Заслужить смерть

Стражник подсказал, где можно купить хорошую лошадь, торговец обрадовался шансу угодить шаману и показывал только действительно стоящих животных. Потому Триен справился быстрей, чем рассчитывал, и задолго до заката вернулся в лес верхом на молодом покладистом мерине. К седлу были приторочены сумки с едой и новой одеждой для Алимы. Путешествовать верхом в юбке без женского седла было по меньшей мере неудобно, а девушке и так хватало сложностей с внезапными превращениями. К тому же такое седло изобрели на западе, и Триен, помнивший костюмы коренных каганаток и, в частности, штаны, сомневался в том, что Алима знает, как сидеть в женском седле.

Догадка оказалась верной. Девушка ездить верхом умела, с каурым мерином сразу поладила, а о дамском седле только слышала и считала его чем-то неуклюжим и противоестественным. Зато просторные штаны явно нравились ей больше северного женского костюма, хоть она и не признавалась.

Когда Триен вернулся, волк ушел, будто сдал вахту. Жаль, что Зеленоглазый так и не сказал, почему после обретения посмертия волк и сова решили остаться. Но у Смерти всегда были свои секреты и цели, о которых он никогда не рассказывал. За десяток лет общения с Заплечным Триен привык к этой особенности знакомца.

Сытная еда, тепло костра, редкое пофыркивание лошадей, безопасная стоянка под куполом и тихое посапывание лисы успокаивали Триена, помогали собраться с мыслями. И было очень кстати, что Алима перекинулась. Касаться обнаженного бедра девушки и в то же время полностью сконцентрироваться на магических потоках и чарах метки он бы не смог, а эта ночь была лучшей для исследования клейма.

Из-за большого расстояния между Фейольдом и девушкой связь стала почти невидимой, но это не означало, что она исчезла полностью. Теперь же, в часе пешего пути от Наскоса, эти нити окрепли. Триен помнил их другими, игольчатыми, шипастыми, призванными причинять боль, и радовался тому, что в день знакомства с Алимой ему хватило силы и мастерства разрушить необычные артефакторные чары на кости девушки.

Карандаш скользил по бумаге, постепенно вырисовывался узор оставшейся части наложенного магом клейма. Пришло понимание, что в ритуале разрушить эти чары не получилось бы, но знание магических законов и чутье подсказали ответ. Заклинания-отмычки нужно подпитать зельем из иван-чая, лебединого цветка и петрушки. Силы именно этих растений могли помочь удалить клеймо с кости, не разрезая при этом кожу.

Ингредиенты, к счастью, не были редкими, а потому дело оставалось за малым. Всего лишь найти, сварить, зачаровать и дать настояться несколько дней. И тогда можно будет избавить Алиму от метки, обезопасить. Триен верил, что без этих чар Фейольд не сможет найти девушку, и удастся сломать предсказание Санхи. Она ведь сказала, что Алима связана с магом до смерти.

Где-то недалеко ухнула сова. Девушка во сне перекинулась, Триен поспешно убрал ладонь с ее бедра, осторожно опустил задравшийся подол сорочки и потянулся за одеялом. Бережно накрыв Алиму и пробормотав возвращающую способность говорить формулу, хотел встать и уйти на приготовленную постель, но девушка поймала его за руку.

— Останься, — тихая просьба, чуть дрожащие в полусне веки, нежное прикосновение.

И Триен не стал противиться. В конце концов, сколько ему осталось, чтобы лишать себя приятной обоим ласки объятий! Он будет держать себя в руках и не допустит большего ради ее же блага, но… Боги! Ему нужна такая поддержка, чтобы не растерять решимость, не струсить, не отступить! Εму нужна Алима, невыразимо родная, теплая и восхитительно уютная. Нужна. Чтобы помнить, ради кого все это делается.

Она прижалась к нему, устроила голову на груди. Темные волосы с заметной рыжинкой пахли чередой, объятия успокаивали. Плохие мысли таяли, будто снег на весеннем солнце, дышать становилось проще.

* * *

Я помнила, что сама попросила его остаться. Помнила, что ночью это казалось мне правильным и естественным. Просыпаться в объятиях Триена, чувствуя его дыхание, тяжесть руки на плечах, наслаждаться ароматами лекарственных трав, которые были прекрасней любых благовоний… Что может быть лучше?

Я с горечью понимала, что так будет не всегда, и знала, что первая, пробная разлука ждет меня в Зелпине. Неприлично неженатым спать в одной комнате, проводить много времени вместе, держаться за руки, обниматься. Неприлично и, конечно же, невозможно в присутствии родных Триена и посторонних. Поэтому я словно пыталась надышаться, насытиться свежим вкусным воздухом перед тем, как зайти в затхлую пещеру, в которой не приходится ждать ни дуновения ветерка, ни солнечного лучика.

За четыре дня пути до Зелпина я не успела надышаться.

Зелпин оказался большим городом, не меньше Наскоса, который я могла оценить только по размерам крепостной стены. При этом с первого взгляда становилось понятно, что это итсенский город, а не аваинский, которых я видела достаточно. В Аваине всегда создавалось ощущение тесноты, сдавленности, будто на дома и улицы людям жаль было тратить место.

Зелпин удивил простором, чувствовалось, что город, один из важнейших торговых узлов северного Итсена, процветал. Это в равной степени подчеркивали и широкие мощеные камнем улицы, и белые дома с темными деревянными балками, одинаковыми ставнями и немыслимым для Аваина украшением окон — цветочными горшками. На фасадах почти на каждом доме под окнами были металлические корзины, в которых росли анютины глазки, герань, а где-то даже розы.

— Тут так красиво, — любуясь городом, я вертела головой, подмечала разные флюгера, росписи на ставнях, какие-то надписи на деревянных балках.

— Жаль, у нас не так много времени, чтобы ты могла по-настоящему узнать Зелпин, — вздохнул Триен. — Но самые красивые места я тебе покажу.

— Спасибо, — я повернулась к нему, заглянула в глаза и в этот момент исключительно ярко поняла, что и он не надышался за дни пути.

Не будь мы верхом, я бы решилась и поцеловала его, а так лишь взяла за руку. Сердце пело, и вопреки пробной разлуке на душе было радостно. Ведь это ненадолго, всего на несколько дней.

Родители Триена жили на западной окраине города. Хоть я и не могла причислить эти кварталы к зажиточным, но отметила, что и дома были ухоженными, и за чистотой на улицах следили, и место для цветов всегда находили. Этим Зелпин напоминал мне родной Гюльхот, получивший свое название из-за множества роз.

Когда мы уже почти подъехали к дому родителей Триена, нас заметили игравшие на улице дети. Двое мальчишек с криком «Тунтье приехал!» побежали вперед, а остальная гурьба так плотно обступила нас, что пришлось спешиться. Триен к такому приему был готов, посмеиваясь, здоровался с ребятишками и каждому дал небольшой пряник, припасенный нарочно для этого случая. Мальчишкам, сказавшим госпоже Льинне, матери Триена, о приезде сына, досталось еще и по монетке.

Οтчий дом Триена был небольшим. Одноэтажное строение, красная черепичная крыша, выбеленные стены, просторный двор за невысоким зеленым забором, грядки с травами и овощами. Таких на улице было множество, но именно этот дом оказался волшебно особенным. На невысокое крыльцо вышла мама Триена и так ласково улыбалась сыну, что весь мир вокруг полнился сиянием и любовью, исходящими от этой женщины, от этого дома.

Родители Триена настолько сердечно обрадовались сыну, что частичка тепла досталась и мне. Теперь предвкушение встречи с моими родными стало еще светлей. Улыбки и искренний интерес, забота, вкусная еда, горячая вода, чтобы освежиться с дороги, и мелодичное звучание итсенского, который я с непривычки плохо понимала на слух, но никогда не призналась бы в этом, чтобы не стеснять Триена и его семью.

Триен был очень похож на свою маму. Тот же овал лица, чуть заостренный подбородок, такие же брови. От отца Триен унаследовал цвет волос, но не стать. Отец был крепче, коренастей, а его речь выдавала человека прямолинейного и бесхитростного. Их дом не отличался богатством. Откуда бы у простого кожевника взяться дорогим вещам? Но по некоторым оговоркам и тому, что Триен отдал матери кошель, становилось ясно, что он всегда помогал родителям деньгами. Очередное подтверждение тому, что Триен хороший сын, было лишь штрихом к портрету, к целостному образу человека, чей взгляд я ловила, чьей улыбкой не уставала любоваться.