72

– Жрать без спроса нельзя – предупреждая мой следующий вопрос, продолжил он – потому что неизвестно сколько еще еды здесь есть и насколько хватит. Едим – не чтобы в кайф, а чтобы могли дальше работать. По этой же причине подъем и отбой у всех общий – потому что кумекать над выходом отсюда мы можем только общими стараниями всех сфер хоплэтов, а если одни будут обедать, когда другие только встали, а третьи легли – ни черта из этого не выйдет уж точно. Еще вопросы?

– Ты сказал – встаете и ложитесь в одно и то же время. В какое?

Все вновь приглушенно зашептались.

– Часы есть только у тебя, умник хренов – фыркает Ричи – и это тебе далеко не преимущество. У нас этих хреновин нет. Мы ориентируемся по окну. Как только потемнело – отбой. Как рассвело – подъем.

– Да, по очереди спим возле самого окна. Солнце чуть встанет, и тому хоплэту что возле окна – сразу лучи в рожу бьют – кивнул Лютер – а он уже всех остальных будит.

– Ага. А Почему хоплэты?

Лютер смотрит на меня, как на идиота:

– А кто еще живет в Хоплесе, Везучий?

– Почему просто не называть друг друга по именам?

– А ты их все запомнишь? – он абстрактно окидывает взглядом ребят – мы здесь узники, а не друзья. Я знать не знаю имен и доброй половины, и не особо жажду запоминать. А они мое знают – только потому что благодаря мне все еще не сдохли и не перегрызли друг другу глотки. Проще, когда все мы обозначаемся одним словом.

– Хоплэты.. – повторяю я озадаченно, смакуя слово – если дословно, то получается что мы отчаявшиеся найти выход из Отчаяния?

Впервые я вижу на его угрюмом лице горькую усмешку:

– Все верно, Везучий. Наконец-то ты начинаешь смекать. Добро пожаловать в Хоплес.

-2-

Однако, я совсем не собираюсь здесь оставаться без явных причин. У меня много вопросов, и уверен, на большинство из них они могут дать ответы. Но перед тем, как Лютер пускается в краткую «ограничительную» историю о Хоплесе для меня, я спрашиваю то, что волнует меня уже давно.

– Что такое трап?

Лютер смотрит на меня какое-то время, после чего мотает головой:

– Нет, Везучий, это тебе пока рано знать. Единственное, можешь мне поверить – тебе точно никогда не захочется там оказаться.

– Почему рано? Вы так много о нем говорите, и угрожаете им, а что это такое – я знать не могу?

– Держи свои возмущения при себе, хоплэт – резко отвечает он, давая понять, что с ним пререкания плохи – сказал нет, значит нет. Но если тебе так невтерпеж – я могу тебе не рассказать о нем, а сразу показать. Но тогда ты там, на хрен, и останешься. Ну что, идем смотреть трап?

Я хмыкаю и Лютер удовлетворительно кивает:

– То-то. Значит.. что касательно всего этого дерьма, в котором ты плаваешь вместе с нами. Первое – и самое главное, пожалуй – спасательных жилетов нам не выдали.

Он смотрит на меня, а я молчу, не совсем врубаясь, что он имеет ввиду.

– Мы в океане дерьма, плавать не умеем, а спасательных кругов нет – поясняет рыжая, единственная из девчонок не опасающаяся прямо смотреть на меня – вот что имеет ввиду Лютер.

– Спасибо, Сью – кивает он ей – а то Везучий походу не Везучий, а Тупой. Ну да ладно.

Немногое-то прояснилось, но ладно.

– Итак. Мы, как и ты, Везучий, ни черта не помним. Ну, отдельные фрагменты до сих пор, бывает, всплывают в памяти.

– Я вот вчера вспомнил, что надо делать, если в переходник попала вода – скучающе кивает парень из общей толпы – на хрен мне только это надо, если здесь ни одного проводника? Только если на тот свет.

Кто-то приглушенно хохочет, но Лютер не обращает на них внимания:

– В целом да. Память возвращается частями, обрывочная и зачастую бесполезная. Все мы вспоминаем то или иное, но большинство так и остается лишь белым листом .

– А почему мы ничего не помним?

– Мне откуда знать? – жмет плечами Лютер – если б знал, давно бы придумал, что с этой дрянью делать. Только в отличии от тебя, мы здесь появились всей гурьбой и сразу. Два месяца назад. Знаешь, как мы отсчитываем дни?

