13/13

– А не было сигнала на пульт!

От дурацкого вопроса «как не было?!» я удерживаюсь. Что тут непонятного – одной самопроизвольной аварией больше, одной меньше…

Захожу внутрь магазина, исследую все помещения, рассматриваю прилавки. Несколько раз прошу шефа сменить картинки «было» и «стало». Готовился Бородинский, понятное дело, заранее и тщательно. Никакого особого погрома после себя не оставил, взял только то, что хотел, и остальное не трогал.

Полковник изо всех сил скрывает признаки нетерпения. Наверняка ведь думает, что я его специально злю, время затягиваю. Пусть думает. Я ни одной детали пропустить не хочу. Наконец вздыхаю и машу шефу рукой – закругляемся, мол. Он тоже вздыхает – с облегчением. Вываливаемся в кабинет.

– Скинь мне данные с камер за последние дни, когда и сколько раз Бородинский в «Алмаз» заходил, – прошу я.

Данные падают на чип практически мгновенно, шеф явно подготовился.

– На соседних камерах, которые не отключались, Бородинский засветился? – спрашиваю без особой надежды.

Шеф мотает головой.

– Не нашли пока. Ищем.

Оно и понятно. Камеры наблюдения – не чип-детекторы, от них знающий человек может укрыться. Если неизвестно ни точное место, ни точное время. Бородинский мог уходить с места преступления пешком, а мог на машине – не на своей, разумеется. И направлений для ухода несколько. Работа кропотливая, и рано или поздно должна-таки успехом закончиться. Только вот у нас весь вопрос и заключается между «рано» и «поздно».

Дольше тянуть нет смысла, я, в конце концов, тоже сегодня хочу домой попасть.

– Пошел грузиться, – я встаю с кресла.

Шеф тоже поднимается, жмет мне зачем-то руку и бормочет малоосмысленные пожелания. Ага, успехов в труде и большого счастья в личной жизни. Слушать все до конца мне лениво, на автопилоте иду в операторскую. Даже на Катю Михайловну в приемной не смотрю.

У Федоровича грустные глаза несправедливо побитой собаки, как будто это не он на меня, а я на него сейчас буду маску надевать.

– Чего тоскуешь, Инквизитор? – бодро спрашиваю я.

– А куда деваться? Если уважаемый лично мной человек Инквизитором обзывается, – меланхолично отвечает Федорович, глядя не на меня, а на экран.

– Так ты же начал еще до того, как я обозвался, – резонно замечаю.

Федорович жмет сутулыми плечами и оправляет без того безупречную прическу.

– Мне присущ дар предвидения. При этом акцентирую твое внимание, я никогда никого из вашего брата болванами не именовал.

Я тоже плечами повел.

– Ну и зря. Болван – это звучит гордо.

– Раньше гордо звучало человек…

– Так это когда было! Сейчас я бы не стал обобщать.

Трепемся мы так, пока Федорович аппаратуру настраивает. Да не то, чтобы настраивает, все у него заранее подготовлено, просто такой ритуал, поелозить мышкой по экрану, верньеры пошевелить. Мне время дает расслабиться за шутками-прибаутками.

Только насчет «болванов» я почти и не шучу. Во всем мире таких как мы на жаргоне называют «бланками». У нас вроде бы тоже поначалу попробовали, и даже приживаться словечко стало, но потом какой-то остряк «болванами» окрестил. За глаза. Но мы услышали и с каким-то извращенным удовольствием подхватили. Суть-то та же – заготовка, болванка… Но по мне «бланк» даже обидней звучит. Чем-то казенным, неодушевленным так несет, что нос зажать хочется. А болван… Мне так думается, лет через десять это слово уже в официальных документах писать станут, а негативное значение оно при этом утратит.

Какой только чуши про нас не рассказывают. Все страшилки пересказывать неохота, но если даже не самого глупого и малообразованного обывателя спросить про «болванов», он начнет что-то про пересадку сознания лепить. Или памяти.

