Присвоение пространства

И возможно, тот обмелевший поток романтиков – только первый, еще не самый осознанный и не самый массовый. Может быть, в будущем мы увидим и вполне прочувствуем даже из своих крупных городов новые волны уезжающих на природу молодых людей.

Ну и в-третьих, просто хочется сказать что-то хорошее в защиту маргиналов, которые пытались выбрать путь, чуть отличный от общепринятого покорения крупных городов, овладения прибыльной профессией и приобретения квадратных метров жилплощади в престижных районах.

Вот что говорит Википедия: «Маргинал, маргинальный человек, маргинальный элемент (от лат. margo – край) – человек, находящийся на границе различных социальных групп, систем, культур и испытывающий влияние их противоречащих друг другу норм, ценностей и т. д. В современном русском языке это слово ошибочно употребляется как синоним понятия люмпен (деклассированный элемент)».

Маргиналы – это те возможные связи с миром и те возможности, те непроторенные тропинки, которые могут пригодиться, если выбранная обществом дорога окажется ошибочной, если придется резко менять маршрут или если устоявшийся способ жизни больше не будет работать.

И неудивительно, что те ребята 80–90-х годов выбирали именно Сибирь для поисков самих себя. Она занимает около 70% территории России, а проживает в ней меньше 20% населения. Огромная и малонаселенная Сибирь, которая пока используется практически только как ресурс, – это территория, не освоенная до конца в культурном плане. Здесь возможны находки новых смыслов, новых идей и новых возможностей. Сибирь – это всегда немного то, что скрывается за перевалом…

Мы плохо чувствуем огромное тело своей страны, словно подростки, не свыкшиеся еще со своими вымахавшими конечностями. Тело работает, иногда устает, истощается, требует отдыха или болит. Но оно для нас только ресурс, мы пугаемся и злимся, когда оно подводит нас.

Я думал, что люблю свою страну, но, пока не попал работать в заповедник, не знал, что на Горном Алтае проживают алтайцы и говорят на алтайском языке. Я не знал, что такое Шория и Хакасия, считал, что Тува – это город то ли у нас, то ли заграницей. И если бы весь Горный Алтай вместе с соседними Тувой и Хакасией вдруг исчез с карты мира, я бы ничего не почувствовал. Не заметил бы просто.

Когда я, ушибленный пространством, немного ошалевший от того, как быстро меняется привычный мир (до развала Союза оставался всего год), как стираются и создаются новые границы и смыслы, прибыл сначала на север Камчатки, потом в Баргузинский заповедник, а потом в Алтайский, я открывал для себя и свою страну, и свое тело. От езды в седле начинали мучительно болеть какие-то неведомые мышцы под коленками, от лямок рюкзака немели плечи, ладони покрывались волдырями от работы с топором, непривычные пальцы с трудом додаивали корову. Ходьба на широких охотничьих лыжах, махание литовкой на покосе.

Пришлось осваивать и неведомые мне умения. Работа шилом и крючком чтобы сшить себе обутки для лыж или починить седло, выделка кож, выпечка хлеба, а в тайге – лепешек, разделка животных, тесание жердей, сметывание стогов, отбивание косы, лечение лошадей, ловля лошадей, перекладка печи, доение коровы и выкармливание телят. Самым экзотическим делом, которое мне пришлось освоить, явилось измельчение поджаренных зерен ячменя с помощью каменной зернотерки. Суровые 90-е, которые называют голодными или «лихими», на заповедницком кордоне казались мне спокойными, интересными и счастливыми.

Заповедник за короткое время моей работы в нем очень много мне дал. А потом к заповедному берегу Телецкого озера подчалил катер, с которого спустилась на берег Люба, студентка Новосибирского университета, открывающая свои новые пространства. И за это я тоже благодарен заповеднику.

Первый кордон, на который я устроился, находился в восьми километрах от алтайской деревни Язула. На одной из язулинских пастушьих стоянок я тогда и познакомился с Альбертом Кайчиным. Наша дружба продолжается уже двадцать семь лет. Много раз я приезжал к нему с кордона Чодро, на котором потом работал, и из Москвы. В Чодро он тоже гостил у меня, а вот в Москве ни разу не был.

Услышав остановившуюся у дома машину, он выходит нас встречать. Рядом его жена Валя, сын Байрам.

