Полымя

Дубинина ждала работа. Никакой спешки, но знать Олегу о том не нужно. Лучше пораньше озадачить, предупредив, что заказ невероятной срочности. Тогда есть шанс, что не в последний час, а за два, за три дня до реального дедлайна сделает.

Или не сделает… Что-то он сильно закладывать стал. Не запойный, себя блюдет, но запашок чуть не каждый день, а люди меж тем все примечают и руководству доносят: «Пьет-с».

Пьет – это плохо. Это напрягает, потому что слишком многое от Дубинина зависит. Многое и многие. Только и об этом знать Олегу не нужно. А то совсем расслабится.

– Дубинин взял отгулы, – доложила секретарша, возникнув в дверях.

– Кто отпустил?

– Говорят, с вами согласовано.

А ведь так и есть, отпустил, еще неделю назад разговор был, совсем из головы вон.

– Когда появится?

– Не знаю.

– Ну так узнай! – Дмитрий Юрьевич готов был всерьез осерчать. Тут заказ жирный, а люди разбегаются, как тараканы. Отгулы им…

Через пять минут, на протяжении которых Шепотков успешно боролся с искушением позвонить другу Олегу, секретарша снова явила себя на пороге кабинета. Разобиженная, спина прямая, ресницы как из проволоки.

– Говорят, в понедельник будет.

– А где он?

Секретарша пожала плечами.

Дмитрий Юрьевич потянулся за мобильником, лежавшим на краю стола. Набрал номер и узнал, что абонент «вне доступа». Вроде бы что тут такого? Но он отчего-то встревожился. Даже мысль мелькнула: может, у Ольги спросить, телефончик есть… И тут же отмахнулся: нет, лучше о себе не напоминать, не будить лихо.

Он взглянул на секретаршу и проговорил примирительно:

– Иди сюда. Бог с ним, с Дубининым.

* * *

Олег выбрал поезд. На автобусе быстрее, зато в поезде лег и заснул. Вернее, так: выпил, лег и заснул. И это лучше, чем выпил, сел и неизвестно, заснешь ли. Потому что, когда сидя, то количество выпитого – не гарантия, уж он-то себя знает. Точнее, в поезде «выпил и заснул» – это норма, а в автобусе дыхни на кого, сразу примутся глазами буравить. И пусть ему такое осуждение до аппендикса – вырезать и выбросить, даже если вслух кто попрекнет, а все равно уют не тот.

До вокзала Олег добрался на старенькой «шестере», на крыльях и дверях которой были наклеены ленты с «шашечками». Ого, так, глядишь, через пару-тройку лет и название фирмы появится, и счетчик в салоне. Дотянутся менеджеры-оптимизаторы и до этих мест, все к тому идет.

– Вокзал, – объявил водитель. По виду он очень подходил к своей потертой «шохе», так подходил, что, казалось, другого она за свой руль и не примет. У водителя были седые усы, ладони в мозолях и заживших порезах, щеки в голубых и фиолетовых прожилках.

Олег расплатился. Накидывать не стал: сколько договорились, столько и дал.

Таксист взял деньги, и видно было, что он доволен. Да и с чего бы ему не быть довольным? Кабы не Олег, пришлось бы порожняком в город возвращаться.

-–

Что с пассажиром ему откровенно свезло, водитель честно признался, но не раньше, чем они отмахали от монастыря километров пять.

«Что ж тогда цену задирали?» – попрекнул Олег.

«Жить-то надо».

С этим Олег был согласен. Даже когда скучно, серо, блекло, бессмысленно и безысходно. Но есть закон самосохранения, и он диктует: жить надо! Вот и живем.

«Шестера» вильнула, объезжая остановившийся на обочине автобус. Женщины – кто в платках, кто уже без них – шустро разбегались по кустам. Несколько мужчин перешли дорогу и тоже спешили укрыться в лесу.

«Девочки налево, мальчики направо», – усмехнулся Олег.

«Паломники это. Всегда здесь останавливаются, – водитель выровнял машину. – Сортиры монастырские видели?»

«Видел».

«Но не заходили?»

«Нет».

«Дерьмо с хлоркой. Там по-простому – доски да дырка. Вот и терпят, кто может».

Поддерживать разговор Олегу не хотелось, но отмолчаться было как-то неловко. Тем более что своими «мальчиками-девочками» он как бы сам пригласил водителя к тому, чтобы развязать языки. Поэтому он выдал банальность:

«Чисто не там, где гадят, а где убирают».

