Страница 20 из 21
Любочка так и заснула с книжкой в руках, не услышав, как заглядывал братец, как пришла мама, и они с бабушкой будили ее, смеялись, раздевали, целовали и укладывали в постель. Снились ей лужайка в солнечных пятнах и нестрашное безногое привидение, жившее на цепи в собачьей будке и питавшееся цветущими вокруг в избытке ландышами.
…
Посиделки затянулись за полночь.
Коля Храмцов давно отправился домой, к строгой своей зубной врачихе. За Мишкой Шишкиным прибежала встревоженная супруга. Она пришла со смены, с текстильной фабрики, и не найдя мужа дома, отправилась, как водится, искать по соседям. Вовремя явилась – Михаил уже лыка не вязал, клевал носом. Очнувшись, мычал матерное, ронял пепел и папироски на пол, да и сам все норовил следом отправиться. Братья Смирновы поглядывали снисходительно, жены их, особенно Евгения, – с брезгливостью.
Шурка, крупная грудастая баба, охая и причитая над спутником жизни, вынесла его с крыльца и усадила в древнюю детскую коляску, предназначенную для транспортировки загулявшего супруга.
Мишку багажный способ доставки устраивал и даже забавлял. Промычавшись и отхаркавшись, он схватился для устойчивости за борта экипажа и попытался выразить радость в песне:
– Из-за оооострова на стрррежень, ннна прстор … ррычной ввлны!..
– заревел он внезапным хриплым басом.
Икая в такт ухабам тропинки, невидимой почти в сгущающейся темноте, голос его исчезал вдали, но какое-то время влетало еще в распахнутую дверь.
– Ввыпл-вали! рраспсссные! Сттеньки Раз-зина чччч!лны!..
– Я на месте Шурки давно бы его в набежавшую волну отправил, – задумчиво протянул младший Смирнов.
– Мы тоже хороши, – самокритично отозвался старший, – что ж теперь, нас в Мезню побросать с обрыва? А, Лидуся?
Та пренебрежительно отмахнулась от раскисшего профессора.
– Пойдем, Женюра, на воздухе посидим, – позвала невестку, – пусть их, дураков.
Евгения взглянула на мужа, тот отпустил ее снисходительным кивком.
– Иди-иди, продышись, – прокомментировал Смирнов-старший. – Хоть ты не лошадь, но и тебе вреден никотин.
– Язык твой – помело! – в сердцах отозвалась Лидия, вставая с места и засовывая в карман жакета папиросы и коробок спичек.
Когда Лидия вышла, Владимир добавил:
– Одна у попа жинка, да и та последняя.
Обнял рядом сидящего младшенького братика, за широкие плечи, и запели они вполголоса, чтобы детей не растревожить.
Дивлюсь я на небо
Тай думку гадаю.
Чому я не сокiл,
Чому не лiтаю?..
– Скажи мне, Володька, – вдруг спросил Николай, – что это мы давно ракеты не запускаем, науку и промышленность наши дискредитируем?
– Тсс! По секрету скажу, – ответствовал шепотом Владимир, – принципиально новая серия кораблей к запуску готовится. В рамках боевого применения космических аппаратов разрабатываем стыковку на орбите. Следи за новостями!
– Скоро и на Марсе высадимся, – весело добавил он, – будем там целину поднимать. Но ни слова никому, государственная тайна!
Он снова обнял брата и они, не сговариваясь, грянули бравурно, хоть и в полголоса:
Заправлены в планшеты
Космические карты,
И штурман уточняет
Последний раз маршрут –
Давайте-ка ребята
Закурим перед стартом,
У нас еще в запасе
Четырнадцать минут!..
…
Лидия с Евгенией расположились на лавочке с высокой спинкой, вросшей гнутыми ножками в землю под раскидистой старой березой.
Меж темными кронами светлело июньское небо, шелестели ветви, пощелкивал соловей, белели в туманных сумерках плотно усыпавшие кусты цветки махрового шиповника.
Вдалеке на железной дороге гуднула поздняя электричка.
– Подмосковные вечера… – Проговорила Женя.
– Да, холод, комары, – отозвалась, закуривая очередную папиросу, невестка и плотней запахнула связанный из заграничной шерсти жаккардовый жакет. Она родилась и выросла в благодатной, щедро согретой солнцем местности и не одобряла прохладную сыроватую погоду: жаловалась, зябла, простужалась. Отчасти потому и настояла, чтобы драгоценный младенец Николенька был взращен в тепле и выкормлен дарами южной земли.
