Девочка-лед

— Да, — отвечаю честно, глядя на ее отражение.

— Дурная баба, детей своих ни в грош не ставит! — осуждающе цокает языком. — Рая всегда боялась, что кто-то из них начнет пить. Так и вышло. Ой горе-то… Три дочери. Старшая — в тюрьме, средняя — утопилась, а младшая… и та свою жизнь под откос пустила, ох… Рая, Рая, хорошо, что ты на небесах и не видишь этого.

— Я не могу ничего сделать. Она не слышит меня, — оправдываюсь тихо. — Не позволяет вытащить ее.

— Ты не виновата, Алена.

— Еще как виновата! — в корне не согласна с ней я. — Не надо было одну оставлять ее после смерти Миши.

— Ульянке-то два года всего было, ну куда там ребенку находиться. Потому и забрала я вас к себе. Как Екатерина умудрилась квартиру Михаила в карты проиграть, уму непостижимо. Ну как!? — разводит руками. — Дура безмозглая! В кого превратилась мать твоя? В алкоголичку с захмелевшими напрочь мозгами. Прости меня уж каргу ворчливую.

Да. Тогда моя мать осталась на улице. Дарственную в пьяном угаре подписала, документы отдала и все… стала человеком без определенного места жительства. Опять же сюда в Бобрино явилась. Но не к своим детям, а просто потому что идти некуда было. И если б не старая хрущевка, которую баба Маша по наказу подруги (то бишь моей бабы Раи) берегла для меня, то вообще не знаю, как дальше жили бы.

Здесь? Висели бы грузом втроем на ее шее?

— Мне надо было остаться с матерью тогда, — чувствую, как по лицу текут горячие слезы. — Может, не так все было бы…

— Еще чего придумала! Четырнадцатилетней девочке? Что ты, упаси господь! Там же двор проходной был, а не хата! Притон! — возмущается она.

Кладу расческу на комод, подхожу к постели и ложусь, укладывая голову к ней на коленки. Пахнет выпечкой и уютом. Гладит меня шершавой, трясущейся ладонью по волосам.

И ведь даже не представляет, как я благодарна судьбе за то, что она у нас есть! Этот Человек дал нам больше, чем любой другой из наших кровных родственников.

С тех пор как умерла моя родная бабушка Рая прошло уже восемь лет. И все эти годы, Лощева Мария Семеновна была рядом, как и обещала своей подруге, дружба с которой перевалила за отметку в пол века. Дарила нам заботу, тепло и любовь. Все то, что не могла подарить своим внукам…

Дочь Марии Семеновны уехала в Штаты еще тридцать лет назад. Вышла замуж, родила троих детей. Да только вот мать родную позабыла и бросила… Оборвала все ниточки. Сперва звонила реже, а потом и вовсе заявила, что у нее теперь своя семья. Баба Маша даже внуков своих ни разу не видела. Ей дали понять, что в Америке не ждут с распростертыми объятиями. И, к сожалению, сами приезжать они тоже не собирались.

Я вот не понимаю, как можно вычеркнуть из жизни свою мать? Спокойно ли спится после этого? У бабы Маши сердце рвется на части от неизвестности. Живы ли? Здоровы ли? А им плевать. Как же так?

— Паровозов за тебя спрашивал, — вдруг говорит мне.

— Видела его на остановке, подвезти хотел, но я отказалась.

— Алена, я тебя прошу, осторожнее с ним, — тревожится она. — Это уже не тот наш Илюша. Слухи про него нехорошие ходют. Что папаша его — бандит, что он по его следу пошел. Делами занимается грязными с этими своими дружками. Черепанов вернулся из колонии, так тут же в Жулебино магазин центральный ограбили.

Вдоль спины бежит холодок. Слышала я про это.

— Сядет Паровозов, если так дальше пойдет.

— Говорить придет завтра, — признаюсь ей, ощущая как трусливо сердце загоняется о ребра.

— Не пущу на порог! Ишь глаз на кого положил! В грязь тебя затащить хочет!

— Ба, надо говорить. В Москву ехать хочет. На машине ведь теперь.

— Я сама с ним так поговорю кастрюлей по голове!

Улыбаюсь.

— Алена, Алена, — причитает, заплетая косу. — Боюсь я за тебя. Как бы не обидел. У него ж на морде написано, что ему, медведю, надобно.

— Нет, ба, он не станет…

— В Москве там мальчика нет у тебя? — спрашивает и голос ее дрожит. Опять распереживалась вся.

Встаю, чтобы накапать капли.