«Убирают, конечно, – согласился таксист. – Но народу-то сколько, летом особенно, поспей за ними. А знаете, кто за нужниками следит? Монахи! Послушание такое. Кого для усмирения гордыни, кого за иное прегрешение. И ведь не ропщут! А кто неудовольствие позволит, тот потом кается. Это я к тому, что они в монастырь идут, чтобы к Богу ближе быть, а их – очко драить. Утром в храм на службу и вечером на службу, а между – на очко».

Олег чуть наклонился, чтобы разобрать написанное на карточке в рамке, закрепленной на «торпеде», – еще один признак подступающей цивилизации. Прочитал: «Крапивнин Александр Петрович».

«А что, Александр Петрович, – начал он, сворачивая с «вонючей» темы, – много, говорите, в монастырь людей приезжает…»

Таксист покосился сначала на него, потом на панель приборов и не стал упрямиться, тоже свернул:

«Навалом! Автобусами, машинами, летом по воде из города».

«Я с машиной был, – зачем-то объяснил Олег. – Жена за рулем – милое дело. Она с подругой там осталась. Завтра уедут, а я сегодня собрался».

Водитель понятливо кивнул:

«На заутреню пойдут. Сейчас для этого все условия, не то что раньше, когда в монастыре, кроме храма, сплошь трущобы были, да и храм разве что святым духом держался. А теперь – условия. Дом для паломников восстановили, там они и ночуют. Я, правда, внутрь не заходил, но рассказывали – казарма казармой. Но и другое говорят: есть там номера со всеми удобствами, вроде гостиничных, но это уже задорого. Так что и людей приезжает много, и перекантоваться до заутрени есть где. В общем, всем хорошо, только нам, таксистам, не всегда и не очень. Отвезешь, а назад как выйдет. А поутру снова туда. Вроде бы двенадцать километров всего, но на бензине все равно расход, и если на месяц прикинуть, то прилично выходит. Хотя, конечно, грех жаловаться, с монастыря кормимся, с работой у нас тут не густо».

«Грех? – переспросил Олег. – Вот какая монастырская жизнь заразная. Все согрешить боятся».

Таксист качнул головой:

«Кто поглупее, те не боятся. Они и не знают, что грешат. Счастливые. Даже завидно».

«А вы, значит, боитесь?»

«Боюсь. И грешу… Ах, черт!»

У переезда через железнодорожную ветку они пристроились за трактором с прицепом, накрытым папахой сена. Его подкинуло на рельсе, и здоровенную охапку швырнуло на «шестеру», занавесив капот и лобовое стекло.

Таксист ударил по тормозам, распахнул дверь и выбрался наружу. Сбросил сено на дорогу. Повернулся к трактору, который и не подумал остановиться, так и тащился еле-еле, махнул рукой и вернулся за руль.

«Гаденыш!»

Выругался таксист от души, но не зло, почти весело. Включил дворники и опрыскал стекло водой, удаляя оставшийся сор. Воткнул передачу, рывком преодолел рельсы и за несколько секунд догнал трактор. Обогнал его и помчался дальше, напоследок выставив в окно руку и погрозив обидчику кулаком.

«А чего разбираться не стали?» – спросил Олег.

«Да пустое это. Если всякий раз отношения выяснять, так жизнь и пройдет».

«Да вы философ».

«Шофер я», – буркнул таксист, и пальцы его сжались, словно хотели расплющить баранку.

«Давно таксуете?»

«Шестой год».

«Частный извоз?»

«Он самый».

«А чего «шашечки» налепили?»

«Чтобы с дурацкими вопросами не приставали. В ту сторону, не в ту сторону, и чтобы не надеялись, что задарма повезу».

«А от гаишников вопросов не ждете?»

«Да я, почитай, их всех знаю, а они меня. Миром расходимся».

«Ну да, город у вас небольшой, все на виду».

«Так и есть. Не по имени знаешь, так в лицо. Я же местный, в порту работал. Столяр я, плотник, и за краснодеревщика могу».

«А почему уволились?»

«То не я – жизнь уволила. Раньше по озеру и баржи тягали, и «трамвайчики» пассажирские ходили, пристани были, рейсы на самые дальние плёсы строго по расписанию. А что сейчас? От всего флота три калеки-недомерка остались. Паломников в монастырь доставляют. Чтобы куда подальше, уже нерентабельно. А без теплоходов пристани не нужны стали, развалились без ухода, теперь до деревень только на машинах или на моторках».