Остров Кокос. Наследство

Но, в конце концов, мой рыбак решил жениться, и я снова остался один.

В 1703 на Порт-Ройал обрушилась новая напасть – адское пламя, как утверждала моя набожная тетя Джейн. Мы в это время были в море и оттуда наблюдали за клубами черного дыма, который вздымался вверх, будто моля небеса пощадить этот проклятый город. Напрасно. Все сгорело. И кузня моего деда, и он сам. Тетя Джейн уцелела – в тот день она уехала в Кингстон со своим «курятником» совершать благие дела во славу божию – помогать сироткам, обчищающим карманы прохожих, наставлять шлюх на путь истинный….

После этого мы все-таки перебрались в Кингстон, а мой друг обзавелся женой и ребенком и больше мы не встречались.

На новом месте я вел вполне благопристойную жизнь и даже посещал собрания церковной общины вместе с тетей Джейн, которая окончательно помешалась и постоянно твердила о карах небесных, поразивших мою семью и весь город, погрязший в грехе, и все время молилась и меня призывала к тому же. Она вдруг стала паписткой, такой же ярой, как была до того протестанткой. Она была старой девой, прямой, как палка, и сухой, совсем не похожей на старшую сестру, мою мать, никогда не улыбалась, не сквернословила, смеяться было грешно, наслаждаться пищей, выпивкой, женщинами, мужчинами – тоже. Я тогда считал ее совершенно сумасшедшей, но больше у меня никого не было.

Моя жизнь в Кингстоне была отвратительно скучной и пресной.  Я казался себе похожим на медузу – отвратительный безмозглый комок слизи, бездумно качающийся на волнах. Я видел их множество, когда мы выходили в море на рыбацкой лодке. Меня ничего не радовало, и тетя Джейн могла гордиться мной. Ничто не доставляло мне удовольствия.

Каждое воскресенье мы ходили в церковь. Обычно я не слушал проповеди, а просто сидел и думал о своем, уставившись в одну точку и не видя при этом ничего. В этот день я сосредоточил свой взгляд на белом воротнике священника. Но вдруг со мной что-то произошло, перед глазами прояснилось, будто кто-то провел влажной тряпкой по пыльному стеклу, и я, вдруг прозрев, увидел его.

Он был молод, непозволительно молод для священника и столь же непозволительно хорош собой. Я смотрел на него, будто увидев в первый раз, и не мог понять, как раньше этого не замечал. Наши взгляды встретились, и на мгновение он смешался, наверное, вид у меня был как у одержимого. Потом он продолжил свою говорить, лишь изредка посматривая на меня, слегка хмурился при этом, но речь его продолжала течь ровно и без запинок. Когда проповедь закончилась, я встал и, расталкивая прихожан, наступая всем на ноги и не дожидаясь тетю Джейн, выскочил на улицу. Что со мной произошло? Я будто очнулся от долгого сна, и моя душа, стряхнув толстый слой пыли, возжелала вдруг былых страстей. Опасных, губительных страстей. К вечеру я одумался и попытался вернуть себя в прежнее состояние, но сердце вдруг начинало заполошно стучать, щеки горели огнем, и я не находил себе места. Я решил, что не пойду в церковь в следующее воскресенье, но был там одним из первых. И все последующие воскресенья тоже. Я не слушал, что он говорит, но его глубокий голос заполнял меня всего и звучал, казалось, из моей утробы. В то, второе, воскресенье я окончательно пропал. Дело было даже не в том, что он казался мне поразительно красивым. Он был… правильным, не  таким, как я. И потому недосягаемым. И я влюбился в эту правильность. Он стал моим наваждением, недостижимым, непорочным идеалом. По ночам я видел страшные, греховные сны, а наяву боялся даже прикоснуться к нему. Я готов был молиться ему, как Богу. Я разрывался между желаниями тела и восхищением своим идеалом.

Я стал ждать воскресных проповедей и хотел исповедаться, но боялся оказаться так близко к нему. Каждый раз, выйдя из церкви, я клялся себе, что был здесь в последний раз, но вновь наступало воскресенье, и не думая ни о чем, я мчался туда, лишь потом вспоминая о данном себе обещании.

В конце концов, я все же набрался смелости и решил исповедаться перед ним.

Он встретил меня вежливой улыбкой. Я был одним из многих прихожан.

