Страница 17 из 21
Но осознала я это всё гораздо, гораздо позже. А пока я была по-щенячьи счастлива. Наконец-то Гришанки! Наконец-то я перестала быть маленькой! Тем, кто ходит в Гришанки, уже многое позволено, с ними взрослые разговаривают совсем другим тоном. А ещё года через два вообще в колхозе уже буду работать, совсем взрослая стану. Ух, как же здорово всё! Пятый класс сформировался из школьников нескольких деревень. Сдружились все моментально. Все чувствовали себя повзрослевшими. Начались проявления симпатии. На уроках перекидывались записочками, особенно в шестом классе. Это была просто эпидемия какая-то! В воздухе витала атмосфера то ли дружбы, то ли лёгкого флирта. Ах, всё равно было здорово!
Когда появились первые морозы, а темнеть стало совсем рано, ходить в Гришанки стали только вместе все, кто там учился. Формирование команды начиналось с Гусева – верхнего конца нашей деревни. Самый первый ученик выходил раньше всех, подходил к дому следующего и орал под окнами, запечатанными на зиму, имя вызываемого. Потом они вдвоём орали под окнами следующего и т. д. Таким образом компания всё увеличивалась. Из некоторых домов выходили по двое или даже по трое учеников. Встречались с командой из другого конца деревни в переулке, который выходил на дорогу в Гришанки. Происходило это по понедельникам. В такие дни мама поднимала нас в пять часов. В шесть мы, гружённые провизией на неделю, выходили из дома. Занятия в школе начинались в восемь. За это время мы должны были пройти километра три по деревне, по полю пять километров, зайти «на квартиру», оставить продукты, взять портфели и не опоздать в школу. Мой организм категорически не мог просыпаться в такую рань. Он просто продолжал спать, когда мама собирала нас, давала какие-то наставления, одни и те же в сотый раз, когда заставляла поесть, ну хоть чаю попить горячего. Не помогал даже мороз, когда мы выходили на крики товарищей. В шесть утра зимой стояла чёрная ночь, миллионы звёзд мерцали ярко и совсем близко, снег скрипел под валенками, а внутри всё спало. Казалось, что-то даже обрывается время от времени, и я готова была уснуть прямо на ходу. Просыпаться начинала лишь тогда, когда сборная команда всей деревни выходила на дорогу в поле. Там шаг прибавляли, и дремать уже просто не было возможности. Ходили вместе не зря. В такие ранние холодные утра мы не раз слышали невдалеке вой волков, а несколько раз даже видели невнятные тени, движущиеся в предрассветной темноте.
Но зима проходила, снег таял, солнце светило ослепительно ярко, и мы снова начинали ходить домой каждый день. Весело месили грязь резиновыми сапогами по непросохшей ещё дороге. Спать уже не хотелось, настроение было самое радужное. Ходили уже посветлу, и компании могли быть поменьше. Скоро сосенки и ёлочки в лесочках на пути следования начинали выбрасывать светло-зелёные побеги. Мы срывали их в самом начале роста и жевали. Побеги были нежными, чуть кислили. Это была первая зелень после зимы, есть её было приятно. Господи, какое весной солнце яркое, какое небо огромное! А воздух какой в поле! И такая волюшка вольная во всём, что кажется, горы можно свернуть, если захотеть!
Нынешним летом мама всё-таки выполнила свою угрозу: отдала Снайпера сторожу Митрею Сазану. Митрей был человек одинокий, придавленный жизнью. Он жутко страдал запоями, и жена Паля его выгнала. В те годы было редкостью, чтобы мужика выставляли из семьи за пьянку, поэтому бабы не знали, как относиться к такому смелому поступку Пали. Мы с Людкой ревели в подушки и даже не скрывали, хотя была глубокая ночь. Папа молчал, но было понятно, что он не спал. Мама была уже в глубоком раскаянии за содеянное, но тоже молчала. В общем, никто не спал. Вдруг все отчётливо услышали, как кто-то скребёт дверь в дом со стороны сеней. Мы с Людкой выскочили из постели как ужаленные:
– Снаинька!!!
– Снайпер!!!
Мы открыли дверь. Снайпер пулей заскочил в дом, начал вертеться, крутиться в наших с Людкой объятиях. Взаимной радости не было предела.
– Сная! Снаинька!
– Золотой ты мой, хорошенький!
