Из духа и оков (ЛП)

— Он проклял меня.

Родес кивнул, все еще глядя мне в глаза.

— Знаю.

— Хорошо, — было приятно знать, что все в нашем круге знали, что я никогда не смогу полюбить Лирику. Может, они с Родесом найдут путь друг к другу, раскроют свою любовь, и я не буду частью этого. Гнев загорелся во мне от мысли, а потом его подавил серый лед, который я ощущал, когда дело касалось Лирики.

Я даже не мог ревновать. Проклятие не давало.

Я был разбит, переживал за то, что не было важно.

— Вин и Люкен позаботятся о телах? — спросил я, зная, что Родес знал ответ.

— Да, твои дяди пошли с ними.

— Придется сделать похороны. Небольшие, чтобы остальной двор не узнал о произошедшем. Они не могут все узнать. Уже достаточно страха и недоверия в наших рядах. Нам не нужно добавлять новость, что два человека, родители нашей драгоценной спасительницы, были убиты при нас, и мы ничего не сделали.

— Мы пытались, Истон. Мы все это знаем. Серый приложил достаточно сил, чтобы остановить Жрицу Духа и короля Обскурита.

Я повернулся к нему.

— Думаешь, я не знаю этого? Но я ничего не сделал против него. И это даже не был настоящий Серый. Это была его пешка. Мы пустили его в свои ряды, и он узнал все о нас. И какие тайны он узнал? Мы знаем теперь его силу. Шептуна. Но вряд ли знаем все. А он мог узнать обо всех наших планах.

Родес сжал кулаки, магия Воздуха двигалась между его пальцев, мой Огонь делал так на моих ладонях. Это были наши главные стихии, и они выходили, даже когда мы особо не думали об этом.

— Нет, он мог узнать только о части пророчества, если подслушивал нас. Мы не закончили планы. Нам нужно поговорить с моим дядей и разобраться, что творится. Попытаться помириться с ним. Может, сформировать альянс, если он на правильной стороне.

Я лепетал, хотя знал, что это было нашим делом.

— Я прав, и ты это знаешь.

— Знаю. Я пылко ненавижу твоего дядю.

— Не ты один, — Родес вздохнул, запустил руку в волосы, выглядя так, словно он был с человеческого журнала или картины, нарисованной художником в нашем мире для девушек, любующихся им, и парней, делающих вид, что они не пялятся. Конечно, Лирика влюбилась в него.

Ревности не было. Только гнев, скованный серым льдом.

— Мы проведем похороны. Ради Лирики. Если это ей нужно. Я не знаю, что делать с миром людей. Вряд ли это в нашей власти.

— Можно передать весть Алуре, — отметил Родес.

— Если можешь связаться с той загадочной женщиной, вперед. Мы все знаем, что она танцует под свою мелодию и никогда нас не слушает.

— Знаю. Она была с Лирикой тот год, где никто из нас не мог быть.

— Мне это говорили, — и Лирика не просила о помощи.

Все время, пока ее не было, она не просила о помощи. Она попросила бы меня? Серый позволил бы помочь ей? В этом был вопрос. Я не хотел знать на него ответ.

— Мы разберемся со стратегией утром. Это может пока подождать, — сказал я, но знал, что они были ложью. У нас не было времени. И все мы знали это.

Тот, кто нужен был нам сильнее всего, был без сознания, из — за силы в ней… и горя. Я знал, что это окружало ее, давило на нее, и это всегда будет с ней. Я не знал, как это исправить.

— Я проверю ее.

— Уверен, что это мудро? — спросил Родес.

Я хмуро посмотрел на него.

— Я знаю свой разум насчет Лирики, — соврал я.

— Мы оба знаем, что это ложь, — прошептал он. — Не навреди ей, Истон.

— Ты уже знаешь, что я опасен для нее даже дыханием. Своим существованием.

— Тогда разберись в себе.

— А я что делаю? Мы этим и заняты в эти дни. Мы всегда на шаг позади Серого, этого пророчества. Я не думаю, что то, разбираюсь ли я, что происходит, как — то нам поможет.

— Ты и не узнаешь. Не навреди ей. Больше, чем уже навредил…

— Ты говоришь так, словно у меня есть выбор, — тихо сказал я.

— Может, есть. Может, в этом смысл. Потому что я знаю, что мы говорим, что у нас нет выбора, другого будущего, когда идет война, и с этим пророчеством. Но, может, потому и было Падение. Чтобы напомнить нам, что нужно делать выбор, который не сделали или не могли сделать предки.

