Страница 22 из 27
Несмотря ни на что, Флот в лице 24‑го института в Петродворце, также поддерживал монополию «Агата».
Возможно, «Агат» все равно бы победил, но тут ему на помощь пришли высшие силы. Астахов умер.
Человек из министерства, так продвигавший «Аккорд-М» (главный инженер 9 ГУ Мошков) тут же перескочил в кресло директора «Агата» и поменял ориентацию. Используя все свои связи, он добился уничтожения (ликвидации) ЦКБ «Полюс», с передачей «Аккорда-М» и всей его документации в ЦНИИ «Агат». Там «Аккорд-М» и был похоронен. Возможно, некоторые его решения и были имплементированы в изделия «Агата», но сведений об этом у меня нет.
Эта история утонула бы, не оставив никаких следов, но случай был настолько вопиющим, что известный фельетонист Юрий Борин написал в «Литературной газете» фельетон, в котором красочно описывал эту историю. Понятно, что БИУС, ЦВМ «Аккорд-М», «Полюс» и «Агат» в ней упоминаться не могли.
Поэтому история рассказывалась про чудесный насос, на основе которой была построена насосная станция. Все дальнейшее описывалось детально и наделало много шуму в Минсудпроме. Не узнать действующих лиц было нельзя. Но волна, поднятая газетой, наводнения не вызвала. Все вышли из воды сухими. Победил «Агат» и его новый директор.
Все это я без деталей узнал от Юры Наймарка и Леонарда Федорова. Вспомнил и фельетон в Литературке, который читал в декабре 1972 года.
Еще до того, как я познакомился с программистами из Морфиза, произошло странное событие.
Меня, Обуховского и почему – то Сергея Якубова срочно выдернули в Ленинград для помощи Ярославу Афанасьевичу Хетагурову в ревизии ЦНИИ Морфизприбора на предмет недостаточного внимания, уделяемого там вычислительной технике.
Хетагуров занял кабинет Громковского, мы тоже работали там – смотрели отчеты, которые он нам давал, а потом просил разъяснить тонкости гидроакустики. Привлекал он для объяснений и сотрудников Морфиза, но они, по – видимому, избегали бесед с ним, односложно отвечая на его вопросы.
Это была странная миссия. Целью её, видимо, было выпороть руководство Морфизприбора. Хетагуров после своих лучших времен в «Агате» – Ленинская премия, орден Ленина и другие отличия, решил прорваться в Академию Наук. Для этого ему нужна была поддержка не только родного института и главка, но и министра и флота. И он зарабатывал их поддержку.
В это же время в Академию стремился и зам. по науке НИИ Атолл, д. т. н., профессор В. Ю. Лапий. В некоторых богемных кругах он уже представлялся как академик. Оба провалились. В последнем случае это привело к ускорению развития «цифры» в Киевском НИИ гидроприборов. У меня сложилось впечатление о несоизмеримости задач Морфиза и наших. И убеждение, что наши задачи гораздо легче ложатся на цифру.
Об этом я и докладывл Алещенко. Но он доверял своему конфиденту С. Якубову – который знал, что на самом деле интересует шефа. Недаром он писал заявку на авторское свидетельство по «Звезде». Он и Обуховский очень обижались, что я «бросил» их в Ленниграде. «И заходил в кабинеты начальства, открывая ногой двери». Про Хетагурова, которого я постарался описать Глазьеву, он позже сказал: «Ну, нужно же, так попасть!»
1977
При Николае и при Саше
Мы сохраним доходы наши
Из Маяковского, но не про меня.
Половинко уехал. Начальником вместо него стал Саша Москаленко. Несколько неожиданно – у него и группы – то никогда не было, зато было главное – доверие начальника отдела.
Отношения до этого у нас с Сашей были хорошими. Он, правда, относился ко мне несколько покровительственно, точнее свысока. Объяснялось это, во – первых, тем, что к моменту моего прихода он уже работал на фирме три года и успел завоевать доверие начальства, во – вторых, он как бы предсказывал некоторые принимаемые решения, хорошо зная Олега Михайловича и предугадывая его реакцию на то или иное событие.
Теперь, когда я стал его подчиненным, нужно было ясно показать, кто в доме хозяин. Я‑то никак не посягал на его начальственные права, но ему казалось, что я нахожусь во фронде и отношусь к нему без должного уважения. Тем более что его научная работа по системотехническому исследованию вертолетных станций вызывала у меня скепсис – в аддитивный критерий эффективности (когда она вычисляется как взвешенная сумма оценок параметров системы) я не верил. Оценки параметров являлись коррелированными, и складывать их было нельзя.
Елена Сергеевна Вентцель по поводу одного из главных критериев оценки систем – стоимость/эффективность – говорила, что по нему можно дешевле всего проиграть войну.
Однажды Саша не сдержался и отругал меня за опоздание после обеденного перерыва. Он выделил время для беседы со мной и ничем его не занимал, а теперь он со мной не может говорить – весь его график летит.
Мы с ним договаривались побеседовать о мероприятиях по приему наладчиков французской специализированной ЭВМ «Plurimat». И надо же, после обеда на входе на проходной меня остановила Надежда Федоровна Хоменко, начальник отдела контрольно – измерительных приборов, где должен был числиться «Плюримат». Надя стала задавать вопросы, на которые нужно было отвечать сразу – она была подставлена в целях прикрытия, как основной потребитель прибора, а готовиться еще не начала.
Задержался я разговорами с ней, стоя на проходной, на полчаса. Объяснить Саше как следует, что это форс – мажор, и в наших интересах знать о возможностях ее отдела (она тут же выделила нужных людей) я не сумел. Саша знал, что с перерыва я частенько опаздываю, с тех времен (1975 год), когда он вместе со мной в обеденный перерыв приезжал к нам за грудным молоком – Нина заранее сцеживала его для сына Саши Сережи. Саша тоже не успевал – ему нужно было завезти молоко домой Ире, а потом ехать на работу. У меня, как руководителя темы, был свободный выход, у него, по каким – то причинам, тоже.
Саша посчитал, что я опоздал из – за неуважения к нему, а с Хоменко просто зацепился языками.
В общем – то, он специально не придирался, но я чувствовал, что у него складывается впечатление, что я его должным образом не ценю (не уважаю).
А он и до того, как стал начальником, всегда ощущал себя в верхней позиции. И так уж повелось, что он приносил мне приговоры Кассандры, существенно влияющие на мое положение в фирме. О двух из них я расскажу позже.
Саша был хорошим парнем, и, как оказалось, это была его профессия. Такие люди ценились везде. Например, директор Сухумской станции Ильичев стал академиком и вице – президентом АН прежде всего потому, что он был хорошим парнем. Хорошим парнем был и Горбачев.
Вскоре Саша поведал, что из группы уходит (его переводят) Сережа Якубов.
Сережа по моим идеям не работал, он выполнял работу для Коли Якубова и я надеялся, что он закроет в НИР «Ритм» аппаратурную часть (коммутатор с преобразователем), связанную с методом Коли, почему – то называемым ПЧП (пространственно – частотным преобразованием). Когда Саша сказал, что это решение руководства, я еще стерпел, но когда узнал, что он переходит в группу Чередниченко, я психанул, и сказал, что это бандитизм – так грабить тему. Естественно, что это дошло до ушей начальства.
С Чередниченко у меня уже возникали стычки – он не хотел делиться записями сигналов для анализа и пару раз подставлял меня по другим вопросам кооперации. Он уже начинал заниматься вопросами классификации целей, для решения которых я когда – то и занялся БПФ. Напрасно я «возбухал». Колю Якубова как руководителя Сергею Якубову я заменить не мог. А к Чередниченко он ушел еще и по сходству наклонностей – оба не любили «космополитов».
Усугубил ситуацию психологический тест, который был спущен чуть ли не сверху – улучшение отношений и психологической обстановки в коллективе для повышения производительности труда. Его в обязательном порядке проходили все сотрудники института. Тест был анонимный – говори и пиши что хочешь. Начальству фамилии тестируемых не сообщались, но проводящие тест их знали. Нужно было высказать мнение о трудностях в коллективе, мнение о коллегах, оценить начальников – от непосредственного до директора и т. д.