Страница 3 из 11
– Гвардейцы! – пытался я расшевелить товарищей. – Вы что, страх потеряли? Развалились на виду. Спрячьтесь куда-нибудь. Тут полно закоулков. Из офицеров кто-нибудь зайдет – заработаете наряды вне очереди.
Мне не вняли. Зазвучал классический концерт – хоровой храп с различными переливами. «Солисты» были в экстазе. Все предательски забыли, что спать в армии разрешается лишь по команде командира и, если ты уснул невзначай и не вовремя, необходима маскировка.
Сон – самое священное в солдатской жизни. Солдат может спать как угодно, где угодно и сколько угодно, в любое время суток. Ему ничего не стоит заснуть лежа, сидя, маршируя в строю и даже на бегу. Если его подвесить за ноги, как летучую мышь, он и в таком положении наперекор природе будет спать с наслаждением. Сильнее сна бывает только патриотизм, дурость и обед. Самая большая мечта солдата-срочника: уснуть после присяги и проснуться в строю, когда тебе объявляют о дембеле. И чтобы никто за это время не будил. Солдат спит, а служба-то идет! Вот в чем мудрость. К тому же, солдат не просто спит – во сне он живет дома. То мама ему приснится, то родной дом, то любимая девушка, которую он обнимает, как соседа по кровати, то пацаны. Во сне он превращается в экстрасенса: и поговорит с ними в промежутках между храпом и они ему что-нибудь расскажут. Заснуть в армии то же, что верующему попасть в рай.
Словом, не захотел я предавать товарищей, разрушать святое. Я тоже был молодым организмом, стремящимся поспать. Но поступил благоразумно. Отыскал кладовку среди подсобных помещений клуба в самом дальнем углу, где меня днем с огнем никто не сыщет.
«Тут лежать, – подумал я, засыпая на каких-то мягких мешках, – настоящее блаженство, а эти, бестолковые, такие неудобные места выбрали!»
Поспать удалось недолго. Не успел я увидеть во сне маму и родной дом, – гром по всему клубу, будто крыша обвалилась, – зычный голос старшины. Стекла в окнах задребезжали: ба-бах – рванула гаубица:
– A-а! Спите!.. Подъем!
Меня словно воздушная волна от выстрела этой гаубицы подкинула с лежанки. Я припал к двери. В лоб больно врезалась какая-то железная штуковина.
В холле, вытянувшись по стойке «смирно», стояли в одной шеренге шесть человек. Старшина, а был он под два метра ростом, как ястреб на цыплят, глядел на них сверху вниз. Съежившись от страха, они казались ему по пояс.
– Спите?! – страшно вращая глаза, зарычал он.
Молчание.
– Не слышу ответа!
– Так точно!
– Разгильдяи! Ночью спят! Днем спят! По одному наряду вне очереди! Каждому!
Молчание.
– Не слышу!
– Есть по одному наряду вне очереди!
– А теперь: на-п-ра-во! В казарму шагом марш!
Командиры в армии, как боги: только они могут мгновенно возвращать простых смертных из рая на землю.
Демонстрируя строевую выправку, забывшие про сон солдаты, четко повернулись направо. И уже сделали один шаг…
– Стой! – крикнул, спохватившись, старшина, останавливая их. – А где этот… седьмой? Вас же семеро было… – вспомнил он.
Молчание.
– Я спрашиваю: где седьмой?
Молчание.
– Вам что, еще по одному наряду добавить?
Молчание.
– Вопрос неясен? Я спрашиваю: где седьмой?
Молчание.
– Онемели! Если не скажете, где седьмой, добавлю еще по два наряда.
Молчание.
– Вы что?! Оглохли? Да я вас всех в нарядах сгною!
Молчание. Переминаются с ноги на ногу, потупив взоры. Вот она – солдатская взаимовыручка! Ничего нет позорней, чем предать товарища!
Сорокалетний прапорщик был опытным командиром. На редкость мудрым. Он посмотрел в остекленевшие от страха и мутные спросонья глаза ребят и понял: не выдадут.
– Ладно, – сказал он, смягчив тон. – Кто скажет, где седьмой, наряда вне очереди не получит. Ясно? Кто смелый честно сказать?
Так устроена армейская жизнь: вышестоящий командир всегда должен знать правду о нижестоящем.
Нависла тревожная тишина. Шестеро молча бурили взглядами пол.
