Конечно, это не любовь

— Вы с этим парнем проделали отличную работу. Постарайся вытащить его из тюрьмы, ладно? Будет плохо, если человек, который так нам помог, пострадает от руки правосудия.

Гермиона опустила голову, стараясь не показать улыбку, и ответила:

— Разумеется, господин министр. Могу я идти?

— Иди. И подготовь место для еще одного Ордена Мерлина.

Гермиона нахмурилась, и Кингсли добавил:

— За сохранение тайны волшебного мира. И за все, что ты делаешь — поверь, тебе этот орден давно полагается.

Было ясно, что спорить с Кингсли бесполезно, и Гермиона кивнула:

— Спасибо.

Ей еще предстояло придумать, как вытащить Шерлока из тюрьмы и обеспечить ему спокойное возвращение на Бейкер-стрит.

Конечно, это не любовь. Глава 39.1

Шерлок лежал на кровати, разглядывал белый, похожий на больничный, потолок и крутил в пальцах шприц с раствором морфина. В тюрьме, особенно элитной, раздобыть наркотики — не проблема.

Один укол — и ближайшие десять-двенадцать часов реальный мир, ограниченный безумной сводящей с ума тишиной идеально-чистой просторной камеры, перестанет его интересовать. Но мужества не хватало. Впервые в жизни он боялся того, что может увидеть под кайфом. Прошлый прием наркотиков обернулся настоящим кошмаром и создал огромную проблему.

И, да, это была значительно более серьезная проблема, чем заключение по обвинению в убийстве и ожидание суда — или что там вместо этого выдумает Майкрофт. Проблемой была Гермиона. Расследуя дело Магнуссена, Шерлок не возвращался мыслями к наркотическому видению, заперев его в одной из дальних комнат Чертогов, но здесь, в одиночной камере, он остался наедине со своими мыслями, и видение вернулось.

Оно заняло достойное место рядом с простреливающим себе черепушку Мориарти, радостно лающим псом по кличке Рыжая Борода, и высоким тонким голосом, напевающим песню про восточный ветер и старый дуб.

Шерлок отложил шприц на пол и сжал голову руками. Он не хотел думать обо всем этом! Не хотел вспоминать, как искал своего пса по большому темному парку, как зачем-то копал и копал глубокую яму под старым дубом… Этого никогда не было. Не было никакого дуба. Рыжую Бороду усыпили — он заболел и сильно мучился. Так сказал Майкрофт. А на дубе висели качели, и Шерлок, качаясь на них, все мечтал научиться не просто спрыгивать, а плавно слетать на землю. И набил немало синяков и шишек в этих попытках.

Едва образ черной ямы в земле померк, как перед внутренним взором Шерлока появился Мориарти. Он улыбнулся сумасшедшей улыбкой и выстрелил себе в рот, и Шерлок был вынужден, оглядываясь на его труп, шагнуть навстречу своей смерти, вниз с крыши.

— Я выжил, — произнес Шерлок вслух. В камере все равно не было никого, кто мог бы его услышать. — Я выжил, а Мориарти мертв. Я выиграл.

В ушах перестало шуметь, но мучения не закончились — на смену давящему ужасу и отчаянному желанию жить пришел самый страшный образ из всех, которые хранились в его Чертогах. Он сам, целующий Гермиону Грейнджер. В реальности это было только один раз, и Шерлок был уверен в том, что та короткая близость, порожденная войной и страхом, давно осталась в прошлом. Однако воспоминания о ней вернулись спустя семнадцать лет, трансформировались и воплотились в совершенно нереальную сцену, увиденную в бреду. Он не мог объяснить, почему эта сцена приводила его в такой ужас и вызывала такую боль.

— Этого не было, — прошептал он, — никогда не было. Это выдумка.

Он попытался выровнять дыхание и объяснить себе видение с точки зрения логики. Он разыгрывал отношения с Джанин, пустил ее в свой дом, тщательно скрывая раздражение от ее присутствия, и, в состоянии наркотического опьянения, его мозг подсунул ему альтернативу — женщину, присутствие которой его бы не раздражало. И все. Мозг просчитывал варианты, возможные и невозможные, и сгенерировал картинку, о которой нужно было просто забыть. И, разумеется, бояться ее повторения при новом приеме наркотиков было просто глупо.

