Страница 8 из 8
— Так вы тот самый Никитин?
— Я сын.
— Присаживайтесь, — предложил я. Вид Никитина-сына был таков, что я немедленно пододвинул к нему графин и закуску. — Прошу вас.
— Благодарствую, — он отодвинул стул, присел, но к графину не прикоснулся. — Дал батюшке слово не пить более одной рюмки в день.
— И выпили на пароходе?
— Да, я с непривычки волновался. В первый раз по морю плыл. По реке привычно, и берег рядом, если что, доплыть можно. А море, оно такое… Большое море, — он оглянулся, точно боялся, что море хлынет в окна «Франции».
Но не хлынуло.
— Нет, я, пожалуй, пойду. Только не пойму никак. Мне письмо передали, в номер. Вернее, записку в конверте. «По делу, которое вас беспокоит, я имею верные сведения. Спуститесь в ресторан, и мы поговорим. Основский Сергей Сергеевич». Вот я и спустился. И где мне его искать? И откуда он знает о моем деле? Я ведь только-только приехал, и никому ничего не рассказывал.
— Возможно, что он ничего и не знает, предполагаемый Основский.
— Но ведь пишет…
— Такую записку любому можно написать. Он же не указывает, что за дело. У нас у каждого свое дело.
— Но зачем? Глупая шутка или…
— Или кому-то понадобилось, чтобы вы спустились вниз.
— Но, опять не пойму, зачем?
— Посмотреть на вас. Посмотреть на ваши вещи в номере.
— Вы считаете? Но ничего особо ценного я в номере не оставил. Правда… Извините, я вас покину, — и он вскочил и поспешил к выходу. Проверить номер, конечно. Целы ли вещички.
Странный человек. И странное происшествие. Пятница, тринадцатое. Суеверные люди в такой день дома сидят, постятся, Псалтырь читают. Но это в России тринадцатое, а в Европе уже двадцать шестое. Европейцам легче.
Тут подали луковый суп, и я перестал отвлекаться на пустяки. Что мне Никитин? Что я Никитину? Два человека в чужом городе. Пока чужом. Ну да, я его приветил. Водку предложил. От всей широты баронской души. И в результате узнал нечто необычное: странная записка от незнакомца.
К необычному нужно присматриваться, прислушиваться и принюхиваться. Именно необычное зачастую обнажает подоплеку того, что происходит перед нами.
Да я и сам — необычное.
— Доктор! Господа, среди вас есть доктор? — взывал кто-то.
Ну вот. А я только собрался выпить водочки!
— Что случилось!
— Быстрее! Пожалуйста, быстрее! В семнадцатый нумер! Человек умирает!
Человек умирает — довод веский. Бегом-бегом через зал в вестибюль, потом по лестнице, потом по коридору, и вот он, семнадцатый номер. А на ковре лежит ничком мой самый новый знакомец, Никитин-сын.
Но не умирает, нет. Не сегодня.
Его приложили по голове. Умело. Дубинкою. Не той, что рисуют карикатуристы — громадной и сучковатой, а дубинкой цивилизованной, гуманной. Воровской дубинкой-баклажаном.
Без сознания. Зато живой. Подобных случаев в Лондоне за тот год, что сотрудничал со Скотланд-Ярдом, я повидал немало.
А, вот Никитин-сын уже и в сознании. Каком-никаком.
— Потерпите, голубчик. Эй, человек, помогите поместить господина Никитина на диван!
Человек, конечно, помог. Даже два человека. Потом принесли тазик, кувшин тёплой воды, кувшин холодной воды и полдюжины полотенец. Я обтер лицо теплой водой (в чём, собственно, не было никакой нужды, но больной чувствовал, а окружающие видели, что доктор старается), потом другое полотенце намочил водой холодной, отжал — и положил Никитину-сыну на лоб.
— Полежите, полежите, голубчик. Сейчас вам станет легче! — я осмотрел глаза. Зрачки одинаковые, на свет реагируют, нистагма нет. Будем надеяться, что ударил Валерия Николаевича большой профессионал, умеющий соизмерять средство и цель.
— Что здесь происходит? — спросила женщина.
Я обернулся.
— А вы, сударыня…
— Я владелица гостиницы!
— Владелица гостиницы… Тогда слушайте. Ваш постоялец получил сотрясение мозга вследствие ушиба теменной области головы. Я оказал ему первую помощь. Считаю, что непосредственная опасность господину Никитину не угрожает. Настоятельно рекомендую передать господина Никитина под наблюдение местного врача.
— Но вы… Но вы сами сказали, что его жизни ничего не угрожает!
— В данный момент. Но возможны осложнения. Чтобы их вовремя распознать, и необходимо наблюдение врача. А теперь я бы попросил всех удалиться — пострадавшему нужен покой.
Все и удалились. Кто с облегчением, кто нехотя.
Я пододвинул стул к дивану, сел рядом. Пульс… Пульс немножко частит, но это даже к лучшему. Зрачки по-прежнему одинаковы.
Конечно, куда надежнее провести обследование МОГ — но не время. Лет через сто пятьдесят — может быть.
Да и нужды нет.
— Барон… Господин барон, — тихо сказал Никитин-сын. — Что это со мной?
— А вы не помните?
— Помню. Как говорил с вами, помню. Как поднялся на этаж — помню. А дальше — не помню.
— Ничего, это бывает. Ничего страшного. Нужно будет — вспомните, а не вспомните, значит, и не нужно.
Никитин пошарил рукой во внутреннем кармане пиджака.
— Деньги при мне.
— И славно.
Тут пришел доктор. Конечно, Исаак Наумович, я и не сомневался.
— Вот, коллега, передаю вам пациента.
— Но ведь вы…
— Я не практикующий врач, многоуважаемый коллега. По долгу профессии оказал первую помощь, а теперь передаю его в руки настоящих специалистов. По тому, что я видел в первые минуты, думаю, что у пациента commotio cerebri, ну, и ушиб теменной области, разумеется. Оставляю вас, Валерий Николаевич, в руках лучшего врача Ялты.
В коридоре меня настиг служитель.
— Хозяйка просит вас зайти к ней.
— Если просит, как я могу отказать?
Встретили меня почти приветливо.
— Как наш больной?
— Надеюсь, поправится. Я передал его Исааку Наумовичу, уверен, он организует всё лучшим образом.
— Организует?
— Назначит лечение, пригласит на день-другой сиделку для ухода…
— Как вы считаете, господин барон, что явилось причиной… что случилось с Никитиным?
— Ушиб теменной области, вот что случилось.
— Но как он получил этот ушиб?
— Я не гадалка, дорогая Елена Ивановна…
— Вы меня знаете?
Конец ознакомительного фрагмента.