Страница 8 из 68
— Признаю! Признаю! Признаю!
— Протасий, ты видел ее? Видел? — не унимался царевич Иван, тряся за рукав кафтана своего верного слугу Протасия Васильевича Захарьина.
— Токмо лишь мельком! — улыбаясь, отвечал он. — Девка добрая! Ух, добрая!
Едва ли не три года прошло с тех пор, как государь отправил в монастырь первую жену царевича, Евдокию Сабурову. Теперь он решил вновь женить своего наследника, был объявлен смотр невест, и Иван едва ли не сразу уже сделал свой выбор. Избранницей оказалась Феодосия Соловая, дочь служилого сына боярского, выходца из Рязанской земли. Видать, худое происхождение будущей невесты не могло способствовать новой придворной борьбе, и государь дал благословение на этот брак.
И вот день свадьбы. Царевич уже облачен в травчатый узкий кафтан, шитый серебряными нитями. Возмужал он в последние годы — вытянулся в росте, раздался в плечах. Только лишь борода у царевича не росла — всегда ходил он гладко выбритым и потому выглядел еще довольно юным. Фигурой Иван становился схож с отцом, государем Иоанном Васильевичем. Но лицом… лицом с годами все больше походил на свою мать, Анастасию Романовну Захарьину. Протасий плохо помнил свою двоюродную тетку, умершую уже больше десяти лет назад, но, глядя в глаза царевичу, узнавал в нем родные черты и покойной Анастасии, и ненавистного Протасию Никиты Романовича, ее брата…
— Весь светишься, великий князь, — усмехнувшись, заметил Протасий.
— Кажется, вечность ждал этого дня! — согласился сияющий Иван и, обернувшись к Протасию, молвил с сожалением:
— Грустно лишь оттого, что тебя рядом не будет в этот день!
— Ну, — развел руками Протасий, — свадьбы в государевой семье — торжество лишь для близкой родни.
— Ты мне не токмо верный друг, — возразил Иван, — но и брат мне троюродный по крови!
— Государь корень Захарьиных не очень-то жалует в последние годы. Это ничего! Так даже лучше, что не буду зреть, как становишься ты женатым! Тоскливо будет мне понимать, что деньки наши радостные навсегда от нас уходят!
— Жду, когда и ты женишься! Вот тогда и погуляем на твоей свадьбе! — подмигнул другу царевич.
— Это подождет! Я туда не спешу! — Протасий скривил лицо и отмахнулся, как от надоедливой мухи. Он прошел вдоль широкого покоя и, небрежно пододвинув к себе резное кресло, тут же развалился в нем и, прищурившись, молвил:
— Помнишь, как переодевали тебя в смерда, дабы к бабам тебя отвезти в первый раз? Помнишь, а?
— Помню! — опустив глаза, отвечал Иван, залившись румянцем. — Нечего о том теперь уж вспоминать! День такой…
— А уж Дуньку-то ты до сих пор небось, вспоминаешь? — с лукавой улыбкой произнес Протасий, вытянув ноги в великолепных тимовых сапогах на высоком каблуке. — А уж как она тебя вспоминает! Из всех, видать, самая горячая баба была у тебя. Так?
Иван улыбнулся от нахлынувших воспоминаний, что еще недавно будоражили кровь. Протасий поднялся, подошел к окну ленивой походкой и, оправляя кушак на поясе, по-приятельски похлопал царевича по плечу:
— Не сумуй! Я ей передам от тебя поклон!
Друзья расхохотались, и Иван сказал ему, понизив голос:
— Ежели не ты, одному Богу известно, как бы я пережил расставание с Евдокией. Когда ее в монастырь постригли, думал, что и жизнь моя кончена.
Лицо Протасия расплылось в довольной ухмылке.
— Как иначе? Братья ж мы иль нет!
Погодя немного, он добавил уже без улыбки, отряхивая плечо царевича от невидимых пылинок:
— Скоро уж невесту привезут. Мне тут быть не позволено. Отъеду, а ты уж… Не подведи старого друга! Опосле увидимся!
Они крепко обнялись, и Протасий, прежде чем уйти, молвил:
— Будь счастлив!
