Н.Р.П

***

– Тина, у нас опять прорвало, а мы даже воды не набрали! Да отвлекись ты от своего телевизора, понюхай, какой-то тухлятиной несёт… А это что такое, а?!

Я стоял на коленях посреди ванной, втирая мамин шампунь в шерсть своего щенка, и глядел на застывшую в костяке двери грозно смотрящую на меня бабушку. Пёсик, совершенно не понимая, какая буря грозит обрушиться на него и меня, как назло, энергично отряхнулся, отчего вся ванная, от кафеля до потолка заляпалась грязными стекающими вниз бульонными каплями. И грянул гром.

– Ты что, идиёт?! – бабушка обрушила на меня всю свою ярость. – Ты что удумал, скотобаза?! Мать! Ма-а-ть! Иди сюда, посмотри, что твоё чадо наделало!

Мама шаркающей походкой подошла к бабушке, и, спрятавшись за её спиной, сложила руки на грудь:

– Господи! Дима! Это кто?

– Это… – пытаясь сообразить на ходу убедительную историю, я ответил. – Это Харон, мой щенок. И… я помыл его, чтобы он был чистым.

– Ну уж нет, Димочка! – язва в голосе бабушки приобретала гротескный характер. – Ты сейчас же унесёшь его на улицу, где взял. А иначе, я тебя вместе с ним удавлю, эгоист!

– Но ба! У нас же была кошка, ты же сама рассказывала! И ничего, и собака может быть!

– Собака? В квартире? Через мой труп! – бабушка глядела через плечо в сторону мамы, и видно было, что у той в жизни был не первый такой разговор. – Вот умру – хоть крокодила заводите! А кот ваш весь диван и все обои подрал, да ещё в тапки нассал! Вспомни, Тин! Я его выкинула к едрени матери, так что щенка здесь – не будет, ясно?! С ним забот не оберёшься, гулять с ним надо, а ты, свинья неблагодарная, спишь допоздна! Я с ним гулять не буду!

– Я буду, – мама решила принять мою сторону. – Посмотри на него, какой он милый. Как его?..

– Харон, – поддакивал я, вновь обретя призрачную надежду.

– Харон, – подмигнула мама. – Звучит же! Смотри какой он милый, мам, ну правда!

– Я всё сказала, – отрезала бабушка. – Ты знаешь, сколько ест собака? Откуда у тебя, училки несчастной такие деньги, скажи? Моя пенсия на коммуналку и лекарства, да твои копейки на три рта. Но, в принципе, хотите оставить – оставляйте. Всё равно ему жить недолго, издохнет через неделю. Ты глянь на его живот.

И вправду, у Харона при его хлипком тельце было непомерное вздутое пузо, и невозможно было понять, отчего оно такое.

– Глисты, – констатировала бабушка. – Или бешенство, не иначе. Меня когда в деревне покусали, я сорок уколов в живот колола. Больных уколов, да-да. Но вы давайте, оставляйте собаку, кошку заводите, попугая, черепаху, а меня вообще сдайте в сумасшедший дом, хоть отдохну от вас.

Бабушка ушла смотреть телевизор, а мы с мамой остались в ванной стоять и глядеть друг на друга. Щенок тем временем начал громко скулить, и звук этот, резонируя от стенок кафеля, бил по ушам отбойным молотком.

– Щенка надо отнести обратно, Дим, – мама вздохнула, вытирая капли со стенки ванной. – Посмотри на него. Глаза все в гное, сам он весь больной. Его бы к ветеринару, но у нас нет на него денег, понимаешь?

– А если…

– Никаких «если», сынок. Ты отнеси его туда, откуда взял, посмотри какая умная морда. Наверняка у него будет хозяин, который о нём позаботится. А мы просто не можем, понимаешь? Возьми полотенце, оботри его и вынеси на улицу, а я пока посмотрю в холодильнике, может, найду ему что покушать.

В этот же самый момент ПодайПатрон с силой захлопнул капот «Москвича» и, вставив ключ зажигания в скважину, с радостью тронулся с места.

***

Харон, ну почему же ты всё время вылезаешь из коробки и бежишь за мной! Ну прогавкай ты, дитя собачье, зачем ты смотришь на меня своими въедливыми щенячьими глазами, разве ты не слышал этих людей? Придут новые, уж поверь, Аркаша, быть может, дозвонится до своих школьных приятелей, у него их много, и кто-то тебя заберёт. Будешь жить в собственной будке, посаженный на цепь, или, напротив, тебя пустят в дом, дабы ты погрелся возле камина и тёрся мордой об руку нового хозяина. А, быть может, тебя возьмут в цирк, научат всяким фокусам и трюкам, и мы сможем видеться, а ты сможешь рассмешить всех пришедших поглазеть на тебя детишек. Здорово, правда? Всяко лучше, чем сидеть в нашем клоповнике, получая куриные головы вместо нормального мяса на завтрак, обед и ужин. Так почему же ты не слушаешься меня, и плетёшься за мной, скуля и воя. За что же ты рвёшь моё сердце?