Но тут он сказал:

– Вы ведь мистер Мартинес? Племянник мисс Джейн Гарди? Я помню вас. Вы всегда так внимательно слушаете проповеди, но никогда не остаетесь на причастие. И каждое воскресенье приходите в церковь.

Мы сели рядом на скамью. Впервые я оказался так близко. Он был не так уж юн, как казалось мне издалека. Наверное, лет сорока, но у него было особенное лицо, моложавое и будто светящееся изнутри. А может, дело было в отсутствии загара.

Он выглядел, как человек, ни дня не работавший в свой жизни, ухоженный и холеный. У него были такие гладкие руки с длинными аккуратными пальцами, но эти красивые руки почему-то неприятно смутили меня.

– Я слушаю тебя, сын мой, – сказал он.

Но я не мог выдавить ни слова. Будто кто-то схватил меня за горло. Голова стала пустой и легкой, все мысли вылетели из нее, и я слышал лишь удары собственного сердца. Я не знаю, сколько времени прошло, пока я сидел вот так, замерев, на жесткой церковной скамье. Он тронул мое колено, я вздрогнул и ожил.

– Сын мой, облегчи свою душу, я вижу, как что-то терзает тебя.

Голос, хриплый и чужой, вырвался из моей пересохшей глотки.

– Я грешен, padre.

Он ободряюще улыбнулся. Я рассказал ему о своей семье, землетрясении – он приехал в Кингстон лишь шесть лет назад и не застал этого знаменательного события – о ночных кутежах, пожаре, рыжем рыбаке и – умышленно – о чувствах, которые к рыбаку испытывал.

Он внимательно слушал, и по его лицу невозможно было понять, осуждает он меня или нет. А потом сказал:

– Тебе выпали тяжкие испытания, сын мой. Господь посылает нам испытания, а дьявол искушает нас. Такова вся наша жизнь.

– Как же мне бороться с искушениями, святой отец, – спросил я и посмотрел на него.

Он замер под моим взглядом, я увидел, как лицо его вытянулось, на нем проступило понимание, потом сомнение, губы сжались, и он отвел от меня взгляд, а когда вернул его мне, я увидел лишь постную личину служителя церкви.

– Только молиться и уповать на Господа нашего, – сухо ответил он и перекрестился, твердо глядя на меня.

Вне всяких сомнений, я был отвергнут.

Как во сне, я поднялся и, не попрощавшись, вышел на улицу. Он что-то кричал мне в след, но я не слышал. Звуки его голоса не заполняли меня как прежде, они натыкались на глухую стену, разбивались и сыпались на пол, как сухой горох.

Бредя по улице, я вдруг увидел смутно знакомое лицо – человека, который входил в ворота богатого дома. Несколько минут мне потребовалось на то чтобы вспомнить, откуда я его знаю, и за это время он скрылся внутри. Это был партнер моего отца – мистер Диксон. Судя по всему, дела его шли неплохо, несмотря на напасти, обрушившиеся на город. У него были прекрасные лошади, огромный дом и толпа приспешников.

Полдня я бродил по городу, не зная куда податься. Мне было противно даже представить себя в комнатах, которые мы снимали с тетей Джейн, я сам себе был противен. Стыд, неутоленная страсть, непонимание собственных чувств терзали мою душу, и я не находил покоя.  Передо мной стояло лицо священника, так быстро меняющее выражение.

Вечером я пришел к Диксону домой, назвался, и он велел впустить меня. Мы разговаривали, он налил мне вина, но я не пил. Я просто держал стакан в руках, раз уж мне его дали. Я находился в каком-то оцепенении. Он вспоминал моего отца, говорил, как жалеет о его смерти, каким хорошим партнером и человеком он был.… Он говорил, говорил, говорил. Я слушал его в пол уха, не понимая, зачем я пришел, но не мог найти в себе сил, чтобы встать и уйти.

В конце концов, стало слишком поздно, и он предложил остаться на ночь. Мне отвели комнату на втором этаже. Я лег в постель, но уснуть не смог. Странное оцепенение сменилось столь же странным возбуждением. Мои щеки пылали, сердце колотилось о ребра, низ живота свело. Я чувствовал себя уличным воришкой перед своим первым делом. Как будто готовился запустить руку в карман богатого господина, без какой-либо надежды выкрутиться потом.