В любом случае, Шерлок понимал, что либо вколет себе дозу, либо сойдет с ума без помощи химии — он никогда не умел справляться с одиночеством и изоляцией. Чертоги разума не спасут его от душащих видений, и он вскоре обнаружит себя на дне глубокой-глубокой ямы, на дне которой должны быть кости…

Встряхнувшись и проглотив противный соленый ком, Шерлок поднял шприц, снял крышечку и ввел себе половину содержимого — этого хватит, чтобы отогнать видения, но будет недостаточно, чтобы вызвать галлюцинации.

Он закрыл глаза, позволяя веществу растекаться по венам, и принялся сосредоточенно считать секунды, заодно проверяя частоту пульса. В норме.

Он не жалел о том, что сделал. Магнуссена надо было устранить — именно устранить, а не посадить в тюрьму и не заставить замолчать. Изначально Шерлок планировал сдать его Майкрофту, провернув неплохую комбинацию со снотворным и ноутбуком со встроенным GPS, но ошибся в расчетах, не приняв во внимание то, что у кого-то еще могут быть совершенные и безупречные Чертоги разума. После того, как Магнуссен так некстати заверил его, что никаких документов у него нет, а все сведенья хранятся в голове, вопрос убийства был решенным.

Со смертью Магнуссена трое дорогих Шерлоку людей оказывались в безопасности. Гермиона могла больше не тревожиться за раскрытие тайны своего мира и наконец-то поспать, Мэри — не бояться разоблачения, а Джон получал уверенность в том, что его жена и ребенок теперь могут жить спокойно.

По сравнению с этим арест самого Шерлока был ничего не значащей мелочью, тем более, что он не сомневался — погибнуть ему не дадут. Скорее, отправят куда-нибудь к черту на кулички и попросят сидеть тихо и не высовываться, чтобы не привлечь внимание властей. Это будет равносильно смертной казни. Они сохранят жизнь телу и разуму, но убьют Шерлока Холмса. На грани сознания захохотал обещающий «выжечь его сердце» Мориарти. Шерлок застонал в голос — в камере стыдиться было некого. Морфин не помогал. Он притуплял восприятие, но не отключал сознание.

Тело было ватным, но Шерлок все-таки повернулся на живот и накрыл голову подушкой. Нужно было отвлечься, подумать о чем-нибудь постороннем. Например, о музыке. Да, можно было сочинить пьесу. Что-нибудь достаточно сложное, полифоническое, например, классическую трехчастную фугу. Оказалось, что это была плохая идея: мысль о музыке невольно подцепила непрошенную ассоциацию — поход на концерт Вагнера с Гермионой.

Большая ошибка. Лучше было бы действительно напиться в одиночестве, а потом, проклиная все на свете, мучиться похмельем — разрушительный эффект был бы меньше.

— Какой же ты слабый и глупый, мой мальчик, — улыбнулся Майкрофт и погладил его по голове. — Глупый мальчик, который не выучил урок. Я ведь говорил тебе: не впутывайся, Шерлок.

— Я не вп… впутывался, — едва ворочая языком, ответил Шерлок. В глазах защипало.

— Нет, ты впутался, и давно. Когда мы похоронили Рыжую Бороду, я тебе сказал что?

— Что не надо привязываться, — ответил в голове Шерлока тот ребенок, который до сих пор боялся гнева старшего брата.

— Именно. Но ты не послушался. И теперь тебе больно, — Майкрофт высокомерно сложил руки на груди и добавил: — и ты сам в этом виноват.

— Почему должно быть больно, Майкрофт? — спросил ребенок.

— Потому что ты очень глупый. Ты помнишь, что происходит с глупыми маленькими мальчиками, которые не слушают, что им говорят? Что происходит со всеми, кто поддается жалким сантиментам?

Губы Шерлока-ребенка задрожали, по щекам потекли горькие слезы.

— Помнишь? — повторил Майкрофт.

— Их всех уносит восточный ветер, — прошептал Шерлок. — Он разыскивает их и сметает с земли. Так, чтобы их больше никогда не было.

— Правильно, — кивнул Майкрофт и улыбнулся, — и что из этого следует?

— Нельзя быть жалким.

— А значит?

— Нельзя впутываться…

Майкрофт удовлетворенно кивнул головой и снова улыбнулся. Он услышал все, что хотел.