— Или хотя бы принимать не такие решения, как они. Ведь они привели нас к этому своей жадностью.

— И своей ненавистью. И недоверием. И гневом. И враждой. Всем этим.

— Я хочу это исправить, Родес. Всегда хотел. Но проще сказать, чем сделать.

— Ты это знаешь. Теперь поговори с Лирикой. Убедись, что она в порядке. Потому что, хоть мне больно говорить, ей нужно быстро прийти в себя, чтобы мы перешли к следующей фазе.

— Как тебе нужно было справиться с тем, что твои родители умерли? — спросил я.

— Да, как и тебе. Такие наши жизни. Игнорировать то, что все, кто был рядом, становятся пылью и улетают. Надеюсь, не из воспоминаний, пока мы разбираемся с адом вокруг нас.

— Нам нужно сосредоточиться на этом. Иначе кто еще уберет этот бардак?

— Вряд ли будет ответ, который нам понравится.

На этих правдивых словах я ушел к своей спальне. В моей кровати была женщина, которую я хотел, не зная, почему. Это не могла быть судьба, мне нельзя было чувствовать это из — за проклятия. Но я все еще хотел ее. И мне не нравилось, что я ничего не мог поделать с этим.

Я прошел в комнату, не постучав, ведь это была моя спальня.

И я понял, раз Пророчица приглядывала за Лирикой, я не застану то, что не должен видеть.

Розамонд стояла с закрытой книгой в руке, смотрела на Лирику, скользя пальцами по ее волосам.

— Она скоро проснется. И мы будем действовать дальше. Как всегда.

Я поймал Розамонд, она пошатнулась в моих руках.

— Тебе нужно отдохнуть, — я сел, звуча как брат сильнее, чем когда — либо в жизни.

— Ты хороший, Истон.

— Нет. Но я король. И мне нужно защищать тех, кто при моем дворе.

Она посмотрела на меня и покачала головой.

— Ты так говоришь. Но это не совсем правда. Ты очень хороший. И однажды мир увидит это. Или увидит, как мы погибнем в своей тьме. Ведь Жрица Духа от пяти, а не одного, и все станет Серым, проклятие неизвестности разобьется во тьме старины.

Она встряхнулась, пока я сидел и придерживал ее, моя кровь похолодела.

— Что это было? — тихо спросил я, чтобы не разбудить Лирику. Пока что. — Розамонд?

— Она скоро проснется. Будь хорошим, — она поцеловала меня в щеку и ушла из комнаты, словно ее ноги не касались пола. Я знал, что дело было не так. Порой она была зловещей.

Дверь закрылась. Я пытался взять себя в руки, гадая, что за видение у нее было, но Лирика пошевелилась на кровати. Я тут же оказался рядом с ней, сжал ее ладонь, ждал, что она скажет. Я не хотел, чтобы она проснулась одна.

Я не знал, почему чувствовал такое. Что — то отталкивало меня, и я чуть не ушел. Она не была моей. Я не нуждался в ней. Она была ничем для меня. И хоть было больно, и я хотел ее больше, чем давал себе признать, я говорил себе, что это была только похоть. Просто необходимость. И это было нормально, но мне нужно было прогнать это из головы. Потому что это было не важно.

— Истон? — с дрожью спросила Лирика.

— Я тут, — я слышал боль в своем голосе, обломки того, кем я раньше был. — Хочешь поговорить об этом? — я не знал, что еще сказать.

— Я в порядке. Я не хочу говорить.

Я кивнул, понимая, что и я так сказал бы, а потом я уже не думал. Она вдруг села, и ее губы оказались на моих. Я едва мог дышать. Я приоткрыл рот, сплелся языком с ней, обвил ее руками, запустил ладонь в ее волосы, другую спустил к талии, она целовала меня с силой и быстро.

Мне нужно было отодвинуться.

Я не мог.

Она вдруг оседлала меня на краю кровати, целуя быстрее, сильнее, глубже.

Ее пыл пугал меня, словно она пыталась ощутить вкус жизни на моих губах, ощутить то, чего там не было.

Она сжимала меня, тянула за одежду, желала большего. И хоть я тоже этого хотел, и доказательство было между нами, я немного отодвинул ее. Я поймал ее лицо ладонями и заглянул в ее глаза. Она тяжело дышала, ее карие глаза сверкали, рот был приоткрыт. Я хотел поцеловать ее снова, мне нужно было касаться ее, держать ее.