Страница 10 из 24
Практическое применение научного знания (которое, как нами отмечалось, тоже требует употребления научных методов) способно принести и реально приносит огромную пользу. Наука гигантски умножила производительные силы общества, создала прочную броню цивилизации, поборола эпидемии, от которых в прежние времена умирали миллионы людей, резко снизила детскую смертность, добилась колоссальных успехов в лечении многих болезней, перед которыми человечество ранее было бессильно.
Мы не намерены впадать в «новую ортодоксию» и петь гимны науке как источнику абсолютного блага, поскольку не собираемся закрывать глаза на широко распространенную практику использования науки в антигуманных и деструктивных целях. Однако, в отличие от многих сторонников антисциентизма, мы не желаем клеймить науку за причиненное ею зло. Необходимо отдавать себе отчет в том, что наука функционирует в реальном общественном контексте и ее практическое применение зависит от того, кем конкретно она используется.
Наша позиция по данному вопросу близка к той, что выражена в коллективной монографии «Сциентизм: новая ортодоксия»[37]. По удачному выражению Р. Вильямса, сциентизм есть «сверхдоверие» (overconfidence) к науке[38]. Мы согласны с общим пафосом книги: обожествление науки столь же контрпродуктивно, как и скептическое отношение к ее возможностям. Наука дает нам в руки мощные средства практического преобразования мира – как созидательные, так и разрушительные. И только от людей зависит, как эти средства будут использованы.
Что касается науки, занимающейся применением знания, то подходить к ней с экономическими критериями и можно, и нужно. В то же время мы хотели бы высказать решительное возражение против абсолютизации этих критериев. С нашей точки зрения, и прикладную науку нельзя оценивать только в аспекте соотношения затрат и выгод, но это вопрос, заслуживающий отдельного рассмотрения.
Наука, которая ставит своей целью понимание законов мироустройства, требует иного подхода. Она является ценностью сама по себе, благом безусловным и неоспоримым. Финансирование фундаментальной науки должно быть абсолютным приоритетом государства. В этой связи в порядке рабочей гипотезы выскажем следующий тезис: экономия на науке оборачивается дополнительными расходами на строительство тюрем.
При оценке социальной роли фундаментальной науки следует учитывать специфику научной деятельности как таковой. Это требует рассмотрения ее мотивационной сферы. Мы совершенно согласны с Б. И. Пружининым, который утверждает следующее:
«<…> Мотивация научно-познавательной деятельности – решающий момент социокультурной детерминации научного познания, ибо обусловливает саму возможность существования науки как исторически определенного культурного феномена»[39].
Современная наука настолько трудна и сложна, что для достижения в ней профессионального уровня требуются многие годы напряженного труда. Поэтому люди, не обладающие достаточным трудолюбием, учеными не становятся. Но одного трудолюбия мало. Нужно иметь как минимум еще три качества: способность к сложной интеллектуальной деятельности, неутолимая жажда знаний и целеустремленность. Сочетание всех этих черт характера встречается далеко не у каждого, поэтому сквозь сито профессионального отбора в науку проходят лишь немногие. Безусловная доминанта мотивации ученого – стремление к истине. Только оно, это стремление, дает молодому человеку силы и терпение, чтобы
«карабкаться по каменистым тропам науки и достигнуть ее сияющих вершин»[40].
Человеку с прагматической мотивацией занятия наукой не кажутся особенно привлекательными, потому что не обещают быстрого материального успеха. Наука влечет к себе тех людей, которые видят успех не в увеличении количества нулей на банковском счете, а в том, чтобы приоткрыть краешек завесы над тайнами природы. Предельный, лабораторно чистый образец такой мотивации – казус Григория Перельмана. Он мог бы извлечь немалые выгоды из достигнутых им крупнейших научных результатов. Но земные награды ему просто не нужны. Доказав гипотезу Пуанкаре, он решил труднейшую задачу, над которой бились лучшие математические умы мира, – и этой награды лично ему достаточно. Что ему звание академика и премия в миллион долларов? На фоне такого свершения и почести, и миллион выглядят мелочно и суетно.
