Чебурашка

Пока Степа тихо бормочет в мой затылок свою исповедь, перед глазами проплывают картинки прошлого. Наполненные огнем и страстью встречи со Стефаном. Познание себя, как женщины, познание порочного и ослепляюще-острого удовольствия.

Я забылась в водовороте свиданий, романтических посланий и горячих бессонных ночей. Забылась настолько, что пропустила возвращение собственного сына домой и встретила его, сопя на груди у мужчины.

Такого не было никогда и, естественно, Степу поверг шок. А следом и меня, и Стефана. Я совершенно не ожидала от сына столь отвратительного поведения. Казалось бы, взрослый уже, что-то должен понимать… Но со Степой случился настоящий припадок. Какой-то психический приступ. Он буквально вытолкал Стефана за двери, едва тот натянул штаны. Степа напоминал скорее ревнивого мужа, что, как в плохом анекдоте, вернулся из командировки, а в супружеской постели застал жену с любовником. На моего ласкового воспитанного сына он не походил вовсе.

Добил его и тот факт, что я, одевшись, вышла вслед за Стефаном, бросив напоследок, что мне еще никогда не было так стыдно.

— Зоя, ты же педагог! Ты что же, не читала Макаренко? — запальчиво размахивал руками Стефан, ходя взад-перед у своего автомобиля. — Ты же знаешь, какого мнения он был на этот счет?! Если родители жертвуют всем на благо ребенка, в том числе и собственным счастьем, то это самый ужасный подарок, который они только могут сделать. Никаких жертв! Никогда и ни за что! Ребенок должен уступать родителям. Степа должен уступить!

— Просто такого никогда не было, — мямлила я, пытаясь оправдать дикость и нелепость сложившейся ситуации, — Степа растерялся… испугался… наверное…

— Я позвоню тебе вечером.

— Хорошо.

Дома воцарился бойкот. Степа если и пытался продолжить скандал, то раз за разом натыкался на безмолвную стену.

Стефан, как и обещал, позвонил вечером. Еще днем ранее мы с Ашкетовым планировали отправиться на каток, и я была не намерена отказываться от очередного приятного вечера. Тогда во мне еще жила надежда, что все как-то само собой образуется, разгладится, стерпится-слюбится.

Но я ошибалась.

Вернувшись ближе к полуночи, обнаружила, что Степа ушел из дома. Его не было двое суток, и я уже практически убедила нашего вредного участкового, живущего в соседнем подъезде, принять заявление о пропаже.

«Побегает и вернется» — сухо стоял на своем наш орган правопорядка, в то время как у меня кровью обливались все внутренности. И самое страшное — Стефан, кажется, был с ним солидарен. Нет, он был рядом, помогал и все такое, но в то же время как будто осуждал, намекая на мягкотелость и безволие.

В ответ на замечания Ашкетова я брякнула, что начну прислушиваться к его советам по воспитанию, когда тот обзаведется собственными детьми. Это стало первым звоночком к разрыву отношений. Вторым и окончательным стал звонок сына. Вернее его ответ на мой звонок в череде непрекращающихся попыток связаться со Степой. Счастливое число тысяча.

Степа требовал, чтобы цитата: «этот хренов мажор проваливал из нашей жизни». Грозился не возвращаться вовсе, пока Стефан отсвечивает на горизонте. Намеревался уйти из школы и поступить в физкультурный техникум в соседнем городе.

Естественно, ничего из этого я не могла допустить, а потому пообещала, что Ашкетова в нашей жизни больше не будет. Никого не будет. Все, что угодно, лишь бы Степа вернулся домой.

Так уж вышло, что Стефан стал свидетелем данного разговора и все прекрасно слышал. Мне даже не пришлось ему что-то объяснять. Лишь попросить прощения и пожелать счастья.

Так и закончился наш недолгий роман.

А еще через день Степа вернулся домой и вел себя так, будто ничего и не было. Другого я и не желала. Просто испытала нечто вроде катарсиса, когда стиснула его жесткое, жилистое, по-мальчишечьи не очень пропорциональное тело. А потом, когда варила ненавистную гречку. А потом, когда слушала, как сын дышит во сне.

И вот теперь, когда потухли угли сожженных мостов, а ветер развеял пепел на сотни километров, Степа решил вернуться к тем страшным событиям, вскрывая зарубцевавшиеся раны, о которых я и не вспоминала до сегодняшнего дня.

