Друзья и незнакомцы

Много лет назад, как рассказал ей Джордж, в этом районе процветали деревообрабатывающие предприятия. Здесь располагались завод по производству бумаги и разливу соды, фабрика по изготовлению зубных щеток. Но когда все эти предприятия закрылись, на их место никто не пришел. Теперь добрая половина городков в окрестностях оказались заброшенными. Магазинов и баров оставалось все меньше, они располагались все дальше друг от друга, и только вывески закрывшихся заведений напоминали о жизни, которой больше не было.

Иммигранты из Сальвадора и Мексики и более многочисленные пуэрториканцы осели там, где еще работали молочные фермы и разводили фруктовые сады. В Уивервилле на слуху был только испанский. Там продавались мексиканские специи, газировка и конфеты.

Элизабет это нравилось – типичный американский город, населенный людьми и вещами, которых там не ожидаешь увидеть. Но в остальном он производил удручающее впечатление. Пустые витрины, дома, которые никто не хотел покупать. Даже школы больше не было. Детей возили на автобусах в соседний город.

Фэй, выросшая в этих краях, качала головой всякий раз, когда Уивервилль всплывал в разговоре, и заявляла: «Вот раньше это был город!»

Когда они приехали, ребенок спал на заднем сиденье.

– Может, мне посидеть с ним здесь, – сказала Элизабет. – Принесешь мне просто тарелку.

– Ха, отличная попытка, – раскусил ее Эндрю.

Гил уже просыпался и вытягивал шею, стараясь рассмотреть все вокруг, когда они подошли к дому.

Дверь открывалась прямо на кухню, которую не обновляли с семидесятых. Желтый линолеум на полу, деревянные шкафы, по которым бежал трафаретный узор из лиловых тюльпанов, нанесенный Фэй.

Она отошла от плиты и взяла Гила у Эндрю.

– Привет, малыш, – сказала Фэй, поднимая его к свету.

На кухню, поскуливая, зашла собака.

– Не ревнуй, Дюк, – оборвала его Фэй, – ты знаешь, что тебя я тоже люблю.

Она взглянула на Эндрю с Элизабет, как будто только их заметила.

– Ужин почти готов, – сообщила она. – Бефстроганов.

– Вкуснота, – произнес Эндрю, хотя и ненавидел бефстроганов.

В юности он мечтал быть шеф-поваром, но побоялся, что не сможет этим зарабатывать на жизнь. Тогда готовка стала его увлечением. Элизабет часто задавалась вопросом, как ему так удалось в этом преуспеть, ведь он вырос с матерью, которая, кажется, во все блюда добавляла готовую смесь со вкусом говядины со специями.

Фэй вернула малыша Эндрю, насытившись своими тридцатью секундами общения с внуком. Она понизила голос до шепота:

– Пришло еще одно уведомление от Ситибанка. У нас есть девяносто дней на внесение платежа, или нас выгонят из дома. Твой отец отказывается даже шевелиться. Как будто собирается заявить, что банк блефует. Я пытаюсь вызвать его на разговор насчет того, что мы будем делать дальше, а он говорит, что занят.

Элизабет сделала вид, что ищет что-то в сумке с подгузниками. Когда Фэй затрагивала тему финансов, ей хотелось поскорее закончить неудобный разговор, свернуть его, свести на нет.

В прошлом году она поняла, что Фэй и Джордж владели домом только на словах. Они брали кредиты под залог дома уже столько раз, что давно задолжали банку.

Из комнаты Джорджа раздался глухой удар.

Фэй выпрямилась.

– Ладно, что мы об этом. Что у вас нового?

– Элизабет нашла нам сегодня отличную няню, – ответил Эндрю. – Теперь она наконец сможет вернуться к работе.

Повисла странная пауза, когда она решала, обидеться или нет. В устах Эндрю это прозвучало так, как будто она четыре месяца валялась на надувном круге в бассейне, потягивая «Пина коладу».

– Девушка учится в колледже, – добавила Элизабет.

– Не слишком ли молода, чтобы нести ответственность за младенца? – поинтересовалась Фэй.

– Я и сама сначала так подумала. Но у нее прекрасные рекомендации. Гилу, похоже, она понравилась. И у нее большой опыт с детьми. Больше, чем у меня.

Фэй нахмурилась.

