Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 19 из 21

– Тихо иди, чтоб никто не слышал, – велел брат, и Любовь послушно полезла за ним на цыпочках по скрипучей, спрятанной в конце коридора лестнице.

– Топаешь, как слон, – шипел зловеще Савик, оборачиваясь, – Привидение разбудишь – вылезет и загрызет!

Любочка обомлела.

– Какое привидение? – еле выговорила она.

– Ребята сказали, чуланная скелетина, – деловито пояснил Савик. – Она закопалась и спит. А потом как проснется, как выскочит!

– Врешь, – возразила сестра, – если б она была, папа бы ее выгнал.

– Хитрая, скелетина-то, – Савика несло. – Только на детей кидается. Особенно на девчонок, они сладкие, их приятно грызть…

Обернувшись, он зарычал на сестру, протягивая скрюченные пальцы.

На визг и грохот сбежались домочадцы. Любочка голосила, Савик ухмылялся. На приказ доложить обстановку объяснил, что сестрица хотела изучить чердак, а одна идти боялась. Услышала шорох и так заверещала, что он упал и ее свалил. Все живы-здоровы, больше он с вашей Любкой играть не будет. Нюня и плакса. Спасибо большое.

– Слава Богу, все целы, – вздохнула Надежда Васильевна.

– Ладно, иди на улицу, но через час чтобы был дома, – разрешил отец.

Мама погладила сына по стриженой голове, потрепала ежик упругих волос, заглянула в лицо – ясные серые глаза, круглые румяные щеки.

– Иди, Савушка, – подтвердила она, – погуляй, только далеко не убегай. Скоро будем обедать.

– Ладно, мам, пап, я пошел. Ба, дай пирожка, – ковал Савик железо, пока горячо.

Нюня и плакса сидела на папиных руках, уткнувшись лицом в широкое надежное плечо.

– Надо будет ей на ночь еще про привидение рассказать, – с предвкушением подумал Савик.

1.3.

К обеду подтянулось второе семейство Смирновых, Владимир с женой Лидией и взрослой дочерью Галочкой. Сынок их, малолетний Николенька, теплое время года проводил у бабушки с дедушкой по матери, в доме с большим садом на окраине городе Запорожья, по-украински – Запорiжжя.

«Наследник мой нынче гостит в Запарижье», – сообщал Владимир Николаевич, когда в игривых настроениях пребывал.

Прибыли Смирновы-старшие на автомобиле «Волга», но без шофера –выходной день. Навезли вина, коньяку, ягод ранних – черешни, абрикосов, слив. Володин соискатель из адъюнктуры, житель южной республики, снабжал.

Деликатесы к ним в семью являлись исправно. Сам Владимир знать не знал, откуда берутся бутыли с вином, свежие сыры в холстинках и райской спелости плоды. Этой стороной вопроса заведовала жена его, Лидия. Профессор и генерал предпочитал ее сферы влияния не затрагивать, так всем было удобнее.

Лидия была дамой резкой, иногда до грубости. С возрастом приобрела прокуренный бас и безапелляционные манеры; единолично заведовала домом и деньгами, но экономить не умела и не любила, за последнее время привыкла деньги тратить без счета и стеснения. И дочь к тому приучила.

Галочка выросла красавицей. И в характере не откажешь. После школы ее по блату «поступили» в педагогический, но после первого курса она институт бросила. Устроилась санитаркой в поликлинику. Отработала год и прошла вне конкурса во второй московский «мед», «Пироговку», где училась теперь на стоматолога. (По специальности, правда, по окончании ВУЗа не работала ни дня, но то уже совсем другая история.)

Обед накрыли на веранде. Застелили скатертью длинный стол, поставили разномастные стулья с запасом – вдруг кто нагрянет нечаянно. Лидия срезала фиолетовые ирисы, водрузила в расписную эмалевую вазу, разложила ягоды по фруктовницам. Надежда Васильевна вынесла блюда с пирожками и котлетами, борщ перелила в фарфоровую супницу, сметану – в соусницу. Получился, как на картине – натюрморт!

Любочка до невозможности любила эти семейные сборы, их вольный дух, приподнятое настроение.

