Удольфские тайны

Подойдя к одному из окон, Эмили восхитилась красотой и, сразу представив Валанкура, проговорила с тяжелым вздохом:

– Ах, как часто мы сидели здесь вдвоем и любовались пейзажем при солнечном свете! Никогда, никогда больше не доведется нам увидеть друг друга!

Слезы внезапно высохли от ужаса: совсем близко послышался чей-то голос. Эмили вскрикнула, но голос прозвучал снова и теперь она узнала дорогие сердцу интонации Валанкура. Да, это был он: шевалье подошел к ней и нежно обнял. Несколько мгновений оба молчали.

– Эмили, – наконец проговорил молодой человек, крепко сжимая ее руку, и снова умолк. – О, моя Эмили! – повторил он после долгой паузы. – Все-таки мы встретились, и я слышу ваш голос! Каждую ночь я пробирался в этот сад в слабой, очень слабой надежде увидеть вас. Остался последний шанс. Слава богу, вы пришли, и больше я не приговорен к абсолютному отчаянию!

Стараясь умерить его волнение, Эмили произнесла несколько слов о своей неизменной любви, однако Валанкур некоторое время продолжал бессвязно что-то восклицать. Наконец, немного успокоившись, он произнес:

– Я пришел сюда вскоре после заката и все это время бродил по саду, иногда заглядывая в беседку. Хоть я и потерял последнюю надежду на встречу с вами, я не смог покинуть ваше любимое место и скорее всего остался бы здесь до рассвета. О, как мучительно медленно тянулись мгновения! И как все вокруг менялось, едва казалось, что я слышу ваши шаги! А потом снова наступала мертвая тишина! Когда же вы открыли дверь беседки, темнота помешала определить, вы ли это, сердце мое забилось в надежде и страхе с такой силой, что я не смог произнести ни слова. Ваш жалобный голос развеял сомнения, но не страх – до тех пор пока вы не обратились ко мне. Тогда, забыв об опасности испугать вас, я больше не смог молчать. Ах, Эмили! Радость и печаль так непримиримо сражаются за превосходство, что душа не выдерживает этой борьбы!

Сердцем Эмили чувствовала истину этого пылкого признания, но радость от встречи вскоре утонула в печали: воображение живо представило картины будущего без любимого. Она пыталась восстановить спокойное достоинство, столь необходимое в прощальной беседе, Валанкур же, напротив, не мог совладать с чувствами. Его безудержная радость внезапно перешла в отчаяние: он принялся жаловаться на мучения и страстно изливать горе перед предстоящей вечной разлукой. Эмили слушала его со слезами, а потом, чтобы как-то успокоить, постаралась перечислить все обстоятельства, дававшие им надежду, но Валанкур сразу определил невинную обманчивость этих иллюзий.

– Утром вы уедете в далекую страну. О, такую далекую! К новым знакомым, новым друзьям, новым поклонникам! Вы уедете с людьми, которые сделают все, чтобы вы меня забыли! Как, зная это, я могу надеяться, что вы вернетесь ко мне и станете моей?

Голос его дрогнул и утонул в глубоком вздохе.

– Значит, вы думаете, что мои страдания вызваны лишь банальным, временным интересом к вам, – возразила Эмили. – Вы думаете, что…

– Страдания! – перебил ее Валанкур. – Страдания из-за меня! Ах, до чего сладкие и одновременно горькие слова! Они несут утешение и боль! Я не должен сомневаться в ваших чувствах, и все же противоречие истинной любви заключается в том, что она не устает сомневаться, даже безосновательно, и постоянно требует все новых и новых доказательств. Вот так и получается, что всякий раз, когда я слышу ваше признание, я оживаю, а потом опять впадаю в сомнение, а часто и в отчаяние.

Спустя миг, словно одумавшись, Валанкур воскликнул:

– Но как я смею терзать вас, да еще в момент прощания! Я, который должен поддерживать и успокаивать!

Эта мысль наполнила сердце молодого человека нежностью, но вскоре он опять поддался печали и принялся жаловаться на жестокость разлуки, причем настолько страстно, что Эмили больше не находила сил успокаивать его и скрывать собственное горе. Окончательно отдавшись на волю любви и жалости, Валанкур утратил способность и желание скрывать волнение. В промежутках между конвульсивными рыданиями он осушал слезы Эмили поцелуями и тут же жестоко заявлял, что она не должна его оплакивать, потом попытался говорить спокойнее, но мог лишь восклицать:

– Ах, Эмили, сердце мое разобьется! Сейчас я смотрю в ваше прекрасное лицо, держу вас в объятиях, а совсем скоро все это останется лишь в мечтах! Скажите, почему мы должны отдать счастье всей нашей жизни людям, которые не имеют права ни отнимать его, ни даровать иным способом, кроме как отдав вас мне? Ах, Эмили! Осмельтесь довериться своему сердцу, осмельтесь навсегда стать моей!

