Исповедь офицера

– Урод! Кретин! Дебил! – старлей не стеснялся в выражениях и крыл меня, используя весь богатейший словарный запас ненормативной лексики, хотя перед выходом, изучая мой РОШевский спецпропуск, почти что клялся в любви.

– Дебил! Еще тебя потом вытаскивать, урода! Дорога душманами, как в тире, пристрелена, а место вокруг закладки – особенно. Откуда таких дебилов только присылают?!

Но наверняка в душе все-таки оценил мой порыв и стремление вытащить пацана из этой мясорубки. Да и ему самому было невмоготу видеть, как корчится от боли его раненый боец, являясь приманкой для стрелков, засевших в «зеленке». Набрав полную грудь воздуха, надрывно, вкладывая всю злость и делая упор на букву Р, растягивая слова, чтобы, не дай Бог, не быть неуслышанным и непонятым, прорычал:

– Т-р-р-р-етий, пятый! Секто-р-р-р обст-р-р-р-ела с полвосьмого до одиннадцати – огонь! – и под прикрытием шквального огня по «зеленке» он, согнувшись, бросился к раненому. Ни на мгновение не задерживаясь, я рванул за ним.

Одновременно мы рухнули с двух сторон от бойца и, не переводя дыхания, хотя я, наверное, в последний раз вдохнул только на старте, схватили его за плечи бронежилета и, отползая на боку, подгребая локтем и отталкиваясь ногами, поволокли бедолагу к обочине. Стон, переходящий в протяжный вой, подгонял нас быстрее оттащить бойца в безопасное место и вколоть ему обезболивающий укол, чтобы хоть бы на время облегчить его страдания.

Маленькие фонтанчики пыли и грязи, брызнувшие в полуметре от нас, ужасом сжали все внутренности внизу живота. Животный страх мгновенно отключил все мысли. Оцепенение. И уже находящаяся где-то над телом душа готова увидеть, как следующая пулеметная очередь пройдется кровавыми фонтанчиками по нашим застывшим телам и почему-то обязательно должна размозжить мою дурную голову. Не сговариваясь, мы вскочили и, согнувшись, на полусогнутых ногах бегом бросились к спасительной обочине, не обращая внимания на дикий вопль раненого бойца. Инстинкт самосохранения удесятеряет человеческие возможности – с такой скоростью и тем более в такой позе не передвигалось ни одно Божье создание на земле. Обогнав пущенный нам вслед смертоносный рой свистящих пчел калибра 7,62 мм, мы упали в придорожную яму, навалившись своими телами на раненого и усугубив его страдания.

Где-то там, далеко-далеко, как будто на другой планете, за пределами нашей спасительной ямки, на противоположной стороне дороги завязался скоротечный бой, а старлей и неизвестно каким чудом оказавшийся здесь санинструктор никак не могли разжать мою ладонь, сжимающую плечо бронежилета, рука как будто окаменела в том состоянии, в котором тащила раненого бойца. Спазм от низа живота поднялся вверх и стал щемить в левом боку, одновременно выдавая такую жесткую пульсацию, что ребра еле выдерживали эти удары изнутри.

– Обосрался ты не на шутку, но ты молодец, – грубо вернул меня в реальность старлей.

– Я думал, конец, – не стал я оправдываться.

– Да я и сам… – сделал он глубокий вдох. – Со времен Афгана так близко эта старуха с косой не проходила.

– А почему еще старлей-то? – задал я глупейший в данной ситуации, но почему-то свербивший меня вопрос. – Прости за глупость, если обидел.

– Да глупость это не твоя! На Украине отказался принимать «незалежную» присягу, а здесь тоже оказался не нужен. Болтался по ЧОПам, а как запахло жареным, так и призвали.

– Товарищ старший лейтенант! – прервал наш разговор санинструктор. – Машина подошла, Серегу грузить надо.

– Так грузите! – прорычал старлей.

Человеческий мозг удивительное создание – отчетливо зафиксировал всякую мелочь: не до конца отстиранные пятна синей краски на рукаве старлея, валяющегося на спине опрокинутого жучка, дергающего лапками, старающегося перевернуться и убежать от этого кошмара, – но как появился БТР, как он обработал «зеленку» и как прямо над нами очутился многотонный «Урал», я даже под пытками не расскажу, потому что это было словно в каком-то параллельном мире.