– Ну!
Все вздрогнули и вытянулись еще сильней. Вдруг крайний в шеренге, нервно дернувшись всем телом, тихо промямлил, словно кашлянул:
– Там он! – И коротко кивнул в мою сторону, словно голова сама дернулась против его желания. Так незаметно кивнул и так невнятно произнес, будто надеялся, что никто не заметит. У испуганных людей всегда смешные и гадкие мысли.
И у меня пробежал по спине холодок страха.
– Хоть один честный нашелся! Как звать?
– Рядовой Колобков!
– Молодец! Объявляю благодарность! – пробасил старшина.
– Служу Советскому Союзу! – пробубнил Колобок, растерянно озираясь на товарищей.
– А остальные, что ж? Мелкие душонки… Разгильдяя выгораживать? Недотепы! Не проснулись, что ли? Только и умеете…
По глупости или по злому умыслу мы часто поощряем гадкое в человеке. Развиваем мелкие душонки до состояния полного ничтожества. Собственными руками лепим предателей. Его бы на гауптвахту отправить за такое на пятнадцать суток, а ему – благодарность.
У Сереги лицо стало иссиня-красным. Он боязливо уставился в пол, делая вид, что признался под пытками.
Я понял, что пора выбираться из кладовки.
– А-а! – встретил меня старшина. – Вот он, самый хитрый! Спал?
– Никак нет!
– Глаза протри, засоня! А если бы ты военный объект охранял? Всё бы проспал, предатель! Устав не для тебя писан?!
Можно подумать, что в Уставе что-то сказано обо мне!
– Так точно! Для меня!
– Так чего ты спишь, когда нужно службу нести?
– Никак нет! Я не спал!
– Три наряда вне очереди!
– Так точно! Спал. Есть три наряда вне очереди!
– На-п-ра-во! В казарму шагом марш!
Равномерно стуча каблуками, мы поплелись в расположение роты.
– Он бы тебя всё равно нашел! – виновато бубнил мне в затылок Колобок, пока мы шли в казарму. – От него нигде не спрячешься!
Что я мог сказать ему в ответ? Спасибо, что не дал смалодушничать другим? Повиниться, что сам виноват, взяв его наперекор судьбе с собой? Успокоить, что в армии совесть заменяет Устав?
Было обидно: поступил я мудрее всех, а нарядов получил в три раза больше. Горько от того, что меня не выдал кто-нибудь другой. Я не ощущал ног и не чувствовал строя. Мне казалось: шагаю один и впереди жуткая бездна.
…Всю ночь мы драили полы в казарме. Колобок просыпался иногда ночью, поднимал голову, смотрел на нас озорными, веселыми глазами, вздыхал и тяжело засыпал вновь. Он, видимо, переживал за нас.
А я, сжимая из последних сил швабру в руках, думал, вспоминая его жалобные причитания: с кем я завтра смогу поговорить по душам?
Не повезло мне опять. В жизни везет тем, кто правильно кивает головой. Нужно обладать особенным чутьем, чтобы угадывать, когда и в какую сторону кивнуть.
Предать или не предать – природа программирует наши души с рождения. Жаль, что опознавательных знаков на внешности не оставляет. Мы сразу появляемся на свет человеком, который может предать, или человеком, который не может предать. Или, самое гнусное, человеком, который может предать, а может и не предать.
Животные устроены проще: они никогда не предают того, кого любят. Люди – фигуры сложнее. Они могут предать любя, по дружбе или ненавидя. Один не устоит перед конфеткой, другой – перед миллионом, третий предает от испуга, четвертый – от отчаяния или зависти, пятый – за дом на берегу моря. У каждого человека свой предел души для предательства. У каждого своя планка и своя мера. Бывают и такие, которые ценят свою честь выше конфетки, страха и дома на берегу моря. Человечища!
Разные рождаются люди…
…А я так и не стал таким мудрым, как наш старшина, и таким умным, как Серега Колобков.
На террасе
Я поехал в пригород посмотреть вездеход на колесах, который собрали знакомые ребята, и вспомнил, что в этом поселке у моего школьного друга дача. На обратном пути решил его навестить.
Мы с ним не то чтобы друзья, ничего нас близко не связывает, кроме далеких школьных шалостей, но детскую дружбу поддерживаем, встречаемся изредка. Однокашники всё же.