– Будь осторожна. Я видела в новостях ужасную вещь. Няня убила троих детей. Утопила их в ванной. – Слова «убила» и «утопила» она произнесла одними губами, чтобы оградить Гила от такого кошмара. – И сделала это голыми руками, – добавила Фэй.

– Это случилось где-то неподалеку? – спросил Эндрю.

– Нет, в Огайо или еще где-то.

Фэй сияла, рассказывая эту историю. Она оживлялась при малейшем намеке на трагедию. Однажды даже диагностировала у Гила аутизм, потому что малыш долго смотрел на лампочку.

– Это один из признаков, – заявила она. – Я думаю, это один из них.

Для каждого периода в жизни существовали свои предостерегающие истории, напоминающие женщинам, где их место. Каждую женщину в Нью-Йорке преследовала какая-то история. Не городской миф, а передовица газеты «Пост», попавшаяся ей на глаза в тот день, когда она приехала в город. Девушка, которая засиделась в баре допоздна, и ее изнасиловали, завернули тело в ковер и выбросили в мусорный бак. Девушка, которую без всякой причины толкнул под проходящий поезд какой-то сумасшедший. Девушка, которую зарезала, придя ночью, пьяная соседка по комнате, не вспомнившая об этом наутро.

Так же было и с молодыми матерями. Угрозы витали в воздухе. Услышано по телевизору: измученная, подавленная женщина забыла ребенка в раскаленной машине. Он задохнулся. Прочитано в Интернете: воспитательница в детском саду дала детям снотворное, чтобы их утихомирить, не рассчитала дозу и случайно их всех убила. Услышано в отделе овощей и фруктов в супермаркете: родители все откладывали занятия по оказанию первой помощи, а потом беспомощно смотрели, как их ребенок умирал, подавившись виноградиной.

Элизабет услышала тяжелую поступь Джорджа. Этот жизнеутверждающий звук прогнал из ее головы картины безжизненных маленьких тел, плавающих в ванной.

– Лиззи! – воскликнул он, увидев ее.

Он был единственным человеком, который когда-либо так ее называл, и единственным, кому это сходило с рук.

Джордж по-прежнему носил ту же форму, что и последние тридцать пять лет: черный костюм, пиджак от которого сейчас висел на крючке в прихожей, ожидая, что его наденут завтра. Он снял кожаные лаковые туфли и стоял в черных носках с ярким золотым пятном на большом пальце. До того, как закрыть бизнес, Джордж обычно выходил из дома не позже семи утра, иногда в четыре или пять, если ему предстояла ранняя поездка в аэропорт. Каждый день он начинал с полировки своего черного лимузина, пылесосил коврики, расставлял новые бутылки воды, насыпал мятные леденцы. Старик по-прежнему следовал этому привычному распорядку несмотря на то, что теперь как водитель «Убера» мог сидеть в спортивных штанах за рулем видавшей виды мазды – всем было все равно. Элизабет это очень трогало.

Джордж обнял ее. Он был большим и крепким. Когда свекр ее обнимал, она снова чувствовала себя маленьким ребенком в полной безопасности. Элизабет хотела постоять так еще, но Джордж отстранился, хлопнул Эндрю по спине и подошел к плите, вдыхая доносившийся аромат.

– Пахнет вкусно, – присвистнул он.

Элизабет подумала, не лжет ли и он. Для нее на кухне пахло как в столовке начальной школы во время обеда.

У Джорджа с Фэй был крепкий брак. Она это ценила. Ее родители были несчастны вместе, но продолжали извращенно страдать. Самым большим ее желанием было, чтобы они стали нормальными, чтобы проснулись однажды утром и поняли, что любят друг друга несмотря ни на что.

Все детство Элизабет провела в роли судьи. Она могла зайти в комнату и в одно мгновение оценить обстановку: понять, ругались ли родители и по какому поводу. Когда отец изменял, мать рассказывала ей об этом как подруге. Она не скупилась на подробности. И была одержима тем, чтобы быть худой, красивой и, что важнее всего, молодой. Постоянно заставляла дочерей использовать крем от морщин, когда они учились в средней школе. Садилась на самые причудливые диеты и вынуждала их к ней присоединяться. Она голодала и побуждала их делать то же самое. Она хвалила их за худобу и ругала, когда дочери не выглядели на максимум своих возможностей. Она придумала для них троих игру: они смотрелись в зеркало и по очереди указывали на недостатки друг друга.