Это ложь и обман, что параллели никогда не пересекаются: чувства страха и отваги, глупости и мужества, любви и ненависти, все параллельные миры вселенной сегодня сошлись здесь в одной точке – в лесу за перекрестком дорог между Аргуном, Мескер-Юртом и Джалкой.

Армейский организм отработал как часы: каждый винтик, каждая шестереночка выполняла свою задачу. Каждый боец делал свою работу, осознавая, что он частичка того великого, которое собьется, сорвется, заскрежещет и умрет или как минимум перестанет работать без него – маленькой, но очень нужной в данный момент шестереночки. Только я, как пятое колесо в телеге, оставался «здесь и сейчас» памятником бесполезности в этом слаженном механизме. Механизме, воюющем против нелюдей, затеявших эту смертельную бойню.

– Не стой истуканом, – без злобы выпалил мне старлей, выстраивающий свою команду для продолжения выполнения боевой задачи. – Машина уходит, везет раненого. Может, тебя забросить в Аргун?

Эти безобидные, на первый взгляд, слова задели меня за живое.

– Ты что, меня за барышню кисейную принимаешь?! – взорвался я. – Я с тобой не по бульвару погулять напросился, а работа здесь у меня не слаще твоей будет. Пошел ты!..

– Не кипятись, – не понял он моего эмоционального взрыва. – Ты че?

– Отвали от меня! – забыв про приличия и уже не владея собой, выпалил я ему. – Да пошел ты!..

А он неожиданно схватил меня за плечи, тряхнул так, что недосказанные слова застряли между лязгнувшими зубами и прикусанным языком, а мозги, подпрыгнув в голове, встали на место, готовые снова воспринимать мир в его реалиях.

– Ты прости, подполковник, но не уважаю я ментов. Нет, не всех, конечно, вы, губоповцы, – трудяги, и пашете, и головы кладете наравне с нами, а кто-то карманы в это время набивает. Понимаю – не турист ты здесь. Не хотел я тебя обидеть, но и лукавить не привык – бойцы плохо реагируют на неприкаянных.

От этих простых и откровенных слов мне стало ужасно стыдно перед человеком, с которым мы несколько мгновений назад могли вместе навеки остаться на этой дороге, взявшись с двух сторон за бронежилет раненого солдата.

– И ты прости! – обнял я его. – Нервы ни к черту, не каждый день в такую задницу попадаешь. А работать я буду вон там, за теми кустами, – и тут же прикусил язык, поняв, что на нервяке сболтнул непростительно лишнего, чего не должен произносить даже на дыбе, чтобы ни намеком, ни полусловом, ни взглядом, ни даже вздохом не создать цепочку, указывающую дорогу к внедренному сотруднику. И, незаслуженно обижая хорошего человека резкой сменой настроения, повернулся, давая понять, что разговор окончен, одновременно прокручивая в голове заученный еще на инструктаже в Москве стнттюк: «Руские домой (с одним С) – значит, пятьсот метров от поворота на Мескер-Юрт, слева по ходу движения на Гудермес – контейнер с информацией».

Но старлей оказался во сто крат умнее меня, а вернее, мудрее. Он по-отечески и в то же время как-то игриво ударил в плечо, вроде толкнул, но не отталкивая, а лишь обозначая крепкую мужскую руку с увесистым кулаком, впился в меня каким-то грустным взглядом и с тяжелым вздохом, как будто прощаясь навсегда, произнес:

– Давай хоть пару человек с тобой отправлю. Понимаю твою секретность, но за тебя, дурака, страшно, а мальчишки молодые, даже не поймут… – И, как бы уговаривая, с надеждой добавил: – Подумай!

У меня подкатил к горлу ком, перехватило дыхание от такой искренней заботы совершенно незнакомого человека, с которым даже не успели по-человечески познакомиться.

– Спасибо, брат! Спасибо! Не надо. Извини, но если что, то пацаны не помогут, а грех на душу брать не хочу, да и ты себе не простишь. А я надеюсь, отработаю быстро и выберусь к вам. Ты, кстати, дай команду сразу не палить из всех стволов по кустам, я ведь как раз из «зеленки» возвращаться буду. – И выдавив, как из тюбика, на грустное лицо неестественную улыбку, ударил ответным коротким джебом в его плечо.

– С Богом! – старлей развернулся на каблуках, поднял в прощальном приветствии полусогнутую руку с крепко зажатым кулаком и быстрым шагом направился к своим бойцам, оставив меня работать.