Каскадер из Сингапура

– Вы сможете это сделать? – с надеждой спросил он.

– Возможно, – ответил я. – Но сначала надо взглянуть на автомобиль.

– Его привезут на следующей неделе.

– Если хотите, мы сразу осмотрим его. Он радостно кивнул.

– Сколько времени потребуется вам на восстановление?

Звали его Фред Купер, а свои гамбургеры он называл купербургерами. Я еще ни разу не пробовал их, но несколько миллионов человек, похоже, отдавали им предпочтение, иначе он не мог бы пригласить меня на ленч в «Скандию» и увлекаться старыми автомобилями.

– У этой модели восьмицилиндровый двигатель с тридцатью двумя клапанами, – ответил я. – Одна из лучших тормозных систем и автоматическая система смазки. Стоила она около пяти тысяч долларов и появилась на рынке в тот год, когда редко кто мог потратить на автомобиль такие деньги. Компания разорилась в 1935 году. Найти запасные части сложно. Очень сложно.

– А если вы не сможете их найти?

– Тогда мы изготовим их по первоначальным чертежам… но это стоит дорого.

Купер вновь кивнул, не столь радостно, и допил мартини.

– Как дорого? За весь автомобиль?

– Не могу назвать даже приблизительной цифры. Как я и говорил вам по телефону, мы берем за каждый час фактической работы. Цены у нас высокие, но мы гарантируем подлинность. Одну машину «испаносуизу» выпуска 1934 года мы реставрировали восемнадцать месяцев. Счет составил почти двенадцать тысяч долларов, но она попала к нам в крайне плачевном состоянии.

Купер чуть скривился, а затем кивнул. Кивать, похоже, ему нравилось.

– Говорят, что лучше вас на побережье никого нет. Может, вы сможете назвать приблизительную цифру после того, как осмотрите автомобиль.

– Скорее всего, мы назовем вам минимальную сумму. Максимальная же будет зависеть от многих факторов.

– Это была превосходная машина, – вздохнул Купер.

– Немногие помнят ее, – заметил я. – Потому что путают с моделями «стац беакэт» двадцатых годов.

– Я помню, – Купер махнул рукой официанту, показывая, что пора принести новый мартини. – На ней ездил мой отец. А иногда возил меня.

– У вашего отца был хороший вкус.

– В 1933 году мой отец был шофером и получал семнадцать долларов пятьдесят центов в неделю, – сухо пояснил Купер. – Я ездил только до заправки или гаража. Отец обслуживал шесть машин. А потом его уволили.

Наверное, на этом история не кончилась, но я не стал задавать наводящие вопросы. Мне за это не платили.

– Шесть месяцев назад я прочитал в газете, что скончался последний представитель этой семьи.

– Той самой, что владела шестью автомобилями в 1933 году?

– Именно. Я решил рискнуть, позвонил адвокату в Сан-Франциско и попросил его выяснить, не сохранился ли у покойника тот самый «стац». Газеты писали, что он долгие годы жил один, а соседи считали его чокнутым. Адвокат разузнал, что машина так и стоит в гараже, и купил ее для меня.

– Должно быть, она многое для вас значит.

– Вы правы, мистер Которн, многое, – и он уставился в какую-то далекую точку над моим левым плечом, а перед его мысленным взором, я в этом не сомневался, возникла самая роскошная машина его детства.

После того, как я рассказал Триппету о звонке Коллизи, он вернулся в мастерскую, а я остаток дня провел в кабинете. Готовил ответы на поступившую ранее корреспонденцию, успешно выдержал натиск коммивояжера, желавшего продать нам новую упрощенную систему бухгалтерского учета, которую оказался не в состоянии понять, побеседовал с тремя шестнадцатилетними подростками о достоинствах «кадиллака», обсудил с семидесятидвухлетним стариком модели машин, когда-то принадлежавших ему, провел полчаса с владельцем процветающего завода сантехники, разрабатывая кампанию, в результате которой его жена могла бы придти к выводу, что покупка «кадиллака» – наиболее удачное вложение денег. И шесть раз отвечал на телефонные звонки.

В пять часов я вновь нажал на кнопку под столом, на этот раз, чтобы сообщить Триппету и трем нашим сотрудникам об окончании рабочего дня. Подождал, пока Триппет снимет комбинезон, помоется и присоединится ко мне, чтобы пропустить по рюмочке в ближайшем баре.

