Шанс

– Так точно, сэр – смеется он, вновь принимаясь за работу – Стив, но можно просто Стиви или Стивен, как удобнее вашему воспитанию. А вы?

– Генри.

– Генри. Давай тогда уж на ты, Генри, что скажешь?

Озадаченно жму плечами:

– Давай.

Как будто у меня есть выбор, когда ты пробиваешь мое мясо. Вот он доходит до семги и присвистывает, видя цену (видимо, сам уже забыл, что за сколько продает):

– Гляжу, вдохновение покинуло тебя совсем недавно, Генри.

– Я бы так не сказал.

– Ну, значит предыдущее набило брюхо на славу. Я такое и на День Благодарения не покупаю.

– Правильно – усмехаюсь, желая сменить тему – ты просто так берешь их с витрины своего магазина.

Он вновь смеется и на сей раз даже умудряется хрюкнуть. Тяжело вздыхаю, доставая бумажник. Когда Стив отбивает последнее и озвучивает сумму к оплате, я виновато жму плечами:

– Сейчас дочь подойдет, еще пончиков принесет.

– Ну не знаю – смеется он – как я могу ждать, когда у меня тут очередь до самого Канзаса?!

И вновь хохочет.

Черт, Гретта, тебе бы поторопиться.

Когда смех его, наконец-то, отпускает в очередной раз, Стив разглядывает меня более пристально и, с любопытством облизнув губы, уточняет:

– А ты из кого?

– Прости?

– Ну, что творишь?

– У вас тут этот вопрос новеньким вместо приветствия, как я понял?

Боюсь, что он вновь засмеется и я просто выбешусь, но он лишь жмет плечами:

– Что-то типо хобби. Когда каждое лето сюда приезжают всякие дельцы искусства, начинается игра в угадайку. Кого сколько в этом году, кто с чем уедет.

– Весело.

– Ага.

– Ну летом к вам тоже приезжают.

– Ну, это другое – отмахивается он – те только и делают, что нажираются до одури да обдолбанными заплывают за буйки, только и знай их вытаскивать. Те ни черта не делают и по одной морде можно понять, где и сколько он играл, сколько имел и сколько имели его. Зимой поинтереснее, как я думаю.

– Может быть – киваю – вот и узнаю.

– Так ты так и не ответил.

– На что?

– Ты-то кто?

– А на кого похож? У тебя-то опыт.

– Эт-с да – смеется и оглядывает меня, словно действительно по одной внешности собирается вынести вердикт – писака небось?

– Почти. Сценарист.

– Ну так тоже пишешь. Так что угадал.

– Не совсем. Я пишу сценарии. Писать книги и сценарии это все-таки разные вещи.

– Да по мне все одно.

– Как скажешь.

Меньше всего мне хочется сейчас объяснять владельцу сельского магазина разницу между писателем и сценаристом – тем более, когда он твердо убежден в том, что и без меня все знает. И от неловкой паузы спасает Гретта, наконец-то появившись с пончиками и какой-то ерундой на палочке.

– Это что? – скептично хмурюсь.

– Леденец Ко-ко – деловито кладет его на кассу.

Я подхватываю его прежде, чем Стив успеет пробить:

– Ни о каких Ко-ко договора не было.

Гретта хмурится и скрещивает руки на груди, совсем как ее мать:

– Тогда я все расскажу.

– Тогда, Стив, вытащи пожалуйста те две пачки пончиков и новую не пробивай – невозмутимо киваю ему.

Дочка тут же фыркает:

– Нет, не вытаскивайте. Ладно – вновь поворачивается ко мне – но если возьмем Ко-ко, я придумаю причину, по которой надо постирать твое пальто.

– Все гораздо проще. Я просто сдам его в химчистку. Кстати, у вас тут есть? – смотрю на Стива.

– Да, там прямо по главной.

Ни черта не понятно. Ладно, посмотрю в приложении.

– Ну пап!

– Нет, я сказал. Стив, отбей пончики и сколько там с меня?

– Ну пожалуйста!

– Нет.

– Ну почему?!

Потому что пока ты искала свое Ко-ко мне приходилось развлекать этого идиота, и это были далеко не самые приятные минуты в моей жизни, потому черта с два я после этого возьму тебе этот треклятый леденец, даже если мне самому за это заплатят.

– Потому что сладкого с тебя хватит – отвечаю вслух – нам и так объяснять маме, как одна пачка пончиков превратилась в три.

