Пепел державы

Матрена уходила к себе, где стряпала для соседа обед. Тем временем ее подросшие сыновья стали помогать Архипу мастерить гроб. К вечеру домовина была готова.

Позже он зашел в дом, мрачный и молчаливый, пропитанный потом насквозь. Белянка уже лежала обмытая и переодетая. Матрена, стараясь не шуметь, боясь потревожить покой новопреставленной, накрыла на стол.

— Стало быть, ты уехать решил? — спрашивала она, наблюдая, как нехотя Архип пытается есть. Он кивнул в ответ, вперив очи в пол.

— Вернешься? — вопросила Матрена.

— Не решил еще, — буркнул Архип в ответ.

Заплаканная Матрена, уходя вскоре домой, молвила Архипу напоследок:

— Ты зови, ежели что. Мы рядом всегда.

— Спаси Христос, — кивнул Архип и закрыл дверь.

Ночью он сидел у гроба в холодном, нетопленном доме, в темноте, молча глядел на покоившуюся в домовине жену. Он ничего не говорил, просто смотрел на ее бледное восковое лицо, белевшее в темноте, вспоминал прошедшую с этой прекрасной женщиной жизнь. Он так и не сомкнул глаз. Под утро повалил снег. Еще когда было темно, в дверь постучались — пришли сыновья покойного плотника Ильи, отряхнулись от прилипшего снега, поснимали шапки, перекрестились, обернувшись к красному углу. Они помогли Архипу вынести гроб и погрузить в сани. Накрыли гроб крышкой, заперли в сарае дверь, дабы никто из животных не проник туда. Архип зажег лучины, быстро, по-хозяйски, накрыл на стол, накормил молодцев, сам чего-то пожевал — кусок в горло не лез.

— Вот что, ребята, — молвил Архип, глядя на парней. — Батька ваш строил этот дом от начала и до конца. Мне тут не жить. Оставляю сей дом вам. Живите тута… Вот…

Сказал и осекся, навернулись на глазах слезы. Отроки с жалостью глядели на старого кузнеца, не осознавая еще, какое богатство им дарено. Целый дом! А Архип, всхлипывая и кусая прыгающие губы, оглядывал опустевшее жилище. Каждый угол, каждая мелочь — все напоминало о ней. Казалось, сейчас из сеней донесется ее голос, столь же привычный для него, как свет солнца или шум дождя — то неважное, на что уже не обращаешь значительного внимания, но без чего не представляешь свою жизнь. Но в доме было тихо, а за окном сыпал стеной снег.

Всю рухлядь, сундуки с добром, иконы, доставшиеся еще от кузнеца Кузьмы, воспитавшего Архипа, платки, ткани, хозяйские и кузнечные инструменты, скотину и птицу — все Архип оставлял новым хозяевам. Он лишь собрал оставшиеся деньги, дабы похоронить жену и дабы при случае на яме поменять коня, да взял татарскую саблю, добытую под Казанью. Деньги упрятал в зипун, саблю уложил в дровни, поближе к передку, присыпал сеном. Перед тем как выйти, перекрестился у образов, оглядел еще раз свой дом и вышел, поклонился порогу и навсегда оставив его в прошлом. Запряженный в дровни конь стоял во дворе, один из сыновей Ильи держал его под уздцы. Гроб уже присыпало снежным одеялом.

— Может, не поедешь, дядюшка Архип? — спросил отрок, когда Архип отворил ворота. — Снег сильный, заметет… Волков тьма в округе.

— На все воля Божья, — ответил Архип и подошел к дровням. Стряхнул снег с крышки гроба и, наклонившись над ним, прошептал:

— Сейчас уже поедем, милушка моя, к доченьке, как ты и просила. Сейчас…

Матрена выбежала, неся за собой узелок со снедью, отдала его Архипу.

— Как же так, и не похороним любушку нашу, — всхлипнув, проговорила Матрена. Она подошла к дровням, приложилась лбом к крышке гроба, прощаясь с Белянкой. Архипу же молвила на прощание, утирая слезы:

— Прощай! Да хранит тебя Бог! — И перекрестила.

Свистнув, Архип стеганул коня, и тот, всхрапнув, потащил сани по непротоптанному еще снегу. Архип погонял его все быстрее и быстрее, силясь поскорее уйти от своего прошлого. И не обернулся ни разу.

