Спаси нашего сына

Если бы это была прежняя тетя Мила… Если бы это была она, я бы ни минуты не сомневалась в том, что она в жизни бы не ввязалась ни в какую авантюру. Но теперь я не могу ей доверять…

Постепенно тяжесть, сковывающая живот, отступает. Я знаю, что мне нужно поесть и хоть немного набраться сил, но мысли о том, что эти люди придут завтра и снова будут ломиться в нашу дверь…

Я обвожу глазами нашу маленькую, двухкомнатную квартиру. Так вышло, что после смерти родителей мне ничего не досталось: квартира, в которой мы жили, за нами не числилась, от машины ничего не осталось… Тетя распродала все имущество, которое посчитала лишним, продала свой домик недалеко от моря и на вырученные деньги купила жилье здесь, в этом городе.

Именно поэтому собственником числилась она одна, я только прописана здесь. Никогда в жизни у меня не возникало мыслей, что я как-то должна претендовать на эту жилплощадь, но и представить, что у нас заберут последнее жилье, перед тем, как должен родиться мой ребенок, невыносимо.

Пока тетя читает, возмущаясь каждому пункту, я ставлю на плиту ковшик с кашей, чищу банан, надкусывая мягкую, слегка потемневшую плоть. Он такой сладкий, и я стараюсь есть не торопясь, растягивая удовольствие, даже жмурюсь.

Все это глупости. Тетя не могла подписать никакого договора, и денег за квартиру она не получала. Эти люди просто наглые и бесстыжие вымогатели, которые узнали, что тетушка не в себе и пришли попытать удачи. Ничего у них не получится.

Это наш дом и мы его отстоим.

— Ева, — зовет меня тетя, и я смотрю на ее внезапно побледневшее лицо. Руки, в которых зажат листок, подозрительно трясутся, пальцы с аккуратно подстриженными ногтями выглядят совсем бескровными, — а ведь подпись-то здесь действительно моя…

Глава 2. Ева

— Здравствуйте, — я нерешительно заглядываю в чуть приоткрытую дверь и вижу темный затылок с намечающейся лысиной на макушке, — можно?

Участковый оборачивается, глядя на меня недовольно, а я успеваю заметить развернутое окно с пасьянсом на старом мониторе его компьютера.

— Что случилось? — он деловито щелкает мышкой, сворачивая его, — опять соседи жалуются?

— Нет, — качаю я головой и достаю из рюкзака договор купли-продажи. Он жжет ладони, держать в руках его неприятно. Кажется, что на нем до сих пор след от лап тех двух неприятных типов, что приходили к нам. Интересно, они и есть те самые покупатели или просто подставные лица? Впрочем, мне совсем не интересно это, я бы и вовсе рада забыть о их существовании. — Понимаете, у нас такая ситуация…

Участкового, Васнецова, я видела всего дважды. В первый раз он пришел сам, познакомиться, когда прошлый, Василий Павлович, ушел на пенсию.

А во второй — когда тетя Мила кричала в открытое окно и просила срочно спасти от смерти, потому что ее заперли дома и морят голодом.

В тот день тетю я действительно заперла и ключ забрала с собой. Но только потому, что ровно за сутки до этого застала ее в компании с двумя бомжеватого типа мужчинами, которые деловито оценивали наш холодильник и решали, как вынести его через дверной проем.

Холодильник, пусть и был старым, купленным еще во времена нашего переезда в этот город, но работал исправно. А вот на новый денег не было — моей стипендии и тетиной пенсии едва хватало на жизнь, а из-за напряженной сессии мне пришлось отказаться от всех подработок.

Участковый слушает меня вполуха. Договор лежит небрежно на его столе, поверх бумажных папок, а сам он ковыряет рассеянно заусенец на указательном пальце и явно уделяет этому делу больше внимания, чем мне.

И чем сильнее Васнецов отвлекается, тем меньше уверенности остается в моем голосе. Тяжело говорить, когда тебя не слышат.

— Ну, а от меня, Киреева, ты чего хочешь? — спрашивает он, когда я замолкаю, — если тетя квартиру не продавала, никто вас не выселит. Живите себе дальше.

— А если… а если она вдруг продала, просто не помнит ничего? Она же, — на этом слове я привычно запинаюсь, — не в себе.