Первое – совсем ерунда, второе – лишь слабая тень правды. Чужое сознание пересадить невозможно, да и кто бы на такое согласился? Тут уже нужно полным болваном без всяких кавычек быть. Мне моя личность дорога, я к ней как-то привык, знаете ли. Так что нам не пересаживают, а накладывают. И не само сознание, а его слепок, психо-эмоциональную матрицу. Что-нибудь про «мыслить, как преступник» слышали? Вот это про нас, причем в настолько прямом смысле, что прямее только прямая кишка. Следователь, само собой, во все времена пытался поставить себя на место преступника, только далеко не всегда это у него получалось. Потому что в одной и той же ситуации один человек побежит налево, второй – направо, а третий спрячется. Для разрешения данной проблемы следователи нас, «болванов» и используют. На короткое время мы становимся копией преступника – с теми же мышлением, темпераментом, реакциями.

Воспоминания чужие нам в черепушки не впихивают. Не резиновые они, черепушки. Да и технологий таких пока нет. Слава Богу, наверное. Так что, когда Федорович закончит изображать настроечную деятельность и наложит на меня Бородинского, я не буду помнить, чем тот занимался за день, за месяц и за год до последнего снятия матрицы. Но отголоски всех воспоминаний восприму. В виде эмоций и чувств, симпатий и неприязней. Всяких побочных эффектов при этом до черта, но нас интересует главное: я постараюсь понять, как Бородинский провернул дело с ограблением и что может предпринять впоследствии. Именно, куда побежит, где спрячется, и как будет переходить границу.

Стопроцентной гарантии успеха, разумеется, нет и быть не может. Но раз нас, «болванов», все еще держат, а временами даже холят и лелеют, смысл в нашей работе есть.

– Кто дело ведет? – спрашиваю.

По-хорошему, этот вопрос стоило шефу задавать, Федорович ответа может и не знать. Но я как-то расстроился сегодня.

– Тимощук, – информирует Инквизитор. Все он знает, зараза. Впрочем, тут же следуют пояснения. – Заходил уже, любопытствовал…

Тимощук, это хорошо. Нравится мне с ним работать. Везунок он. Не самый опытный, не самый грамотный, может, не самый умный. Но везучий. Причем, перманентно везучий, а значит, у везения есть серьезное обоснование. Либо сделка с дьяволом, либо чуйка природная. Работает то и другое примерно одинаково.

– Давай уже, Инквизитор, жги напалмом.

– Готов то есть? – ради проформы спрашивает Федорович.

– Всегда готов. Аки пионер!

Федорович усмехается.

– Не по возрасту тебе про пионеров знать.

– А я начитанный!

Инквизитор щелкает мышкой и словно открывает потайной клапан, напускающий в мою голову густой туман.

Первая стадия наложения – самая неприятная. Для меня лично, за остальных не скажу, не любопытствовал. Это дурной тон такими интимными вещами интересоваться. Прежде чем на меня кого-то наложить, нужно меня из меня выгнать. Натурально в безликую заготовку превратить. Еще раз посоветую глупым историям про лоботомию не верить; в роботов нас тоже никто не превращает. Все ты понимаешь, все помнишь и все чувствуешь. Настроение, например, у меня как было плохим, так и осталось. И капля меда в этой бочке дегтя – удовлетворение от предстоящей работы с Тимощуком – тоже никуда не делась. Только как-то все безразлично стало. Неважно, несущественно.

Я на себя словно со стороны смотрел. Это, наверное, самая правильная ассоциация. Вот сидит капитан Погорелов, недовольный, раздраженный, желающий поскорее попасть домой, но осознающий, что хрен что из этого получится. Непонимающий, на что бывший «болван» Бородинский рассчитывает, но понимающий, что на что-то все же рассчитывает явно. И от этого еще более раздраженный…

И я вроде бы отчетливо понимаю, что этот самый Погорелов – я и есть. Только вот исключительно умом понимаю, а не душой, сердцем или еще какой печенкой. Все проблемы Погорелова для меня – чужие и посторонние. Как и радости, впрочем.

Хорошо, что длится эта стадия недолго. Дурное дело нехитрое, ломать – не строить, и все такое прочее. Маска Бородинского начинает наползать на меня по всем фронтам. Осторожно, неспешно, прощупывая путь перед каждым шагом. И тоскливое ощущение пустоты исчезает.