Конечно, Перельман для нашего прагматичного времени очень нетипичен. Впрочем, он не типичен и для времен минувших. Это человек не от мира сего, и такие всегда были редчайшим исключением. Но это такое исключение, которое как рентгеном высвечивает общую природу науки как социального института. Наука – это, пожалуй, единственный социальный институт, в котором идеальная мотивация превалирует над прагматической. Науку можно уподобить острову бескорыстия посреди океана эгоистических страстей. Самим фактом своего существования она оказывает ни с чем не сравнимое облагораживающее воздействие на общество.
Оппоненты могут упрекнуть нас, что в своей характеристике научного этоса мы некритически воспроизводим известную концепцию Р. Мертона, изложенную в его классическом труде, который был опубликован много лет тому назад[41]. (Конечно, речь у нас идет не обо всей концепции, а только о ее ключевом элементе, т. е. о понимании науки как бескорыстном поиске истины.) Основные положения его теории широко известны, вошли практически во все учебники по философии науки и не нуждаются в специальных пояснениях. Взгляды Р. Мертона подвергались критике. Разбирая ее, Е. З. Мирская отметила[42], что его оппоненты указывали на следующие обстоятельства. Во-первых, утверждения Р. Мертона могут быть отнесены только к фундаментальной науке. Во-вторых, они справедливы по отношению к науке не на всем протяжении ее истории, а только на стадии классики. Согласно утверждениям критиков, на более поздних этапах эволюции науки дело обстоит иначе. В-третьих, и к науке классической концепция Р. Мертона применима лишь с известными оговорками, поскольку в ней описывается не столько реальность, сколько ее идеальный образец. В реальности же мы видим в науке то же самое, что в изобилии встречаем за ее пределами: «ярмарку тщеславия», столкновение амбиций, подсиживание, борьбу страстей. С первым аргументом можно, пожалуй, частично согласиться. Прикладную науку в определенных пределах допустимо трактовать как своеобразный бизнес, который отличается от бизнеса обыкновенного лишь тем, что требует высокой профессиональной подготовки. В бизнесе прагматическая смысложизненная ориентация решительно преобладает над нематериальной. Что касается второго аргумента, то он далеко не бесспорен. Если проанализировать генезис науки, то мы обнаружим, что она возникла на почве практики, но вовсе не из практической нужды. Измерение площади земельного участка – насущно необходимое дело, без которого в Древнем Египте невозможно было заниматься сельским хозяйством. И древние египтяне, осмыслив и обобщив имеющийся практический опыт, нашли способ решить эту задачу. Но построение геометрии как системы теорем, вытекающих из аксиом, – заслуга не египтян, а греков, которые вдохновлялись иной системой ценностей. Выведение теорем было для них увлекательной интеллектуальной игрой, полетом мысли, торжеством духа, свободного от пут практической нужды.
Бескорыстное стремление к истине не исчезло из науки и в наш прагматичный век. Та же Е. З. Мирская в упоминавшейся статье сообщает о результатах одного интересного социологического исследования. В ходе изучения мотивов, которыми в современных условиях руководствуются ученые Сибирского отделения РАН, был выявлен факт преобладания устремлений нематериального порядка.
37
Scientism: The New Orthodoxy / ed. by R. N. Williams and D. N. Robinson. Bloomberry: Bloomberry Academic, 2015. 200 p.
38
Ibid. P. 7.
39
Пружинин Б. И. Прикладное и фундаментальное в этосе современной науки // Философия науки. 2005. Вып. 11. С. 110.
40
Маркс К. Капитал // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 25.
41
См.: Merton R. K. The sociology of science: theoretical and empirical investigations / ed. and with an introduction by N. W. Storer. Chicago; London: The University of Chicago Press, 1973. 605 p.
42
Мирская Е. З. Р. К. Мертон и этос классической науки // Философия науки. 2005. Вып. 11. С. 11–27.