— Не нужен мне никто. Школу закончу — уйду от матери. Пойду работать на полный день, Ульяну заберу, — говорю решительно.

— А учиться, Ален?

— Посмотрим, — сглатываю ком, застрявший в горле.

Поступить в институт я очень хотела бы… но еще больше я хочу, чтобы моя сестра не видела весь тот кошмар, который ежедневно происходит в месте, именуемым домом…

*********

Паровоз явился к обеду. Я к тому времени успела провести уборку всего дома. Бабушка пошла соседке ставить уколы, и так случилось, что мы оказались втроем: я, он и Ульянка, которую я закрыла в зале, посадив перед этим за раскраску.

— Обедом-то угостишь, хозяйка? — ухмыляется он, усаживаясь за стол.

Киваю. Наливаю тарелку борща. Ставлю второе на разогрев. Чувствую взгляд его опять. Давит и нервирует до невозможного.

Пока ест, разглядываю исподтишка. Знакомые черты лица. Но уже не мальчика, а почти мужчины. Четко очерченный подбородок, дважды сломанный нос с горбинкой, едва заметный шрам на скуле и цепкий, недобрый прищур. Но в целом, для бандита Илья слишком хорош.

Наконец, покончив с обедом, откидывается на спинку стула.

— Че там в Москве, Ален? Обижает кто? — интересуется сурово.

— Нет, — отвечаю тут же.

— Ну врешь ведь, — смотрит сверху вниз. — Убью за тебя, поняла?

— Илья, — хочу убрать пустые тарелки, но он вдруг резко ловит и сжимает мое запястье.

Поднимаю на него глаза. Чуть ослабевает хватку.

— Алена, я не буду вокруг да около ходить. Переберусь в столицу и заберу тебя от этой…

— Что ты такое говоришь? — выдергиваю руку и чувствую, как вспыхивают щеки.

— Не сахарно там тебе, думаешь не знаю, не вижу? — наклоняется вперед. — Со мной жить будешь.

— Нет Илья, не буду, — качаю головой.

— Че это нет? — раздражается, злится. Встает, напирает на меня. — Ты мне нравишься. Очень. Сама знаешь.

— Прекрати, — делаю шаг назад, упираясь спиной в старый, монотонно жужжащий холодильник.

— Бабка не вечная, матери ты не нужна. Со мной будешь, поняла? — повторяет на полном серьезе. И мне страшно становится. Столько в его голосе стали и непоколебимой уверенности.

— Илья…

— Деньги найду. Ляль, хорошо жить будешь, ни в чем не отказывая себе.

— Не нужны мне твои деньги! — отхожу в сторону и хватаю полотенце, просто первое что попалось под руку. — Знаю я откуда они у тебя! Грязные, кровавые! Зачем ты туда полез? Зачем?

В несколько шагов добирается до меня.

— Не знаешь ничего, не трепи языком, — выдирает из рук вафельное полотенце.

— В тюрьму попадешь, Илья! И отец тебя твой не спасет.

Низко и хрипло смеется.

— Бабка что ль настращала?

— Нет. Я просто слышала про магазин и другое. Это же все вы, верно? Черепанов твой, Кабан, Кощей, — смело задираю подбородок.

— А если и да, то что? — хватает за руку. — Кто как может, тот так и крутится, Ляль. Думаешь, деньги твоих одноклассников-мажоров честным трудом заработаны? Кто-то ворует, кто-то грабит. Ты вроде не среди розовых единорогов живешь, должна понимать.

Качаю головой.

— Ты после армии совсем другой вернулся, — признаюсь честно. — Говоришь страшные вещи. Послушай себя! Ты преступником готов стать, а может он и есть уже… Отпусти мою руку, пожалуйста.

Медлит, но потом все же размыкает пальцы.

— Алена…

— Паровозов, пожалуйста, оставь меня в покое, я не хочу во все это…

— А че хочешь? Думаешь, лучше кого-то найдешь? Может, уже нашла? — сверлит меня взглядом, от которого кровь стынет в жилах. — Ну?

— Нет, мне не до этого, знаешь ли… Я просто хочу ради Ульяны вырваться из болота, а ты, Паровозов, хочешь утащить меня в него лишь глубже! — произношу на одном дыхании.

— Ляль, там такие котята у Петровны! — слышим мы голос бабушки Маши, доносящийся из прихожей. Продолжаем смотреть друг на друга.

— Я тебе все сказал и надеюсь, что ты услышала, — склоняясь к уху, сквозь зубы заявляет он.