Страница 13 из 14
Король Оенгус часто думал – за что так сурово обошёлся с ним Бог? И, копаясь в себе, честно выскребая правду со дна души, кажется, понял. Ноэса у него забрали из-за той лжи, которую он, Оенгус, посчитал благом для своего королевства. Дело в том, что из чрева королевы первой из двойняшек на свет появилась Оайриг. Она по праву первородства должна была считаться наследником его трона. Но, когда в следующую минуту появился сын, он, ни секунды не сомневаясь, объявил его рождённым первым. Пять человек, присутствовавших при родах королевы, поплатились за это его решение жизнью.
А за что у него забрали Оайриг? Чтобы он почувствовал пустоту с её уходом? Чтобы вспомнил, где у него находится сердце? Что оно вообще у него есть? Или чтобы усмирить его гордыню? Усмирить тем, что бастард, которого он презирал, которого не признавал внуком, стал королём Инверслида, который он хотел присоединить к своему королевству? И, вскоре, с его уходом в вечный покой, наоборот, присоединит его королевство Бордерс к своему? Потому что ни у кого, кроме Аонгуса, не оказалось того сочетания качеств, которое требуется королю…
27 – в переводе – «единственный выбор»
18
– А у меня скоро день рождения, – грустно произнесла Имоджен и продолжила, отвечая на невысказанный, но легко читаемый в глазах короля Оенгуса, вопрос, – Пятнадцать.
Пятнадцать… С каким нетерпением она ждала свой пятнадцатый день рождения! Как мечтала о бале, где будет царить! Как грезила о принцах – рыцарях в сверкающих доспехах, которые окружат её своим вниманием! И среди них будет Он – один, единственный, обязательно будет, который станет для неё особенным, любимым. И Он её полюбит, обязательно полюбит! А дальше… Дальше воображение рисовало столь соблазнительные картины, что от них становилось жарко телу.
Сначала черты любимого были абстрактными картинками, иллюстрациями из прочитанных рыцарских романов, дополненных собственными фантазиями. После бала в Инверслиде приобрели вполне узнаваемые черты короля Аонгуса. Но Аонгуса больше заинтересовал Тэмхас, чем она, а его сердце явно было занято принцессой Аденой. Имоджен грустила по этому поводу, но сказать, чтоб страдала от неразделённой любви – нет, такого не было. Не было ни до войны, ни в партизанском отряде, когда она его выхаживала. Ни даже тогда, когда она кинулась вслед за ним, тяжело раненым в сражении, увозимом дедом в Бордерс.
В замке короля Оенгуса тоже было как-то не до страданий – надо было опять выхаживать Аонгуса, вытаскивать его из цепких лап смерти. А вот когда Аонгус отошёл от края, пришёл в себя, когда зажили раны на его теле, превратившись в шрамы, тут-то и начались её страдания. Когда, в какой момент, Имоджен полюбила Аонгуса, она не заметила, а вот день, когда поняла, что он её не любит, не желает даже её дружеского участия, мало того, тяготится её присутствием, осознала чётко.
Стало больно. И ещё… Ещё она растерялась, поскольку совершенно не представляла, что делать дальше. Война с варварами уже закончилась. По крайней мере, их отбросили так далеко на север, что даже сведения о них перестали поступать. Зато в изобилии поступали сведения о междоусобице среди земель, подвергшихся их нападению. Многие королевства были обезглавлены, и соседи решили воспользоваться ситуацией, чтобы расширить свои владения. Дальние родственники королевских династий были искренне возмущены поползновениями соседей, раскрывших рот на вотчину, которую они считали уже своей. И таких «наследников», как правило, находился не один, а несколько. А ещё на трон претендовали те герцоги, графы и даже шевалье, которые возглавляли войска королевств во время войны с варварами. В самом деле, почему бы им не начать новую королевскую династию? Зря, что ли, они кровь свою проливали? Их претензии на трон имеют под собой гораздо больше оснований, чем седьмая вода на киселе родственников по крови, отсиживавшихся где-то по своим углам во время войны, или право соседей на территорию, только на том основании, что у них общая граница! Какого-то единого центра, главы или органа, которому можно было пожаловаться, изложить суть дела, разобраться по закону, не было. А потому все споры решались с помощью мечей. И война, ещё более кровопролитная и ожесточённая, чем с варварами, полыхала на огромной территории. Заложником в ней оказался народ. Когда враг был внешним, всем было понятно с кем воевать. А когда воевали между собой свои, что прикажете делать простому люду?