Мы с Людкой целовали его в мокрый нос, в морду, в спину, обнимали и тискали. Снайпер лизал нас с Людкой в наши зарёванные мордашки. Встал папа, подошёл, погладил Снайпера по голове:
– Ну чё, удрал, говоришь, от Митрея? Ну, молодец, молодец! Хороший Снайпер! Ну ладно, ладно, ты мне нос-то не откуси.
Мама тихонько вздыхала в кровати. Было ясно, что ей стыдно.
В это лето мы уже открыто ходили в кино «до шестнадцати», а после кино ещё задерживались в клубе поиграть. Киномехаником тогда работал Вовка Банников. Мне казалось, что он был похож скорее на героя тех романов, которые я читала, чем на наших деревенских парней. Он был узок в кости, молчалив и иногда как-то загадочно и скорбно улыбался. Я уже начала выстраивать вокруг него романтический ореол. Но однажды увидела его пьяным. Всё очарование рухнуло в один миг.
Теперь нас с Людкой не надо было посылать по ягоды. Мы заранее договаривались с Грапкой и Маруськой и шли рано утром вместе. Набирали корзины, а на следующий день сами везли их на базар в Воткинск. Продавали по десять копеек стакан. Иногда за день наторговывали рублей по десять. Для деревни это были серьёзные деньги.
Шестой класс начался с копки картошки. Однажды нас повезли на поле возле деревни Кукуи. После работы нас посадили в тракторную тележку и повезли на тракт. Мы ехали на корточках, пели песни. Тракторист на «Беларуси» лихо вывернул с просёлочной дороги на тракт. Мы сплошной массой навалились на боковой борт и завизжали. Борт не выдержал, сломался с треском, и ребятня посыпалась на асфальт, как горох:
– Ой, мамочки!!!
– А-а-й, как больно!!!
– Людка! Ты где?!
– Я здесь!!
– Жива?!
– Жива, только бок ободрала!
Я в числе немногих сидела в тележке. Почему-то Людкина туфля оказалась у меня в руке. Школьники медленно вставали, ощупывали себя, причитали от боли. Тракторист белее бумаги выскочил из кабины. Не знаю, кого больше Бог миловал, но машин в это время на дороге не было. В конце концов все оказались живы, более-менее здоровы. Постепенно все разошлись или разъехались по домам. Никто из родителей к трактористу претензий предъявлять не стал, мало ли что случается на работе. Главное, что всё обошлось.
На другой раз мы работали на гришановском поле и шли домой пешком. День был солнечный, тёплый. Мы с девчонками шли и мирно разговаривали свои темы. Мишка Житников по прозвищу Китель от хорошего настроения подставил подножку кому-то из девчонок.
– Отстань, дурак такой.
Но Мишка и не думал отставать. Он легонько толкнул другую.
– Если не отстанешь, мы тебя поколотим.
– Ой, ой, уже напугался.
Он снова толкнул одну из нас.
– Ах, ты не понимаешь слов?!
Мы обступили его и немножко поколотили. Мальчишки не встревали. Видели, что Мишка сам напросился. Да и поколотили-то так, слегка, чтобы не лез больше. Но, видимо, чьё-то ведро неудачно опустилось Мишке на голову острым концом ручки. На голове вылезла шишка.
Вечером папа ужинал, мамы дома не было, мы с Людкой занимались своими делами. В дом зашла Любочка – мать Мишки. Это была маленькая женщина, жившая одна с двумя детьми. Никто не мог сказать, чем она и её дети кормились. В колхозе она не работала, огород не содержала. Зато здорово играла на балалайке. Летними вечерами они с Панечкой садились на край канавы и в две балалайки начинали играть. Играли слаженно и красиво.
– Здорово, Яша.
– Здорово, Люба, проходи, садись.
– Да нет, я уж так. Чё это, Яша, девки-то твои делают?! Погляди-ка, Мишку моёго как отмутузили, вся голова в шишках! Чё, думашь, без отца растёт, дак заступиться за него некому? Я вот завтра к дилектору пойду, расскажу ему всё, посмотрим тогда, чё скажешь!
Папа со спокойным недоумением молча смотрел на Любочку. По-моему, он не поверил в то, что она сказала. Казалось, он туго переваривает услышанное. Ложка остановилась в его руке. Любочка постояла, но, не услышав ни слова в ответ, растерялась: