Страница 53 из 64
Калошин в команде крымчан - безусловный лидер. Есть еще Калина и Халява. Нагловатые парни, говорят тягуче, с фраерским, одесским акцентом и гонором. Откровенно гордятся своим южноморским произрастанием. Но Петровна чарует и эту троицу.
Хозяева узбеки особнячком и боком. Колорита у них хватает, это мы полуазиаты, они азиаты по самые уши. Москвичи такие выдающиеся личности, что я с ними почти не познакомился. Жители столицы сюда не лазать приехали, а местному зоопарку показаться в полный рост. Они ближе, чем к границе своего вольера, других не подпускают, надутые, степенные как купцы.
Ленинградцы тоже столичные, но более интеллигенты, неторопливы, основательны. Говорят, у них есть Руйга. Фамилия известная. Сергей Маркович сказал, лазит мужик не хуже Калошина. Я его специально высмотрел - высокий, лысоватый, в очках.
Много кто еще и откуда, но самое главное - красноярцы. И везет же мне. С ними приехали Коля Волжанин и Васька Полежаев. Я рад до полной невозможности. Компания разбитная. Дымыч, кучка молодняка и конечно, тренер команды - Седой. Тоже между прочим чемпион Союза. Говорят, он падал откуда-то метров 200, добавляют, что на Столбах. Вот и поседел окончательно, белый как лунь. Стихи, а не проза.
До скал довольно далеко и долго добираться. Они сильно схожи с Бутаковкой, но более лазательные, на них двигаться легче. Нет страха перед высотой, карнизами, стенами. Не понимаю, почему его нет? Бутаковка меньше, ниже, но давит, аж потеют руки. А здесь я как на Или.
С высоты, когда вешаешь веревки, вид потрясающий. Нижний массив, по которому мы лазаем, только ступень, разбег в страну скальных стен немыслимого размаха. Они тянутся обширными поясами, порой нависая друг над другом гротеском, практически паря над пространством, далекой долиной, зелеными склонами. Господи, как много здесь воздуха, широты. Горизонт еле виден, нереален.
Действительность уходит из-под моих ног. Я выше, я лечу среди сказочной, устремленной в голубые небеса страны. Мы стоим на гигантском скальном карнизе, под нами метров сто пустоты, точно не меньше. Может, если забыть о силах притяжения и вот так прямо шагнуть в небо, жизнь изменится, и я стану птицей?
Краснояры облюбовали для себя домик в дальней сторонке. Тут меньше беспокоят их шумную и не всегда приличную компанию. Как-то одним поздним вечером из того самого домика полетели возбужденные гонцы во все стороны, за разнообразной медицинской помощью.
Седому круто везет на приключения. Обычный вечер, обычные посиделки. Ну жались мальчики к девочкам в полутьме, щипал струны гитарки очередной доморощенный талант. Как без мира в доме? И тут Седой заорал благим матом и волчком завертелся посреди комнаты:
- Нож!!! Меня ножом в жо... ударили!
На самом деле злоумышленник ножа при себе не имел. В глубокой Азии скорпионы особые, к осени вырастают в ладонь величиной и толщиной наискосяк. Седой сначала присел, а затем ударился головой о потолок, в вертикальном полете, соответственно. У свидетелей волосы от восторга вставали дыбом.
Через пять минут общий консилиум постановил, что нейтрализовать яд можно двумя способами: первое - известный йог-врачеватель местного пошиба, второе - еще более известный алкоголь высокого градуса. На всякий случай решили применить оба.
Когда упомянутый врачеватель добрался до домика краснояров, Седой успел выпить пол литра водки и столько же коньяка. Ожидал он йога бурно, порывался вырваться из рук доброжелателей и идти самому.
Но не пускали. Седой пьяный - буйный, неприятностей не оберешься. Тем более, орал он: "Ег, твою мать, выходи!". А с такими делами не допустили к нему врача, и наверное правильно.
Сергей Маркович решил устроить день прикидок на время, специально для нас с Ириной Кравец. Ох и задал он мне работы! Тренер считал секунды, а я изображал послушного заводного мальчика. Похоже, у нас не плохо получалось, народ вокруг замолчал, аж глаза выпучил.
Но дался ему этот карниз! Суровый такой, рельефный, на самом верху и сложный до невозможности. Три раза я с него вальнулся, в динамике грудью кидался, а вылезти никак, сверху для рук пусто. Толпа посмеивается, Марковичу кричат: 'Эй, лысый! Пошто мальчонку мучаешь? Вырастет, ведь рожу набьет!'
У говоруна Волжанина шутки неприхотливые. Тут я на беду, карниз и вылез. На стену прилепился, оттолкнулся от родимого ногой, слышу кряк могучий пошел из-под меня. Карниз будто бородавка, отделился от тела стены и как загрохочет вниз народу на головы!
Бомба авиационная, с воем, шрапнелью и прочими причиндалами. Как никого не поубивало? Везет нам с Архиповым, его лишь оттаскали за грудки. А если бы задело кого?
После этого случая забеги на время с Сергеем Марковичем окончились сразу. Он на меня обиделся и переключился на Ирину. Я стал больше времени проводить с Серегой Самойловым. Но Серега ленивец препорядочный, на волю вырвался после своих гор, отдыхал со вкусом. Частенько получалось, что я вообще без пары. Пристраивался в довесок к сибирякам, а то и вовсе к незнакомым людям.
Дождь. Мужики лежат вповалку, им задницы от кроватей отрывать нет охоты. Самойлов упражняется в словесном поносе, язвит всех и каждого, аки змеюка подколодная. Напугал меня грибком, который можно подцепить в душе. Говорит, заразишь ноги, кожа струпьями пойдет, и фиг вылечишься. Я ноги тщательно в ведре промыл, обтерся полотенцем. Они увидели, теперь ржут как лошади, изгаляются шутками.
Еще немного подумал и стал собираться. Хочу пробежать кросс в горы до скал. Мне это сейчас нужно. Никогда не поймешь, что в тебе по-настоящему, а что суета. Это приходит ко мне не в первый раз. Что-то, что колышет самые кончики нервов и омывает душу легкой, еле слышной волной печали. Тогда лучше быть одному. И я иду в темноту, дождь, в непогодь, в горы. Туда, где меня нет, где жизнь растворяется, смешивается с окружающим, пропитывая сердце свежестью и новизной.
Дождь и ветер, настоящий шторм на суше. Его волны, порывы раскачивают меня из стороны в сторону, толкают в спину, пытаются остановить на бегу. Я и не пытался выйти сухим из этой призрачной купели.
Пространство скомкано, оно начинается туннелем из моих глаз и обрывается глухой стеной воды совсем рядом. Косые росчерки вихря скатывают привычную нам картину водоворотом бешеных устремлений стихии. Черная, выстрадавшая жизнь растительность окаймляет дорогу, которой нет. Блеклый, размытый контур. В нем смешиваются потоки судеб, желаний. Есть только ложе вязкой, мутной реки, внутри которой я медленно шевелю усталыми конечностями.