– Надо что-то с этим делать, – вдруг резко заявила она.
– С чем? – не поняла Евгения.
– Да вот с этим, – Лидия неопределенно помахала вокруг. – Менять, продавать, не знаю. Дом разваливается, земля пропадает. Сколько мы тут бываем? От силы пару недель в году.
– Дети здесь каждое лето проводят, – возразила Евгения, – и Володя с Николашей вряд ли продажу одобрят. Это их родовое гнездо.
– Это деньги, и большие, – отрезала Лидия. – Дети растут, а тут кооперативная квартира каждому, да еще на сберкнижку положить. Знакомая предлагала неплохую сумму. Владимир отказался, а зря. Имущество обременительное, только средства тянет. И разделиться пора, а то сплошной колхоз получается, все вокруг общее, стало быть, ничье. Ты с Николаем этот вопрос обсуди.
– Нет уж, – отказалась покладистая обычно Евгения, – я с Николашей говорить не буду. Пусть сами с Владимиром думают, как дальше быть.
– Напрасно, Женюра, все пускаешь на самотек, в семейной жизни опасно это, неизвестно куда стремнина унесет, – ехидно заметила Лидия, и, бросив окурок в худое железное ведро, встала с лавочки. – Ладно, спать пойдем. Утро вечера мудренее.
– Баба девки ядрене́е, – внезапно поддержал из-за забора нетрезвый голос позднего прохожего.
…
Евгения долго не могла заснуть, так растревожили Лидусины речи. Городское дитя, она влюбилась в Мезенский дом с первой встречи, как и в своего мужа Николая. Только Николаша был живой, молодой, горячий, а дом, как и его хозяин, будущий свекор Евгении, – обстоятельный, приязненный, настроенный терпеливо и философски. Но оба они – и муж, и дом – были необыкновенными. С тех пор сколько лет прошло, но Женечка, преданная душа, только крепче привязалась к обоим.
Неважно, что в Мезню они наезжали нечасто. Каждый визит был событием. Здесь ждали простор, и свобода. «И божество, и вдохновенье», как пел прекрасный певец, чей голос насмешники Володя с Николашей обзывали почему-то «козлетоном». Одна лишь вероятность того, что дом будет отдан в чужие равнодушные руки, заставляла ее вертеться на узкой постели.
– Не твое это, – досадливо объясняла себе. – Николаша пусть решает, как быть.
Муж спал богатырским сном на соседней кровати, руки раскинуты, тонкое одеяло в свежем пододеяльнике сползло краем на пол. Женя встала укрыть мужа, замерла с одеялом, залюбовалась мускулистым, в меру волосатым торсом, могучими плечами. Даже будучи давно замужем, иногда терялась, обмирала, не веря в свою удачу.
– Какое чудо, – думала она, – и мой Николаша, и детки. Этот дом, это лето. И то, что мы еще молодые, значит, много хорошего впереди.
…
Пройдут годы, и она будет вспоминать те короткие июньские ночи, восторг и трепет каждой клеточки тела. Твердую опору под ногами и веру в будущее. Состояние, когда ты чувствуешь, что со всей полнотой живешь и хочется остановить неостановимое мгновенье…
Да и время такое было, легкое – ветры перемен, радостные надежды. Тяготы войны забылись, будущее обещало быть благополучным. Дети росли, а взрослые еще не старились. Николаша получил должность заместителя заведующего кафедрой и ордер на трехкомнатную квартиру на Соколиной Горе. Въезжать планировали в августе, а после переезда и обустройства собирались ехать на автомобиле в Гурзуф. Женя переживала, что дети устанут, хотела приехать с ними на поезде, но муж ее отговаривал. Любочка и Савик предвкушали невероятное путешествие…
Заканчивался дождливый июнь, начинались славные денечки середины лета. Надежда Васильевна безвылазно сидела с внуками на даче, Женечка с Николашей наезжали вечером в субботу. Смирновы-старшие уже давно не бывали: Галочка уехала с компанией на море, в Геленджик, Лидия отправилась к родителям и сыну в Запорожье. Владимир Николаевич погрузился в работу, и тоже редко в Москве бывал – все командировки, секретные полигоны.