Ратоборцы

— Ну и как тебе нравится слабость? — спросил Славян. — Как тебе нравится беззащитность? — он опять ткнул рыцаря большим, указательным и средним пальцами в нервные узлы. «Треугольник боли» в Весёлом Дворе охотно использовали и на палаческой разминке, готовя материал к основной пытке, и на тренировочных площадках, вразумляя нерадивых курсантов.

Теперь Славян дождался, когда болевой шок у рыцаря пройдёт сам.

— Кристиане ты причинил то же самое, — сказал он. — Те же самые страх, боль и унижение. Тебе понравилось? Поднимайся!

Дрожащий, мертвенно бледный от пережитой боли рыцарь поднялся. Ноги едва держат, дышит судорожно, со всхлипами. Словно корзинщик, а не орденской воин. Славян удивился: неужели Ястребы не обучают своих бойцов выстраивать болевой барьер? Или такое умение только для спецподразделений?

— Всё понял? — спросил его Славян.

— Да, досточтимый. Я виноват в нарушении рыцарского устава, досточтимый.

От страха рыцаря трясло сильнее, чем от свежепережитой боли. Рыбаку он безразличен! Странный воин, который зачем-то сидит в рыбацкой деревне, не получает никакого удовольствия ни от мучительства, ни от торжества собственной силы. Глаза скучающие и равнодушные, словно занят малоприятным, нудным, но нужным делом — забор красит или в хлеву убирает. С таким же равнодушием и убьёт. Видит в нём не человека, а нечто неодушевлённое, материал. Такого ужаса рыцарь не испытывал никогда. Пусть будет все что угодно — горечь ненависти, лед презрения, пламя ярости, но только не пустота. Не эта белая стена.

Пусть убьёт, но как людя, как врага. Убьёт, а не выкинет из жизни как завалявшуюся бумажку из кармана.

— Надо извиниться, — сказал Славян.

— Простите, досточтимый, — рыцарь сложил ладони лодочкой, поклонился почтительно и низко, как самому магистру. — Я виновен и мне нет оправданий. Простите.

— Не у меня, — остановил Славян. — У девушки, которую ты оскорбил. Кристя! — окликнул он. — Иди сюда. Рыцарь изволил осознать недопустимость своего поведения и хочет извиниться.

Кристиана вышла в зал. Рыцарь подошёл к ней, принёс самые почтительные извинения по всем правилам орденского этикета. Девушка неуверенно кивнула.

— Заплати за выпивку, — сказал рыцарю Славян, — и можешь проваливать.

Повторять рыцарь не заставил. Шлёпнул на барную стойку всё, что было в кармане, включая два презерватива и пластинку с мятными таблетками, и пулей вылетел из-под навеса. На улице сотканное из боли и страха наваждение схлынуло.

— Я, смерд, ещё вернусь, — пообещал рыцарь.

— Ты с именем определись, — посоветовал Славян. — Смерд тебя зовут, или Козёл Пистонный.

Деревенские рассмеялись. Рыцарь вспыхнул от ярости, но лезть к рыжему без оружия нелепо.

— Я вернусь, — пообещал рыцарь.

— Если с первого раза ничего не понял, то приходи, конечно, объясню ещё раз. Меня Иван зовут. Живу в деревне Белая Рыба. В Корзинке буду завтра на закате. Не опаздывай, не люблю ждать. А теперь убирайся, надоел ты тут всем.

Рыцарь метнул ему ненавидящий взгляд, ушёл. Деревенские со страхом посмотрели ему вслед, а на Ивана глянули как на приговорённого к смерти — со смесью жалости и опасения, словно боялись заразиться несчастьем. Он ответил лёгкой усмешкой: в спецподразделениях Весёлого Двора таких, с позволения сказать, бойцов называли упыриным кормом.

Человеки много едят и спят, их тела так несовершенны… Останься Кармела человечицей, давно была бы глубокой старухой. Или вообще уже не была.

Кармела с нежностью и грустью посмотрела на своего юного возлюбленного. В лунном свете он казался фантомом, который на рассвете растает. Почти так оно и есть: очень скоро мальчик станет зрелым мужчиной, а затем стариком… Если только было можно отдать ему хоть частицу своей силы, уберечь от бремени лет. Но нет. Нет. Кармела поняла хелефайев, которые стараются держаться от человеков подальше. Не хотят платить за краткие мгновенья счастья веками тоски по ушедшим. Почему-то этих бабочек-однодневок так легко полюбить… Есть в них что-то, чего так отчаянно не хватает волшебным расам. Совершенно особая сила и стремление к запределью. Выйти за пределы данного судьбой мира, увидеть бесконечность и не испугаться можно только с человеком. И тут же его потерять. Будь проклята человеческая недолговечность! А вампиры охотно заводят друзей и возлюбленных среди человеков. Говорят, что сколько бы ни дало им жадное время человечьих любви и дружбы, это всё будет принадлежать им. И что боль потери не слишком высокая цена, и любовь, и дружба того стоят. Что лучше один день с другом, чем сто лет без него.

Вот и разбери, кто из них прав.

Кармела осторожно потянулась, встала с постели, оделась. Глянула на спящего возлюбленного. Иван не спал, смотрел в потолок.

— Поздно уже, — сказала она. — Почему ты не спишь?

— Не могу. — Иван встал, оделся. — Пойду искупаюсь.

— Это из-за рыцаря? — спросила Кармела.

— Да. Я не должен был…

— Иван, — обняла его Кармела, — может, тебе уехать на несколько дней в джунгли? Я знаю одного отшельника из человеков, его хижину никто не найдёт, если он сам того не захочет. Даже Ястребиные собаки не найдут.

— Кармела, — едва слышно рассмеялся Иван. Печально рассмеялся. — Дело не в рыцаре, а во мне. Я не должен был так поступать.

— Но ведь ты был прав.

— В том-то и дело. Я уничтожил собственную правоту.

— Не понимаю, — сказала Кармела. — Зарвавшегося мальчишку надо было проучить. Ты всё сделал правильно. Тех, кто наслаждается чужой болью и слабостью лечат только их собственной болью. Чтобы поняли, каково это! И чем раньше получат урок, тем лучше. Надеюсь, что для того пацана было не поздно.

— Немного поздновато, но ещё можно вразумить, — ответил Иван. — Парень он так не плохой, глуповатый только, и учителя скверные достались. Но ещё раза два-три по морде получит, поумнеет. Не обязательно буквально.

— Ну так в чём ты не прав?

Иван сел на кровать, опустил голову.

— Ему хватило бы пары крепких затрещин. Ну юшку из носу пустить, если совсем упёртым окажется. А то, что я устроил… Это ещё гаже его выходки.