Голос его задрожал и осекся. Эмили продолжала молча плакать, а Валанкур принялся убеждать ее в необходимости тайного брака: завтра, в день отъезда, на заре в церкви августинцев их будет ждать монах, готовый обвенчать.

Эмили молча выслушала внушенное любовью и отчаянием предложение и была не в силах возражать в ту минуту, когда сердце утонуло в печали вечной разлуки, а разум погрузился в мрачные иллюзии. Это позволило Валанкуру надеяться на ее согласие.

– Ответьте же, моя Эмили! – воскликнул он. – Позвольте услышать ваш голос, позвольте узнать свою судьбу.

Она продолжала молчать. Щеки ее побледнели; чувства, казалось, покинули ее. В воспаленном воображении Валанкура Эмили предстала умирающей. Он принялся звать любимую по имени, потом хотел бежать в замок за помощью, но побоялся оставить ее хотя бы минуту.

Спустя некоторое время Эмили глубоко вздохнула и вернулась к жизни. Расстроенное переживаниями сознание не выдержало глубокого конфликта между любовью и долгом перед сестрой отца. Тайный брак невыразимо ее пугал и отталкивал последствиями, способными вовлечь любимого в раскаяние и несчастье, и, несмотря на жестокую борьбу, долг и здравый смысл все-таки одержали верх над чувствами и мрачными ожиданиями. Больше всего Эмили боялась навлечь на Валанкура лишения и напрасные сожаления, которые считала неизбежным следствием тайного брака. Наверное, поэтому она проявила неженскую силу, решив стерпеть свое нынешнее несчастье, чтобы не навлечь несчастья в будущем.

С искренней прямотой Эмили изложила доводы против тайного брака. Соображения относительно собственного благополучия Валанкур немедленно и решительно отверг, но они пробудили беспокойство о возлюбленной, еще недавно подавленное страстью и отчаянием. То же самое чувство, которое несколько минут назад побудило его говорить о немедленном тайном браке, сейчас заставило отказаться от такого опрометчивого шага. Однако переворот в сознании оказался чрезмерен для души. Ради спокойствия Эмили Валанкур попытался сдержать печаль, но был не в силах подавить растущую боль.

– Ах, Эмили! – воскликнул он. – Я должен вас покинуть и знаю, что навсегда!

Его слова снова утонули в конвульсивных рыданиях. Влюбленные долго плакали вместе. Наконец Эмили вспомнила об опасной непристойности долгого свидания и собралась с силами, чтобы проститься.

– Подождите! – остановил ее Валанкур. – Умоляю, подождите! Я должен многое вам рассказать. Печаль разлуки и волнение заставили меня говорить только о главном. Я так и не упомянул об одном важном сомнении: отчасти потому, что не хотел пугать вас прежде, чем сделаю предложение.

Глубоко заинтригованная, Эмили осталась, однако из осторожности вывела друга из беседки. Прогуливаясь рядом с ней по террасе, Валанкур продолжил:

– Этот Монтони… мне довелось слышать о нем странные слухи. Вы уверены, что он действительно принадлежит к семье мадам Кеснель, а его состояние таково, каким кажется?

– Я не имею причин для сомнений, – с тревогой в голосе ответила Эмили. – Первое утверждение, несомненно, соответствует действительности, но судить о втором я не могу, а потому прошу сообщить все, что вы знаете.

– Непременно. Но должен предупредить, что сведения эти крайне ненадежны: просто я услышал разговор одного итальянца с другим лицом об этом Монтони. Они говорили о его женитьбе, и итальянец заметил, что если синьор именно тот, которого он знает, то мадам Шерон не найдет с ним счастья. Далее он продолжил неодобрительно о нем отзываться и даже сделал несколько намеков, вызвавших у меня столь острое любопытство, что я отважился задать несколько вопросов. Поначалу итальянец отвечал сдержанно, но потом разговорился и признался, что за границей Монтони имеет сомнительную финансовую репутацию. Этот итальянец упомянул о принадлежащем Монтони замке в Апеннинах и о странных обстоятельствах прошлой жизни синьора. Я умолял поведать подробности, но, видно, проявил излишний интерес и испугал собеседника, так что тот отказался рассказать что-нибудь еще. Я возразил, что, если Монтони владеет замком в горах, значит, относится к благородному семейству и вряд ли следует считать его человеком несостоятельным, но итальянец только многозначительно покачал головой и ничего не ответил.