— Я весь вечер думал о том, что вместо Моники за тем столом могла быть ты. Прикинь, если бы, спустя столько лет, именно так мы и встретились с Матвеем.

Соленое цунами стихает (сколько уж можно, право слово), и я вполне уже могу разобрать Степины слова и даже понять их смысл.

Представленная картина кажется мне забавной. Да, пожалуй, таким образом встретиться с Соколовским было бы лучше. По крайней мере, не выглядела бы в его глазах такой жалкой неудачницей.

— Мам, хочешь, я поговорю со Стефаном? Ну, если ты его еще любишь… Я мог бы… мог бы извиниться и перед ним… Сказать, что я очень сожалею и, что я не против… вас…

Еще чего не хватало!

Принимаю сидячее положение, в сотый раз вытираю лицо краешком одеяла, чувствую, что мокрый хлопок до раздражения растер кожу, делаю глубокий вдох и начинаю каркать.

— Никого я не люблю. Только тебя.

— Мам…

— И никто мне не нужен. Все у меня прекрасно.

— Почему тогда ты плачешь?

— Потому что некрасивая.

— Чего?

— Я некрасивая, Степ. Не роковая. Не создана для сумасшедшей любви, понимаешь. Ради таких, как я не сворачивают горы, не развязывают войны, не бросают невест у алтаря, не переступают через собственную гордость. Это как бы немножко обидно. Особенно, если выпить. Я просто позавидовала Монике. Ее молодости, ее красоте, ее способности затмить всех вокруг. Это удел всех дурнушек — сравнивать и понимать, что не дотягиваешь. И смиряться с действительностью.

— Это неправда! Ты у меня очень красивая! Самая красивая на свете.

— Это потому что я твоя мама, и ты видишь меня через призму сыновьей безусловной любви.

— Мам!

— Не обращай внимания, родной. Водка — зло! Слушай, что мама говорит, и не повторяй моих ошибок. А я уже и не плачу вовсе. Пойду, умоюсь.

Я решительно поднимаюсь с дивана, но внезапная боль за грудной клеткой вынуждает пошатнуться. Успеваю сделать несколько шагов, прежде чем ноги невыносимо слабеют, а в глазах наступает полная темнота.

«Хорошо, что Матвей и его семья приняли Степу, теперь и умереть не страшно» — успеваю подумать я, прежде чем окончательно отключиться.

Глава 41

Матвей Соколовский

Дерьмовый вышел день. Сижу в машине и не знаю, что делать. Куда ехать? В пустующую темную квартиру, которую я снял для удобства, возвращаться нет никакого желания. Оставаться в доме отца было тошно. Ехать к Зое — вообще не вариант, хотя только туда и хочется.

Есть ли выход из этого заколдованного круга? Есть ли шанс, что наша семья действительно ею станет? И сколько еще я буду топтаться на месте, в ожидании милостивого знака?

В конце концов, не достаточно ли долго я околачивался где-то на обочине, чтобы Зоины мысли и чувства пришли в порядок? Может, настало уже время радикальных мер, и пора брать эту крепость штурмом?

За время жизни на два города я понял одну очень важную вещь — у меня нигде нет настоящего дома. Нет места, куда хочется возвращаться. Места, где тебя ждут и любят.

И, пожалуй, никогда не было.

Потому что не было рядом достойной женщины, ведь как ни крути, дом — это всегда женщина. Женщина, вокруг которой крутится весь мир, вокруг которой сосредоточена вся твоя жизнь.

Та, кто наполняет пустые безжизненные стены теплом и маленькими детьми, дарит уют и смысл жизни, заводит кошек и семейные традиции. Та, с кем рядом беды и горести уменьшаются в масштабах. Та, кто одним присутствием вселяет надежду, дарит силу, приносит покой.

Кто перелопатит сотни магазинов в поисках особенных штор или настенной плитки, название оттенка которой в принципе не вызывает у тебя никаких ассоциаций. Кто за бешеные деньги купит сервиз на двенадцать персон только для того, чтобы есть из него по праздникам; кто каждый новый год будет требовать огромную елку и романтическую фотосессию, а потом забивать ленту твоей небритой «няшной» рожей в своих соцсетях с хэштегом «любимый муж» и ссылкой на профиль.