Стив хохочет:

– Объяснять? Сразу видно, кто в доме хозяин.

Бросаю на него недобрый взгляд и он поспешно поднимает ладони:

– Да брось, Генри, просто юмор. Я просто шучу. Сам у своей за банку пива спрашиваю, и это-то по выходным. По будням вообще не дает – хмыкает – и не только пива.

Наверное, на этом моменте я должен посмеяться или понимающе улыбнуться? Но меня пробирает дрожь от возможного развития моей жизни к сорока по такому же сценарию.

Потому лишь быстро прикладываю кредитку к терминалу и, не дожидаясь чека, беру пакет. Гретта спешит за мной:

– А он забавный – заявляет на улице.

– Смотря с чем сравнивать. Если с сумасшедшей бомжихой, то да, забавный. А если с адекватными людьми – то они оба явно с приветом.

Гретта вновь оглядывается в разные стороны. Очевидно, что ей совершенно не хочется домой, и через пару минут она находится:

– Занесем твое пальто в химчистку? Куда он и рассказал?

– Ага, а до дома я буду согреваться теплом своей души?

– Точно ты замерзнешь в первые же секунды – смеется она и я, ущипнув ее свободной рукой, снисходительно улыбаюсь.

Когда Гретта не нудит, не клянчит, не ведет себя как ребенок или напротив, как слишком взрослая, не бесит и не тд и тд – она очень даже мне нравится.

Случается правда это редко.

Когда уже виднеется наш дом (спасибо приложению, так бы обратный путь по памяти я все еще не нашел, хотя на этих четырех квадратных метрах после площади-то Нью-Йорка стыд заблудиться), Гретта замечает:

– И опять ни одной собачки. И ни одного человека. Даже той странной женщины нет.

– Радуйся. Если тут встретить можно только таких, как она да этот Стив, тогда мне будет за счастье видеть пустые улицы.

Она вновь мотает головой в разные стороны, и когда мы уже подходим к крыльцу, вдруг дергает меня за руку:

– Смотри, пап.

– Что?

– Смотри, нашла! – она улыбается – один есть.

Я поворачиваю голову в указанном ею направлении. Ярдах в сорока от нас, за углом, стоит силуэт. На таком расстоянии сложно его разглядеть, но не возникает сомнений, что смотрит он на нас. Это точно мужчина, потому что он лысый. И слишком бледный, словно очень болен..

– Пап, а почему он так пристально смотрит на нас? – беззаботно уточняет Гретта – смотри, даже не двигается.

В моей голове сразу всплывают всевозможные известные факты о педофилах или просто здешних алкоголиках, о которых говорила Саманта, что готовы на всякое ради бутылки самого дешевого пойла.

Забрать карманные деньги у школьницы, выпрашивать их у нее, напугав до смерти, или даже отобрать силой. Каждое из этих действий может нанести непоправимый урон психике, если еще не физическому здоровью. Такая, как Салли, например – меня-то чуть с ног не сбила, не говоря о ребенке.

– Знаешь что, пусть мама первую неделю провожает тебя в школу.

– Что? – возмущенно взвивается она – мне уже десять, меня обсмеют.

– Ей необязательно заводить тебя в школу. Просто довести до людного двора. Пока не поймем, что тут и как.

– Не хочу.

Незнакомец все еще стоит, не шевелясь (даже кажется не моргая), и смотрит на нас. Опускаю жесткий взгляд на дочь:

– А я и не спрашиваю.

-5-

– Мы пришли! – Гретта забегает в холл, и замечает, что ее чемодана там уже нет – мам!

Она сбрасывает куртку, вешает ее на крючок древней околовходной вешалки (которая от такого напора едва не падает прямо на нее, и лишь каким-то чудом удерживается, накренившись в другую, к стене, сторону) и бежит в сторону кухни. И пока заглядывает туда, очевидно, решив, что ее мать приспособила под ее комнату именно кухонную зону – Альма уже спускается со второго этажа.

– Вы долго – замечает, но тон меня устраивает.

Это тон отрешенности. Она просто говорит об этом, как о факте, совершенно незначительном и мало ее занимающем. Как ребенок, выросший в католической семье, уже будучи взрослым произносит молитву перед всяким приемом пищи, притом ни разу не задаваясь за свою жизнь вопросом существованием иисуса и жизнью после смерти. Просто рефлекторно, потому что так надо.