Глава 17

Неизбежность нового похода Батория на Россию была очевидна. Полгода Иоанн и его советники готовились к войне: в пограничные крепости отправлялись рати, тянулись возы с порохом и провиантом, но все равно гарнизоны были очень малочисленны, ибо те силы, что имела держава тогда, приходилось рассредоточивать в различных направлениях — неизвестно, куда Баторий решит нанести удар. На Западную Двину, на Псков, на Смоленск? К тому же постоянно приходилось держать полки на юге против крымцев и ногайцев, а на севере — против шведов.

В сводах думной палаты гудят голоса — идут споры о предстоящих боевых действиях. Прошлогодние поражения и пугающая военная мощь войска Батория мрачной тенью нависли над всей страной, в том числе и над теми, кто в руках своих держал власть и обязан был эту страну защитить. Иоанн выглядит худо, кажется, постарел еще больше, но он все еще величественно восседает в своем кресле. Рядом, как всегда, царевич Иван, пышущий здоровьем и молодостью, надежда медленно погибающего Русского государства.

Среди думцев заметно присутствие нового человека. Федор Нагой, брат Афанасия Нагого, пожалован в окольничие и наравне со всеми участвует в заседании. Новых ставленников государевых бояре не любят и опасаются, зато видно, как светится от довольства Афанасий Нагой, разодетый в шитый серебром кафтан с пуговицами из драгоценных камней. Никита Романович Захарьин, опершись обеими руками о посох, украдкой глядит в их сторону. Очередные изменения в придворной среде вызывали у него тревогу, ибо любой самодур, добившись расположения государя, может изменить все в худшую сторону. Все помнят опричные годы…

— Надобно укреплять города! Крепости, кои невозможно снабдить должным числом ратников, следует уничтожить, дабы не достались они полякам. Баторий сжег множество захваченных им крепостей, дабы не тратить деньги впустую на их содержание! — говорил со своего места Федор Трубецкой.

— Нет у нас должного числа ратников! — ответил ему Никита Романович. — С каждым годом на службу поступает все меньше людей! Десять лет назад чума выкосила половину страны, вот и сказывается ныне! Среди опытных ратников большие потери…

— Дворяне худо службу несут, — вторил ему Василий Голицын, уже располневший, с ранней сединой в бороде и нездоровым, землистым цветом лица. — Самовольно сбегают с позиций иль вовсе не являются туда! Молвят, боятся они с поляками воевать!

— Боятся, это навряд, — усмехнулся Иван Мстиславский и поглядел на государя. — Нищают они от войны. Тяжко им служить, когда поборы съедают весь доход от земли…

— Так заставьте их служить! — Иоанн поглядел в глаза Мстиславскому. — Иль забыли они мою тяжелую длань? Что ж, я им напомню!

— Государь! — Борис Годунов поднялся со своего места и поклонился. — Вели слово молвить. Думается, государь, ежели дворян, и без того злых и напуганных поражениями, подвергнуть казням, это полякам будет только на руку.

Никита Романович оценивающе поглядел на молодого боярина, улыбнулся в бороду.

— Это верно, государь, — поддержал Годунова Никита Романович. — Сколько отпущенных Баторием ратников вернулось к тебе на службу! А ежели их казнями пугать, так они сами к нему уйдут.

— Это война! — повысил голос Иоанн и произнес с издевкой. — Воевать никто не хочет, так, стало быть, надобно сразу Баторию все города отдать? Чего ждать? Так?

Утихла думная палата. Иоанн, опустив голову, молвил устало:

— Заставьте их воевать. Посылайте людей к ним в имения, пусть силой выгоняют оттуда. Но и неявки на службу я все одно прощать не стану. Значит, сечь буду их, как детей нерадивых. — Помолчал государь, вновь поднял голову. — Ежели не знаем мы, куда ударит Баторий, основные силы надобно держать ближе к Москве, в глубине обороны. Но и врага не следует оставлять просто так. Велю написать послание воеводе Хилкову. Нельзя дать полякам зорить наши земли, потому и мы будем его трепать хорошенько. Пущай Хилков со своим отрядом нападает на польские заставы, грабит их обозы, бьет мелкие отряды мародеров. Ратникам же в приграничные крепости велю также разослать послания, дабы бились они с врагом храбро и стояли насмерть.

— Верно, верно, — загомонили думцы, кивая головами.