Страница 55 из 68
— Дозволь, государь, и мне сказать, — поднялся с места Афанасий Нагой. Все взоры бояр разом обратились к нему.
— Боюсь, великий государь, одних посланий будет недостаточно. Вели в крепости отправить доверенных тебе людей, дабы следили они за тем, как исполняются приказы твои!
— Добро, — кивнул головой Иоанн, — благодарю, Афанасий. Истинно! Полоцк мы потеряли из-за измены воевод! А тем воеводам, что в плену, не полки надобно водить, а коров пасти! Псы!
— Вот боров жирный, — злобно шепнул на ухо отцу молодой боярин Федор Мстиславский. — Что теперь в войсках твориться будет? Кому ратники подчиняться станут?
— Думается, не сам Нагой это придумал, — ответил Иван Мстиславский тихо. — Нашептали! Давно о том говорят! Не доверяет государь никому. Думает, что поражения наши оттого, что приказов его не слушают, что изменников много. Гляди глубже, сын! Учись…
Старый боярин чуть откинулся на скамье, перекрестился и молвил:
— Лишь бы новой опричнины не было. Не переживет больше такого страна. Не переживет…
В доме Никиты Романовича Захарьина давно не было такой суеты. Холопы вычистили двор от талого весеннего снега, бабы выскребли крыльцо и полы, постелили бархатную кайму чуть ли не от самых ворот. Поварни с раннего утра чадили печным дымом — готовили всевозможную снедь. Дворовые девки принарядились, все высыпали во двор. Княгиня Евдокия Алексеевна, следившая за хозяйством в этом большом доме, заметно волновалась, переспрашивала порой об одном и том же, сделано иль нет. Мягкая, она никогда не срывала свою злость на прислуге, и прислуга из-за любви своей к матушке-боярыне старалась исправно выполнять свою работу. Дочери, тринадцатилетняя Евфимия и семилетняя Ирина, нарядные, следовали всюду за матушкой.
— Матунька, пора гостей встречать! Упустим ведь, матунька! — молила ее поскорее выйти во двор Ирина, уже несколько дней грезившая приездом таинственного царевича…
Никита Романович, накинув на плечи меховую ферязь, щурясь от яркого мартовского солнца, медленно спускался с крыльца. Сойдя, он, радуясь теплу, вдохнул поглубже свежий весенний воздух. Сейчас боярин не думал о войне, о разоренном государстве, о придворных склоках. Господи, как хорошо! Он по-хозяйски оглядел свой двор. Постаралась Евдокиюшка, подготовилась. Сыновья, все в нарядных кафтанах, красавцы, стояли по старшинству. Девятилетний Василий хотел было поковырять в носу, но воспитатель мягко убрал руку от его лица и что-то шепнул ему на ухо, от чего Василий вдруг вытянулся струной и высоко поднял подбородок. "Важный какой, боярчонок", — подумал Никита Романович, улыбнувшись. Трехлетнего Никифора, младшего сына боярина, нянька держала на руках, и он, насупившись, засыпал после сытного обеда.
Боярин догадывался, почему царевич Иван решил навестить дядю. День назад Марфа, одна из дочерей Никиты Романовича, родила в браке с Борисом Камбулатовичем Черкасским[40] сына Ивана. Никита Романович впервые стал дедом…
— Едут! Едут! — раздались крики. Кто-то из домашних дал знак, и с колокольни домовой церкви Знамения Пресвятой Богородицы донесся праздничный, радостный колокольный перезвон.
Улица вдруг наполнилась обилием звуков. Ватага всадников с грохотом копыт, со свистом и окриками приближалась к распахнутым воротам. Заливисто лаяли дворовые псы. Всадники, въехав, остановили разгоряченных скакунов. В их главе был сам царевич Иван, облаченный в атласный кафтан, видневшийся из распахнутой бархатной ферязи. Он стянул с головы украшенную жемчугом червленую мурмолку и, взглянув на купола церкви, встретившую его колокольным звоном, перекрестился, затем сошел с коня на устеленную бархатную кайму. Следом спешились стража и свита. Мгновенно подоспевшие конюхи приняли лошадей и увели их.
Иван медленно шел по кайме, и все, кто стоял во дворе, поклонились ему в пояс.
— Здравствуй, дядя, — молвил он, подойдя к склонившему голову Никите Романовичу.
— Здравствуй, великий князь, — ответил боярин с улыбкой и они, обнявшись, троекратно расцеловали друг друга в обе щеки.