Вот обед заканчивается. Папа с дядей Володей пьют коньяк из серебряных стопок, мама с тетей и сестрой Галочкой – красное вино из хрустальных бокалов, Любочка – вишневый компот из кружки. Все шутят, смеются, рассказывают интересное. Бабушка не ворчит, вино только пригубила, в разговоре не участвует, но лицо у нее спокойное, мирное, руки сложила на скатерти. Савик под шумок улизнул на улицу, к мальчишкам. Закатное солнце расцвечивает косыми оранжевыми лучами белую скатерть, оживляет потемневшее дерево стен.

Сейчас уберут со стола и будут играть в лото. Любочка знает, где лежат мешочек с деревянными бочонками и раскладное картонное поле – в верхнем ящике почерневшего резного буфета. Ждет, пока отец найдет ее глазами и попросит принести лото, чтобы сорваться с места, усердно виляя незримым хвостиком.

Отца она обожествляла. Он был высшее существо, податель благ. И любил ее, Любочку! К остальным обращался небрежно, с полуулыбкой, а вот к ней всегда серьезно, как к большой. Он был красив, элегантно одет, умен. По праздникам надевал парадную форму, ордена и медали, портупею с кортиком, в холодное время – шинель и каракулевую папаху с гербом. Любочке становилось невыносимо тяжело от гордости за папу. За то, что он настоящий герой.

На работу папа носил костюм из красивой переливчатой ткани, узкий галстук, начищенные кожаные туфли с узором из дырочек. Папиросы его лежали в полированной шкатулке с выдвижной полочкой, а в письменном столе Любочка однажды подглядела блестящий пистолет.

Дядя Володя называл брата загадочным словом – «пижон», а когда Любочка спросила объяснения, сказал, что это по-французски значит «голубь». На голубя папа не был похож, но дядя говорил много странных вещей, непонятно, в шутку говорит или всерьез. Как настоящий небожитель (может, поэтому он голубь?) папа метеоритом врывался в Любочкину маленькую жизнь, зажигал ее радостью, исчезая потом надолго в заботах и делах.

Сегодня было воскресенье, дежурный день семейного счастья.

Лишние стулья на террасе пригодились. Не успели раздать карточки и фишки для игры, пришел дядя Коля Храмцов, родственник. От коньяка отказался, потребовал чаю, стал пить вприкуску с кусочком сахара и упрекать братьев за то, что не используют «генеральский» самовар. Любочка самовар видела на чердаке, в одном из заросших паутиной углов. Он выпячивал оттуда потемневшее круглое пузо с множеством медалей, и она тогда подумала, что он и вправду важный, как генерал.

С соседних дач с пышным букетом поздней сирени явился Вольдемар Августинович Аристархов, один из признанных Галочкиных кавалеров. Любочка Вольдемара не одобряла, он казался ей неумным старикашкой, хотя мнил себя петиметром, юношей и записным остряком. Галочка оживилась, начала стрелять глазками, а после ушла с ним под ручку гулять в ШУКС, небольшой, но обустроенный аллеями и летним театром лесок, где в стародавние времена располагалась Школа усовершенствования командного состава.

Далее у крыльца нарисовался страшный гость – дядя Миша Шишкин, безногий, всегда пьяный, с папироской в зубах и плохими словами на языке. Рыжий Валя Морковкин из соседского дома, Любочки товарищ и друг, говорил, что «дядька Мишка психический» и у него даже справка есть. «Психический» инвалид Шишкин прикатил на тележке с колесиками и покричал со двора:

– Эй, есть дома кто?!

Хотя видел, что терраса полна народу.

Братья подняли калеку вдвоем, внесли на террасу, усадили в венское полукреслице с подлокотниками. Лидия поставила перед ним бутылку «Столичной» и маленькую стопку стеклянную, Евгения – мраморную пепельницу.

Любочка незаметно выбралась с терраски, ушла в свою с бабушкой «круглую» комнату. По правде, комнатка на боку дома была не круглой, но пятиугольной, с четырьмя окошками, наверху заканчивалась шатровой башенкой и по-взрослому называлась почему-то «фонарем».

Бабушка сидела на диване в очках, штопала чулок, надев его для удобства на большой деревянный гриб. Любочка пристроилась к ней под бочок с Тимофеем и потрепанным «Путешествием Нильса». Кусты жасмина и сирени подступали к окнам, создавая полумрак. Горела настольная лампа под матовым стеклянным абажуром, очерчивая светом уютный круг. Взрослый, чужой и непонятный мир остался за его пределами. Там были Шишкин и Вольдемар Августинович, громкие голоса на терраске, настойчивые трели распевающегося к ночи соловья.