Страница 2 из 5
Парадное платье было не слишком парадным. По бедности шилось оно на Парашку – самую справную из сестёр Беловых, и на тоненькой Маше висело, будто на ярмарочном шесте. Кружевца были бедными и жиденькими и в нескольких местах искусно подштопанными умелыми маменькиными руками. Но, несмотря ни на что, Маша так и светилась от счастья. Ещё бы! Ведь это был её первый настоящий бал!
Падение на грешную землю оказалось ужасным… Митя подвёл её к группе оживлённо щебетавших барышень, поклонился, представил им Машу и пригласил на менуэт княжну Трубецкую. Проводив Митю заинтересованными взглядами – отчего-то в его присутствии все прелестницы от княжон до сенных девок вели себя одинаково, – девицы как одна уставились на Машу. Взгляды их искрились неподдельным исследовательским интересом, словно та была диковинной зверюшкой. Княжна Софья Голицына бесцеремонно оглядела её с головы до ног и сладко улыбнулась:
– Прелестное платье. Правда, вашей сестре оно идёт больше, чем вам, – проговорила она весело. – Ей удалось отстирать то ужасное пятно, что она посадила на Рождество?
Стоящие вокруг дружно засмеялись.
– Право, было бы жаль испортить такую вещь, ведь его, должно быть, носила ещё ваша бабушка? – продолжала Голицына с милой улыбкой.
Словно по команде егермейстера5, остальные девицы сворой гончих набросились на Машу:
– Как называется ваша куафюра6, дорогая?
– А кто вас причёсывал? Ваш конюх?
– Нынче многие отдают холопов в ученики к куафёрам7… Право, это удобно – быстро и платить не надо. Но вашему ещё рано доверять человеческие головы – пусть покуда потренируется на лошадях.
Глаза наполнились слезами, и Маша бросилась вон, из последних сил сдерживая рыдания…
Странно, но сейчас вместо ужасной, горькой несправедливой обиды она чувствовала лишь лёгкую досаду.
… Вынырнув из омута своего горя и ужасного, разъедающего душу стыда, она увидела незнакомца. Присев рядом на каменной тумбе под липой, он гладил её по плечу, а она, – о ужас! – рыдала у него на груди. Зачем-то Маша рассказала этому совершенно чужому человеку обо всём, что случилось.
– По́лно, сударыня! Не убивайтесь, – проговорил тот серьёзно. – Зависть заставляет людей совершать и бо́льшие злодеяния.
– Зависть? – Маша с недоумением уставилась на собеседника. – Причём тут зависть?
– Княжна Голицына богатая невеста, но она некрасива. Как бы княжна ни разоделась, вы даже в крестьянском сарафане будете краше во сто крат. Софья Михайловна поняла это и постаралась унизить вас. Только и всего.
Маша воззрилась на него в таком изумлении, что слёзы мгновенно высохли.
– Цветок чертополоха, даже сделанный из золота, не станет краше обычного розана.
Он говорил просто, глядел дружелюбно, и Маша вдруг поняла, что слова его – искренность, а не комплимент.
– Пойдёмте, я провожу вас к вашему папеньке. Не стоит вам задерживаться здесь.
Обеспокоенный Митя встретился им возле самого крыльца.
– Куда ты подевалась? – Он сурово сдвинул брови, но по лицу скользнуло облегчение.
– Я… мне стало дурно от духоты, – пробормотала Маша, краснея. – Вышла подышать и заблудилась, а этот господин проводил меня.
– Фёдор Романович Ладыженский, – представился неожиданный знакомец и приветливо улыбнулся, подавая Мите руку.
Некрасивое, грубоватое лицо вдруг преобразилось, став милым и по-мальчишески бесшабашным.
***
– Святые угодники! Гляди! Гляди! Ой, сейчас свержится! – Парашка в волнении ухватилась за Машу. Потная ладошка до боли сжала пальцы, и она недовольно выдернула руку.
Сама она тоже, запрокинув голову, смотрела туда, где на фоне лазурного весеннего неба, осенённая со всех сторон крестами куполов, двигалась гибкая фигурка канатоходца. Он легко скользил над толпой по верёвке, натянутой над Соборной площадью от колокольни Ивана Великого до Красного Крыльца, и «свергаться» вроде бы не собирался. Казалось, ноги его ступают не по колеблющейся верёвке, а по брусчатке площади. Иные и по мостовой так ловко не ходят. Вон Дунька зазевалась давеча, распялив глаза на скоморохов, и грохнулась оземь прямо посередь улицы, хорошо нос не раскровянила.