— Дозволь поздравить тебя с рождением внука. Посему на память прими от меня сей подарок, — говорил царевич и, приняв из рук своего слуги завернутую в бархатный покров икону Знамения Пресвятой Богородицы, отдал ее боярину. Богатый оклад, усыпанный драгоценными камнями, ярко сверкал на солнце. Никита Романович поцеловал икону, приложился к ней лбом и передал супруге, принявшей ее бережно, словно хрупкую древнюю святыню.
— Сия икона займет самое почетное место в красном углу. Благодарю, великий князь, — молвил с улыбкой Никита Романович.
После приветствия гостей провели в дом. В низкой сводчатой палате стоял уставленный всевозможными блюдами в богатой посуде стол. Во главу стола хозяин хотел посадить почетного гостя, но царевич уступил дяде положенное ему место и сел по правую руку от него. За ним на его сторону, по старшинству рода, расселась его молодая свита, дети знатных бояр. По левую руку от хозяина сидели его старшие сыновья.
Поначалу мирно обсуждали написанное недавно царевичем Похвальное письмо Антонию Сийскому[41]. Получив благословение митрополита Антония, царевич начал переработку писанного сийскими монахами жития святого.
— Труд прежний в значительной легкости написан. О том я и упомянул во вступлении, — с блеском в глазах говорил царевич Иван. — Опосля написана была мною служба преподобному Антонию.
— Слышал я, что многих и многих святых упомянул в своем труде, — с гордостью глядя на сыновца, говорил улыбающийся Никита Романович. — От княгини Ольги до прославленных ныне…
— Ибо земля наша — Святая Русь, самим Всевышним оберегаемая. И верую, все святые нашей земли, все они молятся за нас. И потому не можем мы сгинуть, не можем подчиниться неверным, — опустив глаза, с грустью проговорил царевич. — Господь ведь с нами…
Так разговоры о войне, насущные всюду, возникли и за этим столом. Царевич, гневаясь, говорил о недавней вести, кою принесли русские купцы — император Священной Римской империи Рудольф, заручившись дружбой с Баторием, запретил ввоз в Московскую державу олова, свинца и меди, столь необходимых сейчас в текущей войне, ибо самостоятельно добывать и разрабатывать сии металлы русские мастера пока не научились. А потери в пушечном наряде были колоссальными в последние годы…
— Ничего, мы и без европейского олова как-нибудь повоюем! — успокоил Ивана Никита Романович, хотя и ему новость эта была неприятна. С неудовольствием подумал об Иоанне — как им была воспринята сия весть? Ведь он рассчитывал на помощь и дружбу Рудольфа, сына и наследника покойного союзника Иоанна.
Но сейчас это было неглавное. В коем-то веке царевич сам пожаловал в дом Никиты Романовича, и ему хотелось о многом поговорить с сыновцем наедине, ибо знал, здесь не подслушают, не помешают.
— Угощай гостей, — шепнул сыну Федору Никита Романович, а сам пригласил царевича в свой небольшой покой, где боярин, по обыкновению, работал. Никита Романович запер тяжелую кованую дверь на ключ, зажег несколько свечей и сел за стол, напротив царевича.
— Хорошо здесь у тебя. Спокойно, — откинувшись в кресле, молвил царевич, оглядывая убранство покоя.
— Ежели опротивело тебе все при дворе, приезжай сюда чаще, — развел руками Никита Романович. — Этот дом и тебе принадлежит. В нем выросла твоя мать. Он хоть и горел… но я все велел воссоздать так, как было здесь до того. Таким сей дом видела твоя мать, Анастасия Романовна, царствие ей небесное…
Оба перекрестились, а царевич грустно улыбнулся, ибо боярин говорил о невозможном. Да и знал, что отцу излишнее общение сына с Захарьиными доставляло мало удовольствия.
— Долг не позволит, дядюшка. Надобно всегда быть возле государя. И надобно видеть, как он себя окружает этими…
Он замолк, стиснул зубы, глаза его загорелись гневом. Никита Романович пристально глядел на него, слушал.
40
Борис Камбулатович Черкасский — кабардинский князь, перешедший со своим отцом Камбулатом Идаровичем на службу к Иоанну в 1578 году, где, согласно своему знатному происхождению, имел только самые высокие чины. Через год он женился на Марфе Никитичне Захарьиной. Борис Камбулатович — двоюродный брат второй супруги Иоанна, Марии Темрюковны Черкасской.
41
Антоний Сийский (1477–1556) — монах, основатель Антоннева-Сийского монастыря, преподобный Русской церкви (канонизирован в 1579 году).