— Спасибо, — ответил тихо Иван и, казалось, что отсутствие верного друга на свадьбе заставит его разрыдаться. Но он сдержался, и Протасий, махнув ему рукой на прощание, вышел из покоя. Ускоряя шаг, он двинулся по темному переходу, и с лица его, как только закрылась дверь горницы, мигом исчезли привычные для Ивана теплота и улыбчивость. Лик Протасия был суров и страшен. Едва не опрокинул наземь попавшегося на пути холопа, толкнул того в стену, с криком: "Прочь!", всей пятерней ткнул в лицо конюха, что подводил ему коня, и, взмыв в седло, ринулся прочь с государева подворья…
Василий Умной-Колычев давно ждал его в своем тереме.
— Чего так долго? — недовольно проговорил Умной, встретив гостя в сенях.
— Не задирай! Дай воды лучше!
Тут же рядом оказалась дворовая девка, что принесла кувшин с водой и чарки. Протасий схватил кувшин и начал пить прямо из него, проливая воду на пол. Переведя дух, бросил девке:
— Пошла вон!
Умной недовольно покосился на гостя и, выглянув на мгновение во двор, закрыл двери и проводил Протасия в горницу, где они заперлись и сели близко друг против друга.
— Тулупов схвачен. Люди мои видели, как его волокли с пыточного двора в застенок, — доложил шепотом Протасий, — ежели он нас уже сдал под пыткой?
— Что сдал? — вскинул брови Умной.
— То! — выпучив глаза, ответил Протасий. — Что мы государя сместить хотели! Царевича Ивана вместо него посадить на престол…
— Уж если бы сдал, не сидели бы мы тут с тобою!
— Кто знает!
— Не городи! Кто допрос вел — известно? — вопросил Умной.
— Афанасий Нагой, кто ж еще, — с ненавистью произнес Протасий.
— Сучий сын! — хлопнул по столу Умной. — Видать, из-за него меня отстранили от сыскных дел! Да уж! Ну, дело плохо. Этот копать глубоко будет… Глубоко!
— Что делать станем, ежели..?
— Цыц ты! Тише! Еще ничего не произошло. Но времени у нас мало… Кто знает, что Борис Давыдович под пыткой ляпнет! Из человека можно что угодно на дыбе вытянуть! Да уж…
Протасий испытующе глядел на Умного. Тот, подумав, спросил:
— Дружки-то твои, как их… Колтовские, Санбуровы, Бутурлины… Все с тобою? Все готовы?
— Со мной, — кивнул Протасий, — свистну — они людей подымут. Войско соберем…
— Войско… — передразнил Умной, — мало того. Тулупова нет, нужны сильные союзники… Твой дядька двоюродный, Никита Романович Захарьин, в Ливонии до сих пор?
— Ну? — помрачнев, спросил Протасий.
— А сыновья его тут? Надобно дядьку твоего на нашу сторону переманивать!
— Не стану я ему писать! — с желчью выпалил Протасий. — Он с отцом моим враждовал… Стану ли я ему в друзья напрашиваться? Нет меж нами согласия, понял?
— Не понял! — со злостью возразил Умной. — Дурак ты! Никита Романович — могущественный боярин! Он один твоего дворянского "войска" стоит! Внял? А ты заупрямился!
— Не стану ему писать, и все тут! Не стану! — брызжа слюной, закричал Протасий, но Умной схватил его за ворот кафтана, тряхнул:
— Тише ты! Тише! Ладно… С этим еще решим. Но времени у нас нет… Начни подначивать царевича Ивана, дабы был готов…
— Боюсь, размякнет он от новой бабы своей… — переведя дух, молвил Протасий.
— А ты сделай так, чтобы не размяк! — выпучив глаза, прошипел Умной. — Вот тебе и наказ… Ивана срочно надобно настроить на то, что ему отца своего смещать придется! От тебя многое зависит, Протасий! Многое!
Протасий сидел, отвалившись к стене и повесив голову на грудь.
— Торопись. И помни — ради державы сие затеваем. Не для того, чтобы властью обладать… Будущее России за нами. Иначе поздно будет… И силы прежней не наберем… А теперь ступай…
Но Умной не ведал, что Тулупов уже сдал его под пытками Нагому, назвав своим главным сообщником, и той же ночью за Василием Ивановичем пришли. Он все понял, не оказал сопротивления, разрыдавшейся престарелой жене своей велел держать себя достойно, затем шепнул на ухо, когда ему дозволили обнять ее на прощание:
— Ежели что со мной — уходи в монастырь от греха. То твоя единственная защита.
И ушел, склонив шею. Напоследок взглянул украдкой на родные хоромы, но быстро отвернулся — понимал, что не выдержит, разрыдается от великой досады, что жизнь для него уже окончена.