Акробат остановился саженях в двадцати перед Грановитой палатой и вдруг, резко взмахнув руками, подпрыгнул высоко в воздух. Над площадью прокатился дружный вздох, находившиеся внизу шарахнулись в разные стороны. Однако тонкая фигурка легко, будто подброшенная искусным жонглёром, перевернулась и с кошачьей ловкостью опустилась точно на канат. Туго натянутая верёвка мягко спружинила под босыми ступнями, и канатоходец даже не покачнулся, лишь чуть согнул в коленях ноги. Зелёной искрой сверкнул в солнечных лучах самоцвет на тюрбане. Сказывают, этот изумруд ему сама государыня подарила.
– Ну диво! – восхищённо выдохнула Дунька. – Даже шапку не сронил!
Белая чалма на голове персиянина и впрямь держалась, будто приклеенная. Теперь можно было разглядеть циркача во всех подробностях, и Маша разочарованно вздохнула. Отчего-то ей думалось, что акробат должен быть молод и хорош собой.
У перса было очень смуглое худое лицо с горбатым, как клюв хищной птицы, носом и чёрные, словно угли, глаза. Да и лет ему оказалось немало.
Мальчик-служка, стоявший среди зевак, заиграл на диковинном инструменте нечто тягучее, и канатоходец принялся быстро и ловко переставлять ноги – шаг вперёд, шаг назад. При этом он то невысоко подпрыгивал, то замирал на несколько мгновений на одной ноге – танцевал. Покачивались плечи и разведённые в стороны руки.
Солнце отражалось в золотых полушариях куполов, слепило глаза, заставляя жмуриться и прикрывать их ладонью.
– Государыня! – вдруг взвыли вокруг, и, сдёрнув с голов шапки, толпа подалась вперёд, тесня Машу и её спутников к мраморным резным балясинам Красного крыльца.
– Гляньте! Гляньте! Государыня!
Вытягивая шею, Маша пыталась рассмотреть что-нибудь за плотной стеной спин и голов. Её ощутимо толкнули – раз, другой… Наконец, ей удалось увидеть верхний пролёт лестницы, что вела к сеням Грановитой палаты. Там над толпой, на алом бархате, укрывавшем ступени, между двумя каменными львами виднелась кукольная фигурка в мантии и короне. Широкие юбки казались отлитыми из чистого золота, а на короне крошечной каплей крови алел огромный рубин. Фигурка шевельнулась, подняла руку и что-то бросила в толпу.
Площадь покрыл восторженный рёв, и народ рванул вперёд, ближе к подножию лестницы, куда, вспыхивая на солнце, сыпались крошечные искры серебряных монет.
В один миг людское море превратилось в кипящую стремнину. Толпа напирала со всех сторон, Маша оказалась прижатой к чьим-то спинам, в нос ударил крепкий дух разгорячённых, давно не видевших бани тел, лука, перегара. Уж ничего не было видно, кроме спин и затылков, в бока то и дело втыкались чьи-то локти, чьи-то ноги наступали ей на ноги, чьи-то плечи ударяли в грудь. Кругом мелькали незнакомые, перекошенные лица, куда-то исчезли Митя, Парашка и Дунька.
Рядом заголосила баба:
– Задавили! Ой, задавили!
Машу швыряло из стороны в сторону, во рту пересохло, и она никак не могла вспомнить слова молитвы, только шептала беззвучно: «Матушка Пресвятая… Матушка Пресвятая…», а больше ни словечка в памяти не всплывало.
Что-то хрустнуло под каблуком, Маша споткнулась и, леденея, почувствовала, что падает прямо под ноги наседавшим сзади.
Сильный рывок взметнул её вверх, вывернутое плечо пронзила острая боль, из глаз брызнули слёзы, но зато земля вновь очутилась под ступнями, а не под коленями. Крепкие руки обхватили за талию, и Маша оказалась прижатой к чьему-то плечу.
– Держись за меня! – крикнул в ухо незнакомый голос. – Крепче держись!
И Маша вцепилась в широкие плечи, судорожно зажмурив глаза. Рёв, визг, стоны слились в единый шум – так, должно быть, чувствует себя душа нераскаянного грешника, летящая в преисподнюю…
5
Распорядитель на охоте.
6
Причёска
7
Куафёр – парикмахер, мастер по причёскам