– Мы с женой обедаем сегодня в гостях, – сообщил он мне, когда мы уселись за столик. – Потом я намерен заехать сюда, посмотреть, все ли на месте.

– Если вы найдете груду головешек, позвоните мне.

– Обязательно.

Мы поговорили о короле гамбургеров и его «стаце», выпили содержимое наших бокалов, а потом я спросил Триппета, не подвезти ли его домой.

– Нет, – он покачал головой. – Я лучше пройдусь.

Наш супермаркет и его дом в Беверли-Хиллз разделяли четыре с половиной мили, и я каждый вечер спрашивал, не подвезти ли его, но он всегда отказывался, говоря, что предпочитает пройтись.

Расставшись с Триплетом, я поехал к Голливудскому бульвару, повернул налево. По бульвару я ехал до пересечения с Лоурел-Каньоном. Там я и жил, в доме моего отца, расположенном в тупичке, выходящем на Лоурел-Каньон. Дом, построенный перед Второй мировой войной, стоял на склоне холма, и из окон открывался прекрасный вид. Я жил в нем, потому что отец полностью оплатил его, а на налоги уходило меньше денег, чем на аренду квартиры. Да и переезд требовал бы больших хлопот. Я поставил «фольксваген» на маленькой автостоянке, вынул из ящика почту и вошел в дом. Этот вечер проводить в одиночестве не хотелось, и я прикинул в уме список молодых женщин, которые не отказались бы разделить со мной бифштекс и бутылку вина. Набрав два номера и не получив ответа, я отказался от дальнейших попыток, прошел на кухню, достал из морозилки бифштекс, намазал маслом несколько чищеных картофелин, завернул их в фольгу и поставил в духовку, приготовил овощной салат. В другие дни, когда делать салат не хотелось, я обходился сыром. Поджарил бифштекс, тут же подоспела и картошка, я вновь открыл холодильник, достал бутылку мексиканского пива, поставил ее и тарелку на поднос и отправился ужинать в гостиную. Компанию мне составил вестерн. За первые полчаса убили четверых, не считая индейцев и мексиканцев. Драка в баре, центральная сцена вестерна, мне не понравилась. Кулак героя, отметил я, мог бы приблизиться к челюсти злодея ближе, чем на шесть дюймов.

Поставив тарелки в посудомоечную машину и выбросив мусор в контейнер у дома, я сел в кресло у окна, из которого открывался вид на огни Лос-Анджелеса. И все вернулось ко мне, как и возвращалось каждый вечер почти два года. Вновь я оказался на корме китайской джонки в Сингапурской бухте, и Анджело Сачетти завис над водой, держась за линь одной рукой и с абордажной саблей в другой. Я нанес удар, многократно отрепетированный ранее, но Сачетти не парировал его, и я почувствовал, как моя сабля режет линь. А потом Сачетти полетел в воду, лицом вверх, и я увидел, как он подмигнул мне левым глазом.

Галлюцинация, или что-то иное, возникала каждый вечер, когда спускались сумерки, и сопровождалась судорогами и холодным потом, который пропитывал всю одежду. Этого никогда не случалось, когда я вел машину или шел пешком, только когда я спокойно сидел и лежал. И продолжалось от сорока пяти секунд до минуты.

В тот вечер я прошел через все это, наверное, в семисотый раз. Впервые такое случилось после возвращения в Штаты, когда я начал работать в другом фильме. В критический момент я окаменел, и передо мной появился Анджело Сачетти, падающий и падающий, как в замедленной съемке, заговорщически подмигивая мне. Я попытался сняться еще в двух фильмах, но видение повторялось, и я прекратил новые попытки. Впрочем, известие о том, что я застывал в ходе съемок, быстренько распространилось по студиям, и вскоре мой телефон перестал звонить, а мой агент, если я хотел поговорить с ним, постоянно оказывался на совещании. Потом я вообще перестал звонить ему, а он, похоже, и не возражал.

Я сорок раз просмотрел пленку, запечатлевшую падение Сачетти. Девять месяцев ходил к психоаналитику. Ничего не помогло. Сачетти падал и подмигивал мне каждый вечер.