Я же не сделал тебе ничего плохого, помыл и накормил, а после вернул туда, откуда ты вылез. Ты же ничего не потерял, кроме надежды. Так за это ты мстишь мне, верно? За то, что среди миллионов тысяч щенков ты один стал Хароном? Я всего лишь мальчик, а ты – всего лишь будущий пёс. Ни больше, ни меньше. Так беги же прочь, к своим друзьям-собакам, проскули им историю про то, как злой человек имел несчастье назначить тебя особенным. Почему же ты стоишь на асфальте возле подъезда и смотришь на меня, стоящего возле открытой входной двери. Почему ты смотришь на меня, молчишь и судишь, судишь, судишь, будто бы я нарочно дал и забрал твою веру? За что же ты так не по щенячьи жесток?

Свист покрышек. На углу дома завернула во двор машина. Не стой же, дурак, беги к своим, дай мне захлопнуть входную дверь!

***

Очевидно, у ПодайПатрона был напряжённый день. Встав поутру, он не успел даже зачерпнуть и ложку вермишели в молоке, как жинка начала невозбранно пилить его насчёт дачи. Так как отмазаться сломанной машиной не вышло, плюнув в тарелку, дядя Боря взял все необходимые инструменты и пошёл приводить «Москвич» в богоугодное состояние. Худо-бедно доведя агрегат до транспортабельности, ПодайПатрон поехал сначала в автосервис, а после, испугавшись непомерных трат, решил купить бывшие в употреблении необходимые детали на авторынке за городом. На это ушло где-то около часа московского времени. Провозившись на даче, уставший и полусонный дядя Боря мечтал только о том, чтобы поскорее плюхнуться на свой диван и заснуть крепким сном труженика, поэтому, въезжая во двор, он не заметил ни щенка, сидящего на проезжей части, ни меня, махавшего ему руками и кричащего ему что-то невнятное с крыльца первого подъезда. Встрепенулся ПодайПатрон только тогда, когда автомобиль внезапно подпрыгнул то ли от кочки, то ли от неизвестно как образовавшейся на дороге ямы, то ли от упавшей на асфальт ветки. «Только бы не подвеска,» – подумал автолюбитель, уставший от нескончаемых мелких трат. Поэтому, когда он вышел из «Москвича» и, нагруженный вёдрами алычи, поплёлся домой, то не заметил ни пятна на передней шине, ни лежащей посредине дороги собаки с вытекшими мозгами, ни меня, сидящего возле неё на карачках в немом исступлении и неспособного выразить хоть каким-либо образом свой отчаянный крик.

Мясник – он и есть мясник. Не опереточный тонкосуконный злодей из дешёвой провинциальной пьески с крошечными усиками под губой, не Гамельнский крысолов, не старуха-смерть с протянутой клюкой, и даже не уличный хулиган, точащий длинный кинжал в тёмной подворотне. Обычный человек, из крови и мяса, дядя Боря, работающий на рынке в мясном отделе. Галки всё так же сидят на телеграфных проводах, бабки из соседнего дома всё так же судачат что-то о своём, вечном, алкаши на завалинке бьют рыбу в домино. Жизнь. Такая же, какая была «до», какой будет «после». Только не будет у этой жизни больше ни звука, ни цвета, словно на меня надели колпаком старый кинескоп советского телевизора.

Так я думал про себя, стоящего возле подъезда и смотревшего, не отрывая глаз, как из треснувшего черепа Харона медленно вытекали желеобразные маленькие мозги. Эта мякина с осколками косточек плавилась на солнце, а от умной и наглой мордашки разве и остался что выпавший из орбиты глаз, да и он уже был весь в пелене. А за стеклом зрачка была лишь обжигающая пустота и мрак, и самое страшное, что я по разумению своему раньше полагал, будто бы, столкнувшись с горем лицом к лицу, я должен что-то испытать, почувствовать. Но всё живое, всё острое будто бы отрезало трамвайным колесом, и мне стало казаться, что такое можно выдумать только понарошку, что всё происходящее далее отныне будет не про меня и не со мной; что я всего лишь персонаж спектакля про самого себя, что это всего лишь странное упражнение, и сейчас преподаватель скажет: «Стоп! Меняемся костюмами!», где-то прозвучит звонок, по двору начнут сновать туда-сюда осветители, настраивая нужную тень, рабочий с брандспойтом смоет в сточную канаву нелепую бутафорскую куклу мёртвого щенка, а сам Харон, уже реальный и живой, виляя хвостом, ждёт меня где-то на улице. Но никто не давал отмашки, ассистенты не разбирали картонные декорации дома, а я смотрел на себя со стороны как на жалкого фигляра и силой заставлял себя играть эту глупую пьеску дальше.