Имоджен не знала, что творится в её родном Чекменхэе. Её права на престол вряд ли кто мог подвергнуть сомнению, но как управляться с королевством самостоятельно, она даже в мирное время представляла с трудом, что, уж, говорить о военной поре. А, между тем, пришло время отправляться домой. Аонгус выздоровел, ясно дал понять, что она ему не нужна, и причин оставаться в Бордерсе больше у неё не было.
Король Оенгус обрадовался сообщению Имоджен о её предстоящем дне рождения…
Они вдвоём гуляли по саду. Это вошло у них в привычку ещё до того, как Аонгус пришёл в себя. Час до обеда у постели внука, потом совместный с Имоджен обед, и час после него в саду, прочно вошли в распорядок дня короля Оенгуса наравне с утренним докладом аколуфа Уиллига о состоянии дел в собственном замке и королевстве в целом, а также о новостях с театра военных действий. Таким образом, в отличие от Имоджен, Оенгус был прекрасно осведомлён о положении дел в её королевстве, также как и о том, что происходит в Инверслиде. Только, если в дела Инверслида королю Оенгусу вмешиваться не пришлось, поскольку Аонгус позаботился, чтобы в его отсутствие было кому следить за порядком, то в Чекменхэе пришлось наводить порядок твёрдой рукой.
Имоджен об этом не знала, поскольку ни о чём подобном у короля Оенгуса не спрашивала, а он не привык отвечать на вопросы, которых ему не задавали. Он и на те, что задавали, не на все отвечал. В этом смысле они с внуком оказались похожи, хоть и не родная кровь, а вот, подишь, ты! Аонгус охотно беседовал с дедом на темы, касающиеся управления королевством, или войны, но сразу же замыкался в себе, как только Оенгус подступался с вопросами о принцессе Имоджен. На требование объясниться по поводу их затянувшейся помолвки (а как иначе можно было бы стать женихом и невестой?), сухо и без тени смущения заявил, что помолвки не было и не будет. Не будет, потому что он не любит принцессу Имоджен. Назвал её невестой в письме, чтобы у неё было основание попросить о помощи короля Оенгуса на случай собственной смерти.
Оенгус, который достаточно пожил на свете, чтобы отличать правду от лжи, не важно – произнесённую или подразумеваемую, Аонгусу не поверил. И потому обрадовался, когда Имоджен упомянула о своём пятнадцатом дне рождения. Дне рождения, после которого она имела право вступать в брак…
– Обещаю сделать всё возможное, чтобы бал в Вашу честь стал самым запоминающимся событием этого года! – торжественно произнёс король Оенгус и поцеловал руку принцессе (королеве?) Имоджен.
А про себя подумал: «Вот на балу и посмотрим, кто кого любит или не любит!»
19
– Что Вы хотите от меня услышать?!? – кричал вне себя Аонгус, – Что я люблю её? Да! Да! Я люблю её всем сердцем! Каждой клеточкой своего тела! И именно потому, что люблю её, никогда, слышите? – ни-ког-да нашему браку не бывать! Кто я такой?!? Посмотрите на меня! Я – калека! И больше – никто! Разве могу я кого-то защитить?!? Осчастливить женщину?!? Стать мужем и отцом?!? Она молода и красива. Она достойна лучшей участи, чем выносить горшки за калекой!
Запал Аонгуса кончился и он замолчал. Замолчал и отвернулся к окну. Он так устал за сегодняшний день, как никогда в жизни. Чувствовал себя таким разбитым, хотя, казалось бы, куда, уж, больше? И так прикован к инвалидному креслу. Пожизненно. Оно теперь и его трон, и его средство передвижения (к передним ножкам кресла были приделаны маленькие колёсики, к задним – два больших колеса, которыми он мог управлять сам), и его ночной горшок (под сиденьем был сооружён ящик, в котором находился настоящий горшок. Аонгус, когда ему приспичивало сходить в туалет, отодвигал в сторону под собой заслонку, наподобие той, что закрывает отверстие камина, испражнялся, а потом звал слугу, который заменял горшок на новый). Только что кроватью кресло не было. На неё приходилось перебираться с помощью слуг. И сейчас, когда он уже был в кровати, ему хотелось только одного – чтобы его оставили в покое, оставили одного, наедине со своими горькими мыслями.