– Как?

Он подходит к столу и берет исписанные мелкими-мелкими палочками лист. Большинство из них зачеркнуто:

– Солнце встало – это один день. Одна палочка. Солнце село – день закончился. Палочка зачеркивается. Сейчас у нас 67 зачеркнутых палочек и одна ждет сегодняшнего заката. Из чего мы делаем вывод, что торчим здесь больше двух месяцев.

Он кладет лист обратно как ни в чем не бывало.

– Ручки мы нашли, когда обшаривали отсеки. В общем, появились мы здесь два месяца назад. Кучей, очухались прям в этом долбанном холле. Ни черта не помним – в жизни никогда друг друга не видели. А может и выдели – черт его теперь знает, если мать родную не помним. Короче, естественно, сначала паника, все дела. Потом начали искать выход.

Неприятная горечь подступает к моему горлу, когда я понимаю, чем закончится этот рассказ.

– Короче, выхода мы пока так и не нашли.

– Но как-то же вы сюда попали?

– Ага, как и ты – кивает он – так же ни хрена не помним. Но мы хотя бы попали все вместе. Черт знает, может нас сюда занесли. А вот как здесь из пустого места очутился ты спустя два месяца – и зачем – гораздо интереснее.

Я закатываю глаза, так как даже история Хоплеса опять вернулась к подозрением обо мне. Лютер принимает обоснованность моего «замечания», потому возвращается к главному:

– Естественно, когда стало понятно, что мы в дерьме – появилась необходимость что-то делать, чтобы протягивать дни и искать выход. Тут и осозналась потребность в коллективной работе, да и вообще работе, так сказать. В собранности, сечешь? Если один будет работать – а второй ноги закинет да начнет мамочку звать, а при этом жрать будут по равному, но далеко так не уйдет. Нам понадобилось время, понимание и хорошие тумаки, чтобы признать, что мы должны действовать сообща, если хотим отсюда выбраться.

Но так и не выбрались – мысленно замечаю я, а моя отчаяние становится все больше. Теперь я понимаю, почему Лютер назвал это место Хоплесом, а нас всех хоплэтами.

– Мы не долбанная секта и не провозглашаем мир во всем мире – добавляет Лютер даже как бы с презрением – никто не заставляет водить хороводы друг с другом, лыбиться и говорить «доброе утро, сэр». Не хочешь – молчи, и так далее. Главное – выполняй свои обязанности и соблюдай правила. Дружелюбия от тебя никто не требует. Но нарочно создавать конфликты тоже нельзя – это стопорит общую работу.

Он так много талдычит об общей работе – но где ее результаты, если они все еще здесь? Где-то.

– Короче, батрачка у нас делится на несколько видов. Первые – кормаки, они ищут еду в секторах, шкафчиках и так далее. Короче, ответственны за то, чтобы мы с голоду иной день не сдохли.

– Здесь есть еда в шкафчиках? – уточняю я, но он пропускает мой вопрос, тем самым не давая задать и новый. Например, откуда она здесь и как за 2 месяца и 20 голодных людей до сих пор не кончилась?

– Вторые – пытаки. Они каждый раз обходят изученные сектора и пытаются найти выходы и лазейки, где бы эти выходы могли бы быть. Сейчас уже почти все сектора изучены, так что мы просто пробегаемся по ним и убеждаемся, что все еще в дерьме. Таким макаром тебя Ричи сегодня и нашел в 24-А.

– 24-А..

– А, да.. чтобы не запутаться, мы составляем схематичные наброски каждого отсека, и называем его как-нибудь. Как угодно – главное, чтобы не повторялось. Это помогает скоротать время при их обходе. И третьи – чистяки. Они ответственны за чистоту нашего быта, так сказать. Мы нашли пару тарелок здесь, едим руками, но это ничего. Ну плюс сортиры тоже сами себя не почистят, а если этого не сделать вонища стоит жуткая. Короче всей грязной в прямом смысле работой занимаются чистяки.

Я морщусь и Лютер ухмыляется:

– Вижу в твоих глазах, Везучий, вопрос: «кто согласится на такую работу?». Вот и узнаешь. Потому что рано или поздно к тебе будет приставлен хоплэт-чистяк и тебе придется заниматься этой самой работенкой целый день. Так, вроде все сказал. Ну.. из того, что тебе пока положено знать.