Страница 11 из 11
Обратно я тоже шел пешком, разглядывая дома. Вот в этом бы красивом доме работать Игорьку! Но, увы, уже настали времена, когда не все наши желания исполняются.
Зато его дом в Малом Демидовском переулке расцветал. Стал фактически штаб-квартирой нашего клана. Подтянулись сюда и моя веселая сестра Оля, вышедшая замуж за серьезного и положительного москвича Гену, и саратовцы – Юра с женой Майей, с их амбициями они имели уже дела в Москве. Но в доме на Демидовском о делах забывали – тут мы отрывались. И тамадой, конечно же, был неумолкающий Игорек с горящими очами – без него и градус не тот. Бацал на фанке – только быстрые танцы. А расставались – медленно, и еще долго звенели веселые голоса на лестнице. А потом – даже с улицы доносились.
Я же, поскольку обрел здесь дивное лежбище для серьезных дел в Москве, оставался ночевать. И этот уже спокойный переход ко сну после бурного праздника – еще одно из подаренных Москвою блаженств. Помню, мы с Наташей сидели в гостиной, смотрели телевизор без звука, чтобы не утомлял, и вдруг она подняла палец:
– Слышишь? Игорек! Моет грязную посуду и поет! Счастливый человек.
Клан стал главным его делом, возведенным в культ, требующим постоянного внимания и постоянных вливаний в самом широком смысле этого слова. Но нельзя же все время быть вместе – иначе не сделаешь ничего, что ты должен сделать сам, в одиночестве. Я старался ему это внушить, когда он, бывая в Ленинграде, разносил меня за индивидуализм, «эмоциональную тупость» и даже порой за нежелание выпить.
– Ты предаешь клан! Он требует служения! Ты пропустил двенадцать наших сборищ на острове!
– Слушай! Ты поражаешь меня. С одной стороны, ты требуешь непрерывного служения семейным ценностям…
– Да! – Тут он для убедительности даже вытаращил глаза – одна из его многочисленных гримас, за которые все его обожали: человек со страстями!
– И одновременно непрерывно требуешь каких-то чудовищных наслаждений! От меня же.
– Да! – произнес он, правда, уже с ноткой удивления.
Конечно, семейные дела, да и карьерные, несколько сжали тот «диапазон свободы», которым мы прежде наслаждались – пусть даже не используя его на всю катушку, но ощущая его. Теперь и в Москве особо не разгуляешься! Семейные ценности в рамках клана.
Отдушиной для Игорька стал Питер – вот где он позволял себе раскрыться, и где его действительно обожали – и он упивался интеллектуальной своей мощью. Конечно, неделю можно пораскрываться, если здесь нет твоей семьи! Свободные художники, с которыми я его свел, тоже были «магистры философии» и, подогреваясь спиртным, могли вещать до утра – Игорек наслаждался. Тут-то он был бесшабашен. Тут-то ему не надо было спешить домой к вечернему телевизору, как мне. «Без ограничений!» – бросал Игорек, когда я пытался его урезонить и вытащить из очередного философского спора, граничащего с пьянством. Потом он уезжал в Москву, тоскуя о Питере, и Питер тосковал по нему. Любимые собеседники-собутыльники обожали его и ждали: «Когда же приедет Себастьян?» Тут он был Себастьяном, жгучим, бесшабашным южанином, ведущим свое родословие от крестьянских предков с юга страны. Для такой солнечной личности придумали имя, не помню кто, но псевдоним врос и с вместе с его носителем переехал в Москву.
Однако настоящим Себастьяном он был у нас – в Ленинграде он был свободен, и все его жизнелюбие изливалось тут. Чемпион жизнерадостности – он был нарасхват, и когда мои силы кончались, я увиливал и отлеживался, – он блистал. Мастерские лучших художников с видом то на питерские крыши, то на туманную Мойку или узкую Карповку были его «интеллектуальными лежбищами», «полигонами свободы» – он придумывал им названия, утоляя свою страсть к словотворчеству. Утомленный «роскошью общения», он возвращался – порой через несколько дней – в мою, фактически, монашескую келью (я жил тогда в Купчине) и корил меня:
– Почему ты не общаешься с Виктором? Я тоже поначалу думал о нем – так, богема. А это – такая бездна, такая глубина! – Он восторженно таращил глаза, тряс руками. – Мы всю ночь говорили с ним обо всем! Порой даже выпивать забывали! – счастливый, хохотал он.
Виктора я уважал. Но жить его жизнью – значило вдребезги раздолбать свою. Лишь дистанция сохранит нас.
– Ты сухой человек! Он обижается на тебя! – Игорек чувствовал себя уже более близким с гениями, чем я, и ответственным за наши взаимоотношения и вообще за нашу творческую жизнь, в которой, как он полагал, не хватало страсти, и он ее добавлял, подогревая нас.
– Ты слишком горяч, – говорил ему я.
«Так недалеко и до белой горячки!» – этого я, разумеется, вслух не произносил.
– Виктор жалуется, что ты разговариваешь с ним лишь междометиями!
– Так и он со мной! На праздные разглагольствования время есть…
«Только у командированных!» – хотелось добавить обидные для Игорька слова, но я, ясное дело, воздерживался – он же мой друг и брат!
– …только у философов! – так заканчивал я.
– Вопросы жизни и смерти ты считаешь праздными? – все равно обижался Игорек и даже бледнел.
Во, как его завело!
– Ладно, поедем к Виктору, – сдавался я.
– Но ты опять, как в прошлый раз, слиняешь через час?
Требует безоговорочного служения!
– Все! Я ваш!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.