– Альберт, Валя! – кричит Люба.

А мы с Альбертом вроде ничего и не говорим, просто смеемся. Обнимаем друг друга и снова смеемся.

И вот мы сидим в аиле, который, кажется, совсем не изменился, как не изменился за четверть века и его дом – разве что по мелочам. А в главном – нет, не изменился, здесь уютно и спокойно, здесь хорошо себя чувствуешь, здесь живет счастливая семья.

Полезно иногда пожить несколько дней в большой счастливой семье. Ни с чем не сравнимое ощущение.

Этот шестиугольный аил Альберт строил сам, сам крыл крышу корой лиственницы, которая летом так хорошо защищает от жары. Верхние венцы, сходящиеся к отверстию дымника – тунюку, так закоптились, что блестят словно бронзовые.

Альберт сам строил дом (тес крыши уже чуть позеленел от времени и непогоды) и клал в нем печку-каменку, которой уже тридцать с лишним лет. Прочная печь, только чуть осыпаться изнутри стала.

А сейчас на дворе стоит новый сруб для Байрама, пока еще холостого. За оградой по соседству дом и аил старшего Рустама, у которого уже своя семья и двое детишек. У Любы Кергиловой трое, у младшей Юлечки, которая вышла замуж здесь, в Язуле, тоже уже трое пацанов. Альберт и Валя, с которыми я познакомился, когда у них было двое детей, теперь стали дедушкой и бабушкой шестерых внуков и двух внучек.

Байрам окончил биофак Горно-Алтайского университета, потом работал медбратом в Акташе, летом отправился на Сахалин, теперь выбирает, чем ему заниматься дальше. Зовут в язулинскую школу учителем, но мир прекрасен, огромен и не полностью открыт. В Язуле ему как будто немного тесно.

– Хочу еще на Сахалин съездить. А вообще, открыли бы здесь «Мария-Ра». Можно было бы товары по акциям покупать! – мечтательно говорит он. («Мария-Ра» – барнаульская сеть супермаркетов, распространенная в Южной Сибири.)

Байрам стоит, засунув руки в карманы, улыбается и смотрит куда-то вдаль за дом. За домом в ельнике ручей, куда с коромыслом спускаются за водой Альберт или Валя. С другой стороны – чулан и стайка для коров. Еще ниже по течению ручья огороженный луг, где пасутся три лошади Альберта. А еще ниже в десяти километрах по Чулышману – стоянка, где зимой Альберт постоянно дежурит – приглядывает за своей скотиной. За скотом постоянно нужно следить – коров режут зимой волки, лошадей часто угоняют тувинцы.

Несколько лет назад Альберт и еще несколько язулинцев даже ездили в Туву за угнанными лошадьми и добрались до центра Бай-Тайгинского кожууна, села Тээле. Часть лошадей вернули.

– Как же два-три человека могут угнать табун и перевести его через горные перевалы? – спросил я как-то Альберта.

Он объяснил, что пара людей начинает ездить вокруг табуна и закруживать его. Кружат, кружат, потом один из всадников отъезжает, следя за тем, чтобы за ним пошел вожак табуна, остальные лошади послушно следуют за ними. Второй всадник лишь подгоняет отстающих. В Москве один знакомый, услышав от меня об этом приеме, заметил:

– Когда я на фондовой бирже работал, часто такое видел.

Нас положили спать в одной из двух комнат дома. Стены беленые, потолок голубоватый – беленый с синькой, по стенам и на полу ковры. С нами же в комнате спят Валя и Байрам, а Альберт предпочитает не расслабляться в тепле и ночует пока в аиле, хотя ночи уже по-осеннему холодные.

На следующее утро по моей просьбе Альберт ведет нас на один из выгоревших за лето холмов с выстриженной скотом травой. На холме, на деревенском кладбище лежит Абай.

Поидон Сопрокович Марлужоков, или Абай, как его звали для краткости, тридцать лет проработал в заповеднике, на кордоне.

Я устроился на кордон, когда еще была жива его жена Ульяна Лазаревна (или Абё). Через полгода Абё, которая была старше мужа на двадцать лет, умерла и старик остался один. Мы дружили с ним, он учил меня премудростям деревенской жизни – колоть дрова, ходить на лыжах, отбивать литовку, косить, метать стога. Я помогал ему, он мне.