаленные. Я вам это авторитетно, как врач, говорю.
– А это, мил друг, от человека зависит, каким быть его нервам. Каким он таким образом на жизненные обстоятельства смотрит, – сказал старик внушительным тоном и сделал паузу, чтобы оценить интерес собеседника к его рассуждениям.
– Это как же? – спросил Игорь Николаевич, понимая, что доставляет этим человеку удовольствие.
– А ты, дружок, не смотри, что это бидоны, а представь себе, что это люди жалуются тебе на свою судьбинушку. Чем больше в бидоне молока, тем меньше он гремит. Так вот и человек: чем, значит, заполненнее у него душа, тем неслышнее он старается быть, даже если жизнь его вся в рытвинах да в ухабах. А пустой человек – он и на ровной своей дороге норовит быть звонче всех. Тогда и тебе чрез такие твои соображения всё легче будет бидоны перевозить.
Сзади сердито загудели. Игорь Николаевич обогнал телегу, в душе довольный тем, что принял участие в судьбе человека. Мимо промелькнул телеграфный столб с прибитым к нему ярко выкрашенным фанерным листом. «Пансион», – успел прочесть Игорь Николаевич и затормозил. Он зарулил назад, едва не задев шарахнувшуюся от машины лошадь, и остановился напротив рекламного щита. Старик заулыбался ему, как доброму старому знакомому, и телега заскрипела, загремела мимо, чтобы уже никогда больше ему не встречаться.
«Пансион “Деревенская тишина”, – прочел Игорь Николаевич. – Озеро и природа. Европейский сервис. Отечественные цены». Внизу была нарисована одинокая зеленая пальма на маленьком острове, а вверху – охровый круг с волнистыми волосиками солнечных лучей. Стрелка указывала, скорее всего, на поворот на грунтовую дорогу, скрывавшуюся из вида в начинающемся здесь сосновом бору. На трассе метрах в пятидесяти от поворота работала большая дорожная бригада, засыпала колдобины битым камнем и укладывала новый асфальт поверх старого. «Хоть дальше дорога пойдет ровная, но, возможно, пансион – это как раз то, что мне нужно на ближайшую ночь», – подумал Игорь Николаевич и свернул с трассы.
На обочине дороги стояла деревенская девка лет двадцати с фигурой, достойной длительного описания, и махала рукой. Ей, казалось, было всё равно, приближается ли к ней двадцатилетний «москвичом или такой автомобиль, непригодный для перевозки случайных пассажиров.
«Какая фигура! Заехать бы с ней на ближайшую полянку, – подумал Игорь Николаевич и уже было решил затормозить. – Но рожа, рожа…» – присмотрелся он и проехал мимо.
В лесу царил прохладный полумрак. Две разъезженные колеи вскарабкались на небольшой пригорок, на мгновение замерли на самой вершине и побежали вниз. Игорь Николаевич снял машину со скорости, предоставив колесам свободу, и они довольно зашуршали шинами. Ярко вспыхнула молния и плавно опустилась за кромку леса. Стало тихо. Так, как бывает только перед грозой. Раскаты грома спрятались за облаками, боясь нарушить оцепенение, овладевшее миром, и лишь легкий ветерок шелестел листвой, советуясь с тучами или с кем-то еще, стоит ли вообще проливать на этот мир дождь.
Дорога вынырнула из бора, свернула влево и побежала между лесом и озером. На озере прямо над водой в нескольких метрах от берега стоял большой двухэтажный дом с серыми бетонными стенами и ярко-красной черепичной крышей. К дому был проложен добротно сколоченный выкрашенный военной болотной краской деревянный мосток, заканчивавшийся несколькими ступеньками, ведущими на открытую веранду. Над дверью дома висела точная копия уже известного Игорю Николаевичу рекламного щита и чуть слышно поскрипывала.
Игорь Николаевич завел машину на хорошо утрамбованную площадку, по периметру обложенную валунами. Вдоль по берегу в нескольких десятках метров от мостка стояла на козлах укрытая брезентом моторная лодка. Остальная прилегающая к пансиону территория была девственно хороша для пожелавшего бы по-хозяйски обойтись с ней человека. И лишь в нескольких километрах от дома расположилась на холме небольшая деревенька.
«Машину бы укрыть от грозы», – подумал Игорь Николаевич, поднялся на веранду и постучал в дверь.
II
– Доктор? А по какой же специализации будете – хирург, там, или, может, просто терапевт? – спросил Павел Семенович гостя, когда тот представился, и притопнул об пол сначала одной ногой, а потом другой. – Я давеча тут ногу подвернул.
– Да нет, я, знаете ли, по женской части.
– A-а, ну в этом мы не нуждаемся. Таких специалистов у нас полон дом, если не вся деревня.
Павел Семенович, хозяин дома, оказался человеком подвижным, словоохотливым, живо интересующимся жизнью, с лицом, исполненным чувства причастности по меньшей мере к сотворению мира. Да ведь и Игорь Николаевич не был пустым человеком. Пока накрывали на стол, хозяин и гость успели обсудить кулинарные пристрастия отцов и детей, живших в различных исторических эпохах, мужчин и женщин сообразно с их возрастом и положением в обществе и даже кошек и собак различных пород.
Вместе с Павлом Семеновичем жили его жена Марина Сергеевна, сын Володька и Ленка, жена сына.
Когда стол был накрыт, все расселись. Во время еды старшие и Володька вели беседу о погоде и крайней желательности дождя, раз уж выдалась такая жара.
К чаю говорить, казалось, было уже не о чем. За спиной у Марины Сергеевны разнотонно верещал телевизор. Начинался очередной выпуск новостей, где уже в который раз рассказывали об очередной забастовке. Павел Семенович встрепенулся.
– Мерзавцы, – сказал он, – довели страну до ручки. Разграбили, распродали, продались американцам и теперь жируют на народных костях.
– Да, – поддакнул Игорь Николаевич, чтобы доставить удовольствие хозяину дома.
– Ленина на них нету, Ленина! Он бы устроил им семнадцатый год! Им, видишь ли, социализм не понравился. Им, видишь ли, прав человека захотелось, – продолжал Павел Семенович. – А всё почему? Вот, говорят, Сталин был такой, Сталин был сякой, Сталин, дескать, на десять человек больше положенного расстрелял. А я вам говорю, что мало, ох как мало расстреливали. Вот вы думаете, почему перестройка началась? Да потому, что выродков в свое время уничтожили, а детки-то их остались.
– Ну Паша, – сказала Марина Сергеевна, – ну что ты такое говоришь! Наш гость подумает, что ты такой уж и злой человек. И нас такими посчитает. А ты ведь сам и мухи не сможешь обидеть.
– Я, Марина Сергеевна, не палач. Мое дело – просветлять умы. А вот народ – он-то сентиментальничать не станет, когда разберется, кто о нем заботится, а кто его грабит. Всё, что можно было разрушить – разрушили, всё, что можно было украсть – украли. А теперь ищут под это дело новую государственную идею, чтобы ею свои беззакония обосновать. Ну как же, коммунизм теперь для этого не годится.