— А где справка? Ты заявление писала на признание недееспособной? Суд был? Психиатрическая экспертиза?

— Нет, — качаю я отрицательно головой и добавляю все тише, — Нет. Нет…

В какой-то момент между нами повисает неловкая пауза. Я понимаю, что напрасно ждала поддержки от чужого человека, протягиваю руку, чтобы забрать обратно принесенный договор, но Васнецов перехватывает ее за запястье:

— Послушай, Киреева, если это серьезные люди и тетка твоя действительно отписала квартиру, лучше не связывайся. Соглашайтесь на все условия и съезжайте.

— Но это наша квартира! — вспыхиваю я и поднимаюсь, высвобождая из его цепких рук свою. Ладони у него влажные и неприятные, а из оторванного заусенца сочится сукровица, — и мы за нее денег не получали.

— Зато будете живы и здоровы, — бурчит он, доставая неопрятный носовой платок из кармана и прижимая его к ране, — а так без башки останетесь. Подумала бы лучше о нем, — кивает он на мой живот, и во взгляде его нет никакой заботы.

— А я о нем и думаю.

Вылетаю из его кабинета, словно за мной гонятся. Дверь за спиной, подгоняемая пружиной, громко хлопает — так же громко, как мое сердце. После разговора с участковым остается неприятный осадок, точно я наступила ногой в собачье дерьмо.

Что за глупый совет? Неужели, если у нас нет никаких связей и знакомств, единственное, что остается — это добровольно распрощаться со своей недвижимостью и съехать… куда? В неизвестность?

Я бросаю взгляд на часы — нужно бежать, иначе опоздаю на работу. Ресторан, где я подрабатываю посудомойщицей, находится недалеко, и я успеваю переодеться и забежать на кухню всего за пару минут до того, как туда заглядывает начальство.

Натягиваю перчатки повыше и приступаю к работе: посуды набралась целая гора, и я аккуратно разгребаю ее, быстро намыливаю тарелки.

Делаю свою работу на автомате: мысли только о том, что завтра эти люди придут к нам снова. Нужно как-то проверить, настоящий договор или нет, наверное, в регистрационной палате? Я совершенно не разбираюсь в этих юридических тонкостях, а еще пугает мысль, что если нам понадобится адвокат или помощь юриста, то на это просто не будет денег. Предположим, я займу у знакомых, а как отдавать?

От долгого стояния начинают болеть ноги, я выключаю воду, снимаю перчатки и опускаюсь на стул. Вытягиваю ноги вперед, поочередно кручу стопы, но ощущение тяжести не проходит. К ночи щиколотки снова распухнут, после жары и вечерних смен всегда так бывает.

— Ты чего какая смурная? — моя подруга, Алена, которая работает здесь администратором, ставит рядом две тарелки — в одной почти нетронутый «Цезарь», в другой — куриная отбивная, — жуй, Киреева, а то одно пузо только и осталось.

Я смотрю на тарелку и сама не замечаю, как слезы бегут по лицу.

— Эй, ты чего? С ребенком что?

Я мотаю отрицательно головой, а слезы уже не остановить. Бесконечно нервный и тяжелый день, да и гормоны дают о себе знать. Никому, кроме Алены я открыться не могу.

— Нас из квартиры хотят выгнать, — всхлипываю и в очередной раз рассказываю о своих бедах.

Только в отличии от Васнецова, подруга слушает меня внимательно, то и дело ахает и вскидывает руки.

— Говорила я тебе, сдавай ты эту тетку в дурдом! А ты — она меня воспитала, она меня воспитала, — возмущается она, — или хотя бы оформила, что она дурная! А так…

— Я не знаю, что мне делать, — говорю горько. Беру сухарик из салата и отправляю в рот — беда бедой, а стоит лишь немного не поесть и живот предательски тянет от боли.

— А что тут думать? Иди к своему Баринову. У него такие связи! Он вмиг решит эту проблему.

— Ни за что, — я так мотаю головой, что косынка, под которой я прячу волосы, слетает на плечи, — как ты себе это представляешь?

Алена смотрит на меня, как на неразумное дитя:

— Евка, не до гордости сейчас. Тем более, ты от него ребенка носишь. Пригрози, что подашь на отцовство! Ну что ты какая бесхребетная, хочешь, как зайчик из сказки, остаться без избушки?